КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА (последнее)
ТЯЖЕЛЫЕ ЛЮДИ
Русская классическая проза. Книги, сборники рассказов, многотомники, полные собрания сочинений.
Ширяев, Евграф Иванович, мелкий землевладелец из поповичей (его
покойный родитель о. Иоанн получил в дар от генеральши Кувшинниковой 102
десятины земли), стоял в углу перед медным рукомойником и мыл руки. По
обыкновению, вид у него был озабоченный и хмурый, борода не чесана.
- Ну, да и погода! - говорил он. - Это не погода, а наказанье
господне. Опять дождь пошел!
Он ворчал, а семья его сидела за столом и ждала, когда он кончит мыть
руки, чтобы начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр -
студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких ребят давно уже сидели за
столом и ждали. Ребята - Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные,
с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами,
нетерпеливо двигали стульями, а взрослые сидели не шевелясь и,
по-видимому, для них было всё равно - есть или ждать...
Как бы испытывая их терпение, Ширяев медленно вытер руки, медленно
помолился и не спеша сел за стол. Тотчас же подали щи. Со двора доносился
стук плотницких топоров (у Ширяева строился новый сарай) и смех работника
Фомки, дразнившего индюка. В окно стучал редкий, но крупный дождь.
Студент Петр, в очках и сутуловатый, ел и переглядывался с матерью.
Несколько раз он клал ложку и кашлял, желая начать говорить, но,
взглянувши пристально на отца, опять принимался за еду. Наконец, когда
подали кашу, он решительно кашлянул и сказал:
- Мне бы сегодня ехать с вечерним поездом. Давно пора, а то я уж и
так две недели пропустил. Лекции начинаются первого сентября!
- И поезжай, - согласился Ширяев. - Чего тебе тут ждать? Возьми и
поезжай с богом.
Прошла минута в молчании.
- Ему, Евграф Иваныч, денег на дорогу надо... - тихо проговорила
мать.
- Денег? Что ж! Без денег не уедешь. Коли нужно, хоть сейчас бери.
Давно бы взял!
Студент легко вздохнул и весело переглянулся с матерью. Ширяев не
спеша вынул из бокового кармана бумажник и надел очки.
- Сколько тебе? - спросил он.
- Собственно дорога до Москвы стоит одиннадцать рублей сорок две...
- Эх, деньги, деньги! - вздохнул отец (он всегда вздыхал, когда видел
деньги, даже получая их). - Вот тебе двенадцать. Тут, брат, будет сдача,
так это тебе в дороге сгодится.
- Благодарю вас.
Немного погодя студент сказал:
- В прошлом году я не сразу попал на урок. Не знаю, что будет в этом
году; вероятно, не скоро найду себе заработок. Я просил бы вас дать мне
рублей пятнадцать на квартиру и обед.
Ширяев подумал и вздохнул.
- Будет с тебя и десяти, - сказал он. - На, возьми!
Студент поблагодарил. Следовало бы попросить еще на одежду, на плату
за слушание лекций, на книги, но, поглядев пристально на отца, он решил
уже больше не приставать к нему. Мать же, неполитичная и нерассудительная,
как все матери, не выдержала и сказала:
- Ты бы, Евграф Иваныч, дал ему еще рублей шесть на сапоги. Ну, как
ему, погляди, ехать в Москву в такой рвани?
- Пусть мои старые возьмет. Они еще совсем новые.
- Хоть бы на брюки дал. На него глядеть срам...
И после этого тотчас же показался буревестник, перед которым
трепетала вся семья: короткая, упитанная шея Ширяева стала вдруг красной,
как кумач. Краска медленно поползла к ушам, от ушей к вискам и мало-помалу
залила всё лицо. Евграф Иваныч задвигался на стуле и расстегнул воротник
сорочки, чтобы не было душно. Видимо, он боролся с чувством, которое
овладевало им. Наступила мертвая тишина. Дети притаили дыхание, Федосья же
Семеновна, словно не понимая, что делается с ее мужем, продолжала:
- Ведь он уж не маленький. Ему совестно ходить раздетым.
Ширяев вдруг вскочил и изо всей силы швырнул на середину стола свой
толстый бумажник, так что сшиб с тарелки ломоть хлеба. На лице его
вспыхнуло отвратительное выражение гнева, обиды, жадности - всего этого
вместе.
- Берите всё! - крикнул он не своим голосом. - Грабьте! Берите всё!
Душите!
Он выскочил из-за стола, схватил себя за голову и, спотыкаясь,
забегал по комнате.
- Обирайте всё до нитки! - кричал он визгливым голосом. - Выжимайте
последнее! Грабьте! Душите за горло!
Студент покраснел и опустил глаза. Он не мог уже есть. Федосья
Семеновна, не привыкшая за двадцать пять лет к тяжелому характеру мужа,
вся съежилась и залепетала что-то в свое оправдание. На ее истощенном
птичьем лице, всегда тупом и испуганном, появилось выражение изумления и
тупого страха. Ребята и старшая дочь Варвара, девушка-подросток с бледным,
некрасивым лицом, положили свои ложки и замерли.
Ширяев, свирепея всё более, произнося слова одно другого ужаснее,
подскочил к столу и стал вытряхивать из бумажника деньги.
- Берите! - бормотал он, дрожа всем телом. - Объели, опили, так нате
вам и деньги! Ничего мне не нужно! Шейте себе новые сапоги и мундиры!
Студент побледнел и поднялся.
- Послушайте, папаша, - начал он, задыхаясь. - Я... я прошу вас
прекратить, потому что...
- Молчи! - крикнул на него отец и так громко, что очки у него
свалились с носа. - Молчи!
- Прежде я... я мог сносить подобные сцены, но... теперь я отвык.
Понимаете? Я отвык!
- Молчи! - крикнул отец и затопал ногами. - Ты должен слушать, что я
говорю! Что хочу, то и говорю, а ты - молчать! В твои годы я деньги
зарабатывал, а ты, подлец, знаешь, сколько мне стоишь? Я тебя выгоню!
Дармоед!
- Евграф Иваныч, - пробормотала Федосья Семеновна, нервно шевеля
пальцами. - Ведь он... ведь Петя...
- Молчи! - крикнул на нее Ширяев, и даже слезы выступили у него на
глазах от гнева. - Это ты их избаловала! Ты! Ты всему виновата! Он нас не
почитает, богу не молится, денег не зарабатывает! Вас десятеро, а я один!
Из дому я вас выгоню!
Дочь Варвара долго глядела на мать, разинув рот, потом перевела тупой
взгляд на окно, побледнела и, громко вскрикнув, откинулась на спинку
стула. Отец махнул рукой, плюнул и выбежал на двор.
Этим обыкновенно заканчивались у Ширяевых их семейные сцены. Но тут,
к несчастью, студентом Петром овладела вдруг непреодолимая злоба. Он был
так же вспыльчив и тяжел, как его отец и его дед протопоп, бивший прихожан
палкой по головам. Бледный, с сжатыми кулаками подошел он к матери и
прокричал самой высокой теноровой нотой, какую только он мог взять:
- Мне гадки, отвратительны эти попреки! Ничего мне от вас не нужно!
Ничего! Скорей с голоду умру, чем съем у вас еще хоть одну крошку! Нате
вам назад ваши подлые деньги! Возьмите!
Мать прижалась к стене и замахала руками, точно перед нею стоял не
сын, а привидение.
- Чем же я виновата? - заплакала она. - Чем?
Сын так же, как и отец, махнул рукой и выбежал на двор. Дом Ширяева
стоял одиночкой у балки, которая бороздой проходила по степи верст на
пять. Края ее поросли молодым дубом и ольхой, а на дне бежал ручей. Дом
одною стороною глядел на балку, другою выходил в поле. Заборов и плетней
не было. Их заменяли всякого рода стройки, тесно жавшиеся друг к другу и
замыкавшие перед домом небольшое пространство, которое считалось двором и
где ходили куры, утки и свиньи.
Выйдя наружу, студент пошел по грязной дороге в поле. В воздухе
стояла осенняя, пронизывающая сырость. Дорога была грязна, блестели там и
сям лужицы, а в желтом поле из травы глядела сама осень, унылая, гнилая,
темная. По правую сторону дороги был огород, весь изрытый, мрачный,
кое-где возвышались на нем подсолнечники с опущенными, уже черными
головами.
Петр думал, что недурно бы пойти в Москву пешком, пойти, как есть,
без шапки, в рваных сапогах и без копейки денег. На сотой версте его
догонит встрепанный и испуганный отец, начнет просить его вернуться или
принять деньги, но он даже не взглянет на него, а всё будет идти, идти...
Голые леса будут сменяться унылыми полями, поля - лесами; скоро земля
забелеет первым снегом и речки подернутся льдом... Где-нибудь под Курском
или под Серпуховом он, обессиленный и умирающий от голода, свалится и
умрет. Его труп найдут и во всех газетах появится известие, что там-то
студент такой-то умер от голода...
Белая собака с грязным хвостом, бродившая по огороду и чего-то
искавшая, поглядела на него и побрела за ним...
Он шел по дороге и думал о смерти, о горе близких, о нравственных
мучениях отца, и тут же рисовал себе всевозможные дорожные приключения,
одно другого причудливее, живописные места, страшные ночи, нечаянные
встречи. Вообразил он вереницу богомолок, избушку в лесу с одним окошком,
которое ярко светится в потемках; он стоит перед окошком, просится на
ночлег... его пускают и - вдруг он видит разбойников. А то еще лучше,
попадает он в большой помещичий дом, где, узнав, кто он, поят и кормят
его, играют ему на рояли, слушают его жалобы, и в него влюбляется
хозяйская дочь-красавица.
Занятый своим горем и подобными мыслями, молодой Ширяев всё шел и
шел... Впереди далеко-далеко на сером облачном фоне темнел постоялый двор;
еще дальше двора, на самом горизонте виден был маленький бугорок; это
станция железной дороги. Этот бугорок напомнил ему связь, существующую
между местом, где он теперь стоял, и Москвой, в которой горят фонари,
стучат экипажи, читаются лекции. И он едва не заплакал от тоски и
нетерпения. Эта торжественная природа со своим порядком и красотой, эта
мертвая тишина кругом опротивели ему до отчаяния, до ненависти!
- Берегись! - услышал он сзади себя громкий голос.
Мимо студента в легком, изящном ландо прокатила знакомая
старушка-помещица. Он поклонился ей и улыбнулся во всё лицо. И тотчас же
он поймал себя на этой улыбке, которая совсем не шла к его мрачному
настроению. Откуда она, если вся его душа полна досады и тоски?
И он подумал, что, вероятно, сама природа дала человеку эту
способность лгать, чтобы он даже в тяжелые минуты душевного напряжения мог
хранить тайны своего гнезда, как хранит их лисица или дикая утка. В каждой
семье есть свои радости и свои ужасы, но как они ни велики, трудно увидать
их постороннему глазу; они тайна. У этой помещицы, например, которая
только что проехала мимо, родной отец за какую-то неправду полжизни нес
гнев царя Николая, муж ее был картежником, из четырех сыновей ни из одного
не вышло толку. Можно же представить себе, сколько в ее семье происходило
ужасных сцен, сколько пролито слез. А между тем старуха казалась
счастливою, довольной и на его улыбку ответила тоже улыбкой. Вспомнил
студент своих товарищей, которые неохотно говорят о семьях, вспомнил свою
мать, которая почти всегда лжет, когда ей приходится говорить о муже и
детях...
До самых сумерек Петр ходил далеко от дома по дорогам и предавался
невеселым мыслям. Когда заморосил дождь, он направился к дому.
Возвращаясь, он решил, во что бы то ни стало, поговорить с отцом,
втолковать ему, раз и навсегда, что с ним тяжело и страшно жить.
Дома застал он тишину. Сестра Варвара лежала за перегородкой и слегка
стонала от головной боли. Мать с удивленным, виноватым лицом сидела около
нее на сундуке и починяла брюки Архипки. Евграф Иваныч ходил от окна к
окну и хмурился на погоду. По его походке, по кашлю и даже по затылку
видно было, что он чувствовал себя виноватым.
- Стало быть, ты раздумал сегодня ехать? - спросил он.
Студенту стало жаль его, но тотчас же, пересилив это чувство, он
сказал:
- Послушайте... Мне нужно поговорить с вами серьезно... Да,
серьезно... Всегда я уважал вас и... и никогда не решался говорить с вами
таким тоном, но ваше поведение... последний поступок...
Отец глядел в окно и молчал. Студент, как бы придумывая слова, потер
себе лоб и продолжал в сильном волнении:
- Не проходит обеда и чая, чтобы вы не поднимали шума. Ваш хлеб
останавливается у всех поперек горла... Нет ничего оскорбительнее,
унизительнее, как попреки куском хлеба... Вы хоть и отец, но никто, ни
бог, ни природа не дали вам права так тяжко оскорблять, унижать, срывать
на слабых свое дурное расположение. Вы замучили, обезличили мать, сестра
безнадежно забита, а я...
- Не твое дело меня учить, - сказал отец.
- Нет, мое дело! Надо мной можете издеваться сколько вам угодно, но
мать оставьте в покое! Я не позволю вам мучить мать! - продолжал студент,
сверкая глазами. - Вы избалованы, потому что никто еще не решался идти
против вас. Перед вами трепетали, немели, но теперь кончено! Грубый,
невоспитанный человек! Вы грубы... понимаете? вы грубы, тяжелы, черствы! И
мужики вас терпеть не могут!
Студент уже потерял нить и не говорил уже, а точно выпаливал
отдельными словами. Евграф Иванович слушал и молчал, как бы ошеломленный;
но вдруг шея его побагровела, краска поползла по лицу, и он задвигался.
- Молчать! - крикнул он.
- Ладно! - не унимался сын. - Не любите слушать правду? Отлично!
Хорошо! Начинайте кричать! Отлично!
- Молчать, тебе говорю! - заревел Евграф Иванович.
В дверях показалась Федосья Семеновна с удивленным лицом, очень
бледная; хотела она что-то сказать и не могла, а только шевелила пальцами.
- Это ты виновата! - крикнул ей Ширяев. - Ты его так воспитала!
- Я не желаю жить более в этом доме! - крикнул студент, плача и глядя
на мать со злобой. - Не желаю я с вами жить!
Дочь Варвара вскрикнула за ширмой и громко зарыдала. Ширяев махнул
рукой и выбежал из дому.
Студент пошел к себе и тихо лег. До самой полночи лежал он неподвижно
и не открывая глаз. Он не чувствовал ни злобы, ни стыда, а какую-то
неопределенную душевную боль. Он не обвинял отца, не жалел матери, не
терзал себя угрызениями; ему понятно было, что все в доме теперь
испытывают такую же боль, а кто виноват, кто страдает более, кто менее,
богу известно... В полночь он разбудил работника и приказал ему
приготовить к пяти часам утра лошадь, чтобы ехать на станцию, разделся и
укрылся, но уснуть не мог. Слышно ему было до самого утра, как не спавший
отец тихо бродил от окна к окну и вздыхал. Никто не спал; все говорили
редко, только шёпотом. Два раза к нему за ширмы приходила мать. Всё с тем
же удивленно-тупым выражением, она долго крестила его и нервно
вздрагивала...
В пять часов утра студент нежно простился со всеми и даже поплакал.
Проходя мимо отцовской комнаты, он заглянул в дверь. Евграф Иванович
одетый, еще не ложившийся, стоял у окна и барабанил по стеклам.
- Прощайте, я еду, - сказал сын.
- Прощай... Деньги на круглом столике... - ответил отец, не
поворачиваясь.
Когда работник вез его на станцию, шел противный, холодный дождь.
Подсолнечники еще ниже нагнули свои головы, и трава казалась темнее.
покойный родитель о. Иоанн получил в дар от генеральши Кувшинниковой 102
десятины земли), стоял в углу перед медным рукомойником и мыл руки. По
обыкновению, вид у него был озабоченный и хмурый, борода не чесана.
- Ну, да и погода! - говорил он. - Это не погода, а наказанье
господне. Опять дождь пошел!
Он ворчал, а семья его сидела за столом и ждала, когда он кончит мыть
руки, чтобы начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр -
студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких ребят давно уже сидели за
столом и ждали. Ребята - Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные,
с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами,
нетерпеливо двигали стульями, а взрослые сидели не шевелясь и,
по-видимому, для них было всё равно - есть или ждать...
Как бы испытывая их терпение, Ширяев медленно вытер руки, медленно
помолился и не спеша сел за стол. Тотчас же подали щи. Со двора доносился
стук плотницких топоров (у Ширяева строился новый сарай) и смех работника
Фомки, дразнившего индюка. В окно стучал редкий, но крупный дождь.
Студент Петр, в очках и сутуловатый, ел и переглядывался с матерью.
Несколько раз он клал ложку и кашлял, желая начать говорить, но,
взглянувши пристально на отца, опять принимался за еду. Наконец, когда
подали кашу, он решительно кашлянул и сказал:
- Мне бы сегодня ехать с вечерним поездом. Давно пора, а то я уж и
так две недели пропустил. Лекции начинаются первого сентября!
- И поезжай, - согласился Ширяев. - Чего тебе тут ждать? Возьми и
поезжай с богом.
Прошла минута в молчании.
- Ему, Евграф Иваныч, денег на дорогу надо... - тихо проговорила
мать.
- Денег? Что ж! Без денег не уедешь. Коли нужно, хоть сейчас бери.
Давно бы взял!
Студент легко вздохнул и весело переглянулся с матерью. Ширяев не
спеша вынул из бокового кармана бумажник и надел очки.
- Сколько тебе? - спросил он.
- Собственно дорога до Москвы стоит одиннадцать рублей сорок две...
- Эх, деньги, деньги! - вздохнул отец (он всегда вздыхал, когда видел
деньги, даже получая их). - Вот тебе двенадцать. Тут, брат, будет сдача,
так это тебе в дороге сгодится.
- Благодарю вас.
Немного погодя студент сказал:
- В прошлом году я не сразу попал на урок. Не знаю, что будет в этом
году; вероятно, не скоро найду себе заработок. Я просил бы вас дать мне
рублей пятнадцать на квартиру и обед.
Ширяев подумал и вздохнул.
- Будет с тебя и десяти, - сказал он. - На, возьми!
Студент поблагодарил. Следовало бы попросить еще на одежду, на плату
за слушание лекций, на книги, но, поглядев пристально на отца, он решил
уже больше не приставать к нему. Мать же, неполитичная и нерассудительная,
как все матери, не выдержала и сказала:
- Ты бы, Евграф Иваныч, дал ему еще рублей шесть на сапоги. Ну, как
ему, погляди, ехать в Москву в такой рвани?
- Пусть мои старые возьмет. Они еще совсем новые.
- Хоть бы на брюки дал. На него глядеть срам...
И после этого тотчас же показался буревестник, перед которым
трепетала вся семья: короткая, упитанная шея Ширяева стала вдруг красной,
как кумач. Краска медленно поползла к ушам, от ушей к вискам и мало-помалу
залила всё лицо. Евграф Иваныч задвигался на стуле и расстегнул воротник
сорочки, чтобы не было душно. Видимо, он боролся с чувством, которое
овладевало им. Наступила мертвая тишина. Дети притаили дыхание, Федосья же
Семеновна, словно не понимая, что делается с ее мужем, продолжала:
- Ведь он уж не маленький. Ему совестно ходить раздетым.
Ширяев вдруг вскочил и изо всей силы швырнул на середину стола свой
толстый бумажник, так что сшиб с тарелки ломоть хлеба. На лице его
вспыхнуло отвратительное выражение гнева, обиды, жадности - всего этого
вместе.
- Берите всё! - крикнул он не своим голосом. - Грабьте! Берите всё!
Душите!
Он выскочил из-за стола, схватил себя за голову и, спотыкаясь,
забегал по комнате.
- Обирайте всё до нитки! - кричал он визгливым голосом. - Выжимайте
последнее! Грабьте! Душите за горло!
Студент покраснел и опустил глаза. Он не мог уже есть. Федосья
Семеновна, не привыкшая за двадцать пять лет к тяжелому характеру мужа,
вся съежилась и залепетала что-то в свое оправдание. На ее истощенном
птичьем лице, всегда тупом и испуганном, появилось выражение изумления и
тупого страха. Ребята и старшая дочь Варвара, девушка-подросток с бледным,
некрасивым лицом, положили свои ложки и замерли.
Ширяев, свирепея всё более, произнося слова одно другого ужаснее,
подскочил к столу и стал вытряхивать из бумажника деньги.
- Берите! - бормотал он, дрожа всем телом. - Объели, опили, так нате
вам и деньги! Ничего мне не нужно! Шейте себе новые сапоги и мундиры!
Студент побледнел и поднялся.
- Послушайте, папаша, - начал он, задыхаясь. - Я... я прошу вас
прекратить, потому что...
- Молчи! - крикнул на него отец и так громко, что очки у него
свалились с носа. - Молчи!
- Прежде я... я мог сносить подобные сцены, но... теперь я отвык.
Понимаете? Я отвык!
- Молчи! - крикнул отец и затопал ногами. - Ты должен слушать, что я
говорю! Что хочу, то и говорю, а ты - молчать! В твои годы я деньги
зарабатывал, а ты, подлец, знаешь, сколько мне стоишь? Я тебя выгоню!
Дармоед!
- Евграф Иваныч, - пробормотала Федосья Семеновна, нервно шевеля
пальцами. - Ведь он... ведь Петя...
- Молчи! - крикнул на нее Ширяев, и даже слезы выступили у него на
глазах от гнева. - Это ты их избаловала! Ты! Ты всему виновата! Он нас не
почитает, богу не молится, денег не зарабатывает! Вас десятеро, а я один!
Из дому я вас выгоню!
Дочь Варвара долго глядела на мать, разинув рот, потом перевела тупой
взгляд на окно, побледнела и, громко вскрикнув, откинулась на спинку
стула. Отец махнул рукой, плюнул и выбежал на двор.
Этим обыкновенно заканчивались у Ширяевых их семейные сцены. Но тут,
к несчастью, студентом Петром овладела вдруг непреодолимая злоба. Он был
так же вспыльчив и тяжел, как его отец и его дед протопоп, бивший прихожан
палкой по головам. Бледный, с сжатыми кулаками подошел он к матери и
прокричал самой высокой теноровой нотой, какую только он мог взять:
- Мне гадки, отвратительны эти попреки! Ничего мне от вас не нужно!
Ничего! Скорей с голоду умру, чем съем у вас еще хоть одну крошку! Нате
вам назад ваши подлые деньги! Возьмите!
Мать прижалась к стене и замахала руками, точно перед нею стоял не
сын, а привидение.
- Чем же я виновата? - заплакала она. - Чем?
Сын так же, как и отец, махнул рукой и выбежал на двор. Дом Ширяева
стоял одиночкой у балки, которая бороздой проходила по степи верст на
пять. Края ее поросли молодым дубом и ольхой, а на дне бежал ручей. Дом
одною стороною глядел на балку, другою выходил в поле. Заборов и плетней
не было. Их заменяли всякого рода стройки, тесно жавшиеся друг к другу и
замыкавшие перед домом небольшое пространство, которое считалось двором и
где ходили куры, утки и свиньи.
Выйдя наружу, студент пошел по грязной дороге в поле. В воздухе
стояла осенняя, пронизывающая сырость. Дорога была грязна, блестели там и
сям лужицы, а в желтом поле из травы глядела сама осень, унылая, гнилая,
темная. По правую сторону дороги был огород, весь изрытый, мрачный,
кое-где возвышались на нем подсолнечники с опущенными, уже черными
головами.
Петр думал, что недурно бы пойти в Москву пешком, пойти, как есть,
без шапки, в рваных сапогах и без копейки денег. На сотой версте его
догонит встрепанный и испуганный отец, начнет просить его вернуться или
принять деньги, но он даже не взглянет на него, а всё будет идти, идти...
Голые леса будут сменяться унылыми полями, поля - лесами; скоро земля
забелеет первым снегом и речки подернутся льдом... Где-нибудь под Курском
или под Серпуховом он, обессиленный и умирающий от голода, свалится и
умрет. Его труп найдут и во всех газетах появится известие, что там-то
студент такой-то умер от голода...
Белая собака с грязным хвостом, бродившая по огороду и чего-то
искавшая, поглядела на него и побрела за ним...
Он шел по дороге и думал о смерти, о горе близких, о нравственных
мучениях отца, и тут же рисовал себе всевозможные дорожные приключения,
одно другого причудливее, живописные места, страшные ночи, нечаянные
встречи. Вообразил он вереницу богомолок, избушку в лесу с одним окошком,
которое ярко светится в потемках; он стоит перед окошком, просится на
ночлег... его пускают и - вдруг он видит разбойников. А то еще лучше,
попадает он в большой помещичий дом, где, узнав, кто он, поят и кормят
его, играют ему на рояли, слушают его жалобы, и в него влюбляется
хозяйская дочь-красавица.
Занятый своим горем и подобными мыслями, молодой Ширяев всё шел и
шел... Впереди далеко-далеко на сером облачном фоне темнел постоялый двор;
еще дальше двора, на самом горизонте виден был маленький бугорок; это
станция железной дороги. Этот бугорок напомнил ему связь, существующую
между местом, где он теперь стоял, и Москвой, в которой горят фонари,
стучат экипажи, читаются лекции. И он едва не заплакал от тоски и
нетерпения. Эта торжественная природа со своим порядком и красотой, эта
мертвая тишина кругом опротивели ему до отчаяния, до ненависти!
- Берегись! - услышал он сзади себя громкий голос.
Мимо студента в легком, изящном ландо прокатила знакомая
старушка-помещица. Он поклонился ей и улыбнулся во всё лицо. И тотчас же
он поймал себя на этой улыбке, которая совсем не шла к его мрачному
настроению. Откуда она, если вся его душа полна досады и тоски?
И он подумал, что, вероятно, сама природа дала человеку эту
способность лгать, чтобы он даже в тяжелые минуты душевного напряжения мог
хранить тайны своего гнезда, как хранит их лисица или дикая утка. В каждой
семье есть свои радости и свои ужасы, но как они ни велики, трудно увидать
их постороннему глазу; они тайна. У этой помещицы, например, которая
только что проехала мимо, родной отец за какую-то неправду полжизни нес
гнев царя Николая, муж ее был картежником, из четырех сыновей ни из одного
не вышло толку. Можно же представить себе, сколько в ее семье происходило
ужасных сцен, сколько пролито слез. А между тем старуха казалась
счастливою, довольной и на его улыбку ответила тоже улыбкой. Вспомнил
студент своих товарищей, которые неохотно говорят о семьях, вспомнил свою
мать, которая почти всегда лжет, когда ей приходится говорить о муже и
детях...
До самых сумерек Петр ходил далеко от дома по дорогам и предавался
невеселым мыслям. Когда заморосил дождь, он направился к дому.
Возвращаясь, он решил, во что бы то ни стало, поговорить с отцом,
втолковать ему, раз и навсегда, что с ним тяжело и страшно жить.
Дома застал он тишину. Сестра Варвара лежала за перегородкой и слегка
стонала от головной боли. Мать с удивленным, виноватым лицом сидела около
нее на сундуке и починяла брюки Архипки. Евграф Иваныч ходил от окна к
окну и хмурился на погоду. По его походке, по кашлю и даже по затылку
видно было, что он чувствовал себя виноватым.
- Стало быть, ты раздумал сегодня ехать? - спросил он.
Студенту стало жаль его, но тотчас же, пересилив это чувство, он
сказал:
- Послушайте... Мне нужно поговорить с вами серьезно... Да,
серьезно... Всегда я уважал вас и... и никогда не решался говорить с вами
таким тоном, но ваше поведение... последний поступок...
Отец глядел в окно и молчал. Студент, как бы придумывая слова, потер
себе лоб и продолжал в сильном волнении:
- Не проходит обеда и чая, чтобы вы не поднимали шума. Ваш хлеб
останавливается у всех поперек горла... Нет ничего оскорбительнее,
унизительнее, как попреки куском хлеба... Вы хоть и отец, но никто, ни
бог, ни природа не дали вам права так тяжко оскорблять, унижать, срывать
на слабых свое дурное расположение. Вы замучили, обезличили мать, сестра
безнадежно забита, а я...
- Не твое дело меня учить, - сказал отец.
- Нет, мое дело! Надо мной можете издеваться сколько вам угодно, но
мать оставьте в покое! Я не позволю вам мучить мать! - продолжал студент,
сверкая глазами. - Вы избалованы, потому что никто еще не решался идти
против вас. Перед вами трепетали, немели, но теперь кончено! Грубый,
невоспитанный человек! Вы грубы... понимаете? вы грубы, тяжелы, черствы! И
мужики вас терпеть не могут!
Студент уже потерял нить и не говорил уже, а точно выпаливал
отдельными словами. Евграф Иванович слушал и молчал, как бы ошеломленный;
но вдруг шея его побагровела, краска поползла по лицу, и он задвигался.
- Молчать! - крикнул он.
- Ладно! - не унимался сын. - Не любите слушать правду? Отлично!
Хорошо! Начинайте кричать! Отлично!
- Молчать, тебе говорю! - заревел Евграф Иванович.
В дверях показалась Федосья Семеновна с удивленным лицом, очень
бледная; хотела она что-то сказать и не могла, а только шевелила пальцами.
- Это ты виновата! - крикнул ей Ширяев. - Ты его так воспитала!
- Я не желаю жить более в этом доме! - крикнул студент, плача и глядя
на мать со злобой. - Не желаю я с вами жить!
Дочь Варвара вскрикнула за ширмой и громко зарыдала. Ширяев махнул
рукой и выбежал из дому.
Студент пошел к себе и тихо лег. До самой полночи лежал он неподвижно
и не открывая глаз. Он не чувствовал ни злобы, ни стыда, а какую-то
неопределенную душевную боль. Он не обвинял отца, не жалел матери, не
терзал себя угрызениями; ему понятно было, что все в доме теперь
испытывают такую же боль, а кто виноват, кто страдает более, кто менее,
богу известно... В полночь он разбудил работника и приказал ему
приготовить к пяти часам утра лошадь, чтобы ехать на станцию, разделся и
укрылся, но уснуть не мог. Слышно ему было до самого утра, как не спавший
отец тихо бродил от окна к окну и вздыхал. Никто не спал; все говорили
редко, только шёпотом. Два раза к нему за ширмы приходила мать. Всё с тем
же удивленно-тупым выражением, она долго крестила его и нервно
вздрагивала...
В пять часов утра студент нежно простился со всеми и даже поплакал.
Проходя мимо отцовской комнаты, он заглянул в дверь. Евграф Иванович
одетый, еще не ложившийся, стоял у окна и барабанил по стеклам.
- Прощайте, я еду, - сказал сын.
- Прощай... Деньги на круглом столике... - ответил отец, не
поворачиваясь.
Когда работник вез его на станцию, шел противный, холодный дождь.
Подсолнечники еще ниже нагнули свои головы, и трава казалась темнее.
Опубликовано 30 ноября 2009 года
Новые статьи на library.by:
КЛАССИЧЕСКАЯ РУССКАЯ ПРОЗА:
Комментируем публикацию: ТЯЖЕЛЫЕ ЛЮДИ
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1259531040 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций