Ф.М. Достоевский как идеолог евразийства

В конце ХХ века Россию ожидало суровое испытание: распалась мировая сверхдержава СССР, процесс разрушения «красной империи» породил существенную деформацию мирового геополитического пространства. Разрушение СССР оценивали и оценивают по-разному: одним данный процесс казался долгожданным освобождением от 70-летней коммунистической тирании, радовались тому, что Россия теперь будет равным партнером Запада, многие политические эксперты надеялись на быстрый рост уровня жизни населения страны. Другие пережили распад СССР как «центральную геополитическую катастрофу ХХ века», Россия потеряла огромные пространства (союзные республики) и большую часть своего экономического потенциала. В определенном смысле были утрачены прочные геополитические позиции в мире. Произошел кризис «старой» марксистско-ленинской идеологии, от которой отказалось большинство населения страны, но пришедшая ей на смену либерально-демократическая модель тоже не смогла разрешить ряд серьезных проблем современности, стоящих перед Россией. Своеобразной альтернативой вышеуказанным идеологиям развития государства можно, на наш взгляд, считать евразийство. А. Дугин в своей книге пишет: «Из этой ситуации есть один выход — евразийская идея. Она дает возможность России представлять себя не просто как оплот борьбы с глобализацией и однополярным ми¬ром, не просто как авангард многополярности, но и как носительницу универсальной миссии, «континентализма», особой культуры, сочетающей западные и восточные черты. Россия как Евразия способна предложить странам СНГ по¬зитивный интеграционный сценарий, вести мягкий диалог с самыми различными силами на Западе и на Востоке»[ 9. c. 147]. Исследователи и идеологи евразийства указывают на разных предшественников данного социально-философского течения. В этой связи, на наш взгляд, недостаточно часто упоминается имя выдающегося русского писателя и мыслителя Ф.М. Достоевского, ибо он по праву может быть назван одним из первых представителей евразийской концепции наряду с такими мыслителями, как К. Леонтьев, Н.Я.Данилевский, Н.В. Гоголь. В историографии Достоевского крайне часто выводили за радиус евразийской идеологии, делал это в частности и Н.А. Бердяев: ««Евразийцы противники русской всечеловечности и всемирности, противники духа Достоевского. Данилевский им ближе, чем Достоевский»[2. с.101]. Напротив, один из самых ярких евразийцев П. Савицкий называет русского писателя предтечей данного направления социально-философской мысли: «Такие «пролагатели путей» евразийства, как Гоголь или Достоевский, но также иные славянофилы и примыкающие к ним, как Хомяков, Леонтьев и прочие, подавляют нынешних евразийцев масштабами исторических своих фигур»[17.с. 655]. Кроме П.Савицкого, к предшественникам евразийской идеологии Достоевского относил и видный немецкий культуролог В.Шубарт: «Поскольку Достоевский глубже других видел гнилость Европы, он не позволил ослепить себя обманчивому фантому европейской цивилизации, как и его современники, и сохранил свой взор незамутненным, способным увидеть преимущества Востока. Так стал он предвестником евразийского движения (евразийства), самого радикального течения против западничества, которое уже осознано и страстно снова обращает взоры русских к России»[20. с.342]. Попытаемся разобраться: возможно ли причислить Достоевского к предшественникам евразийства? О Достоевском написаны сотни книг и тысячи статей, в процессе исследования творчества писателя многие авторы создавали о нем своеобразные мифы, один из которых заключается в том, что Достоевский якобы является предшественником экзистенциализма. Мыслитель действительно в своем творчестве рассматривает личность, которая испытывает всевозможные бытийственные метаморфозы, но проблема заключается в том, что модель индивида Достоевского коренным образом отличается от модели экзистенциалистов, в особенности атеистического крыла. Более того, «модель» человека Достоевского в большей степени созвучна с концепцией «симфонической личности», которую всесторонне разработали евразийцы в своих исследованиях. Наиболее ярко, на наш взгляд, это удалось философу и культурологу Л.П. Карсавину. Евразийство можно позиционировать как разновидность «синтетических» направлений в социально-философской мысли. Как и Достоевский, Л.П. Карсавин видит главный порок западноевропейской философии в радикальном индивидуализме, при котором сама идея социальной коммуникации и сотрудничества между индивидами отрицается. Достоевский чрезвычайно ярко выразил этот тезис в своем произведении «Записки из подполья». Л. П. Карсавин высказывает поразительно схожие идеи: он тоже не может принять «дух Запада», внутренне восстает против эгоизма и индивидуализма представителей западной цивилизации. Философ развивает идею существования «духа народа» как совокупности множества индивидуальных «Я» всего русского этноса. Народ есть живой организм, а не атомизированная (обособленная) социальная структура: «Так, немыслим народ не только вне социального взаимообщения его индивидуумов, но и в отрыве от его страны, его климата и.т.д. Даже такая позитивно настроенная и философски непритязательная наука, как география, вынуждена была выработать понятие «ландшафт», которое по-русски стараются ныне выразить в неологизме «место развития» »[ 12. с.162]. Евразийцы в лице Л.П. Карсавина утверждают, что обособленного от других людей индивида не существует. Задолго до евразийцев Достоевский выскажет поразительно созвучные идеи. Личность – эта часть огромного целого, от которого трудно отделиться, крепкие социальные связи мешают этому. И Достоевский, и евразийцы писали о феномене соборности, которую писатель позиционировал как органичное сочетание единичного и всеобщего, единого и разнообразного, индивидуального и коллективного. Соборное единство предполагает принятие личностями, в него входящими, общих высших ценностей, но при этом сохраняются неповторимые черты каждого отдельного человека. Достоевский выступает как против индивидуализма, разрушающего человеческую солидарность (произведение «Записки из подполья»), так и против светского коллективизма, нивелирующего личность (романы «Бесы» и «Братья Карамазовы»), соборность синтезирует эти феномены, включая в себя их лучшие качества и преодолевая недостатки. Достоевский является предшественником евразийства еще и потому, что его концепция культурно-исторического развития России во многом совпадает с идеями Н.С. Трубецкого, Л.П. Карсавина, П. Савицкого и Н. Алексеева. В своем знаменитом «Дневнике писателя» Достоевский вводит читателя в сущностное измерение русской истории. В своей знаменитой статье «Два лагеря теоретиков» писатель критикует сущность реформы Петра I, упрекая его в том, что данные реформы явились «изменой» русскому национальному самосознанию. По мнению писателя, Петр Великий заложил в основание романовской монархии динамит невероятной разрушительной силы. Реформы создали глубинный метафизический раскол русской нации на два народа, две субкультуры. Была создана прослойка «русских европейцев», сторонников пореформенной вестернизации Руси, основная же часть русского этноса осталась в контексте национальной культуры. «Если Петр I противопоставил верхи и низы по критерию культурной идентичности (верхи стали копировать Запад, низы остались в лоне своей национальной культуры), – пишет А.С. Панарин, – то Петр III, издавший указ о золотой вольности дворянства, противопоставил их по еще более важному системному критерию: верхи стали выше непреложных государственных обязательств и стали восприниматься как паразитарная каста. Это снабдило весомым аргументом революционных погромщиков»[17. с.132]. Реформа расчленила русский народ на две половины и привела к октябрьскому перевороту 1917 года. И Достоевский значительно раньше евразийцев осознал всю опасность данного разобщения внутри этноса. Бездну, которая расколола русский народ, он созерцал в момент отбывания наказания за членство в кружке Петрашевского. Именно в сибирском остроге писатель глубже многих современников осознал опасность раздвоения монолита русской нации. Судьба предоставила Достоевскому возможность глубоко осознать раскол русского социума на два сообщества, в котором мир богатства и роскоши противопоставлен миру бедности и нищеты. Каторга помогла писателю осмыслить отчуждение этих миров друг от друга. Приведем цитату из письма его брату Михаилу. Данное послание датировано февралем 1856 года. В этом письме-воспоминании о годах, проведенных на каторге, Достоевский противопоставляет себя другим обитателям острога именно как представитель другого класса (сословия), занимающего в обществе привилегированное положение. В первую очередь, это положение было обусловлено несхожестью образования, места в социальной иерархии, возможностью потребления материальных благ: «С каторжным народом я познакомился еще в Тобольске и здесь в Омске расположился прожить с ними четыре года. Этот народ грубый, раздраженный и озлобленный. Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и поэтому нас, дворян, встретили они враждебно и со злобною радостью о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали. Впрочем, посуди, велика ли была защита, когда приходилось жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет и когда даже некогда жаловаться, за бесчисленностью всевозможных оскорблений. «Вы, дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был, народ мучил, а теперь хуже последнего, наш брат стал» – вот тема, которая разыгрывалась 4 года. 150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо, развлечение, занятие. <…> Все каторжные воняют как свиньи, и говорят, что нельзя не делать свинства, дескать «живой человек» » [7.Т.28.с.170]. Зададимся вопросом, какая экономическая система лишила личность человеческого статуса, чрезвычайно показательно применение Достоевским термина «свинья» в отношении своего собрата по отечеству. Виновен ли этот собрат в том, что не принадлежит к привилегированному сословию? Как видим из текста данного письма, писателем фундаментально осознана проблема отчуждения индивида от индивида. К. Маркс в своей книге описывает этот антагонистический характер межличностных отношений в классовом социуме: «Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу» [14.Т.4.с.424]. Достоевский, пожалуй, мог бы подтвердить правоту данного высказывания немецкого мыслителя. Но в отличие от К. Маркса Достоевский и евразийцы говорят о культурологическом расколе нации, этот раскол метафизически более страшен, чем классовый раскол на богатых и бедных, эксплуатируемых и эксплуататоров. Высшие круги российского общества времен Достоевского мировоззренчески были ориентированны на европейскую цивилизацию, именно из нее они черпали духовные силы: знали иностранные языки лучше родного русского, восхищались культурой Европы, отправляли своих детей учится в европейские университеты, хранили свои капиталы в зарубежных банках. Для них Русь представала временным пристанищем, духовно они были отчуждены от русской цивилизации. Кроме того, евразийцы обвиняют Петра Великого в том, что он был «деспотом на троне», вестернизация Руси была осуществлена железной рукой и в чрезвычайно короткие сроки, но, несмотря на авторитарность петровской модернизации, она не затронула глубинного культурно-исторического ядра русского этноса. Россия не смогла стать европейской цивилизацией в столь короткие сроки. И в этой критике «декорационных» во многом только внешних реформ Достоевский сходился со многими представителями евразийства. Однако, справедливости ради необходимо указать на то, что в качестве эталона геополитической организации государства для евразийцев являлась Московская Русь. Именно ее евразийцы считают некогда утраченным метафизическим идеалом государственного устройства, своеобразным эталоном. В достаточно большой степени данный социальный эталон был сформирован благодаря монгольскому нашествию на Русь. Именно нашествие монголов сформировало имперский архетип Московской Руси. По мнению евразийцев, они заложили прочный фундамент мощного евразийского государства, вобравшего в себя многоцветие этносов и культур, и данное континентальное образование явилось удачной альтернативой «фантому» западной цивилизации. «Московский византизм после краха Византии и в органичном сочетании с государственным строем, полностью заимствованным от монголов, – пишет А. Дугин. – Это и есть Святая московская Русь, царская и евразийская, континентальная, строго отличная от романо-германского мира, радикально противопоставленная ему»[10.с.7]. Но здесь уместно сказать о серьезном расхождении евразийцев с Достоевским. Особенность позиции писателя в том, что этот идеал евразийцев во многом иллюзорен, еще славянофилами была мифологизирована Московская Русь, но если присмотреться к ней ближе, то можно заметить немало негативных моментов. Критикуя реформы Петра I, Достоевский с непредвзятых позиций рассматривал и Московскую Русь, она была, по мнению писателя, лишь «метафизическим идеалом» славянофилов: «Действительно, лжи и фальши в допетровской Руси – особенно в московский период – было довольно. Ложь в общественных отношениях, в которых преобладало притворство, наружное смирение, рабство. Ложь в религиозности, под которой если и не таилось грубое безверие, то по крайней мере скрывались или апатия или ханжество»[6.c.124]. Несмотря на то, что критика реформ Петра Великого созвучна у Достоевского с евразийской, происходит достаточно существенное расхождение в понимании исторической сущности Московской Руси. В этом смысле Достоевского нельзя назвать предшественником евразийства. В каких моментах идеи писателя тождественны евразийским? Это, прежде всего, констатация разрушительной роли прозападной интеллигенции, которая, по мнению писателя, являлась своеобразной «агентурой влияния» Запада внутри России. Судьба подарила Достоевскому возможность крайне остро осознать отрыв он народа нашей интеллигенции. Кабинетные юноши плохо понимали реальную жизнь, теории и логические схемы заменили им действительный мир. Западники стали проповедниками романо-германского духа в русских геополитических условиях, углубляя тем самым этнический и социальный раскол в обществе. Н.С. Трубецкой, буквально вторя Достоевскому, писал: «Ведь до сих пор именно эта интеллигенция и была проводником европеизации, именно она, уверовавшая в космополитизм и «блага цивилизации» и сожалеющая об «отсталости» и «косности» своего народа, старалась приобщить этот народ к европейской культуре, насильственно разрушая все веками сложившиеся устои его собственной, самобытной культуры. Таким образом, они были главными агентами романо-германцев»[18. с.89]. У них не возникло ни понимания народа, ни понимания сущности народной жизни и культуры. По мнению Достоевского, западники осознавали, что часть русского народа не удастся переделать в европейцев, следовательно, все личности, неадаптированные к романо-германскому духу должны быть уничтожены. В своей знаменитой «Пушкинской речи» Достоевский писал: «Кто проклянет свое прошлое, тот уже наш, – вот наша формула мы ее всецело приложим, когда примемся возносить народ до себя. Если же народ окажется неспособным к образованию, то – устранить народ…»[6. c.487]. В данном отрывке Достоевский говорит о той ненависти к России, которую веками проповедовала русская западническая интеллигенция, русская по своей крови, но антирусская по своему мировоззрению и культуре. Ответной реакцией на подобное отношение интеллигентов к народу стало презрение народа к кабинетным юношам. Ярчайшим примером этого отрыва западников-интеллигентов от народа является П.Н. Милюков. Общеизвестен факт, что этот юноша организовал либеральный кружок в гимназии, где учился. Его члены много говорили о конституции и прогрессе, необходимости «демократических» реформ, как эталон рассматривали Англию и Францию. Президиум данного островка свободы в пучине русского авторитаризма решил организовать либеральное шествие гимназистов, с целью пропаганды своих идей. Группу возглавил П.Н. Милюков, но вышла накладка: всех студентов и, в частности, П.Н. Милюкова побили мясники с Охотного Ряда. После того, как синяки и ссадины были залечены, возникла необходимость осмысления подобных «трагических обстоятельств». Написали письмо Достоевскому и получили от него ответ, что они оторваны от народа столь сильно, что народ считает либеральную интеллигенцию чуть ли не за инопланетян: «Вы не виноваты, виновато общество, к которому вы принадлежите. Разрывая с ложью этого общества, вы обращаетесь не к русскому народу, в котором все наше спасение, а к Европе»[6. с.439]. Именно западническая интеллигенция считала основную массу русского народа «генетическим отребьем», неспособным на усвоение основных либеральных идей. Русский народ, по мнению многих либералов, был «генетически склонен» к тоталитаризму, не понимал идеи свободы и демократии, а потому не заслуживал к себе гуманного отношения. П.Н. Милюков в своих воспоминаниях отметит: «Помню впечатление, произведенное ответом после его прочтения в кружке. Водворилось неловкое молчание. Мы не вполне разбирались в тогдашней борьбе западничества и славянофильства, но это резкое противопоставление народа Европе нас тем более поразило. Мы не знали, что Достоевский смирился перед тем народом, который он узнал на каторге, признав его богоносцем, и что в бессознательном православии русского народа он видел его всемирную миссию». Либералов подобных П.Н. Милюкову Достоевский блестяще высмеял в своем романе «Бесы», в образе С.Т. Верховенского перед нами предстает человек чрезвычайно похожий на будущего лидера кадетской партии. Этот персонаж лишен национальной почвы, презирает все русское, «рабскую русскую душу», особенно тысячелетнюю историю государства, большую часть своей жизни он посвятил бесплодным мечтаниям, строительству «воздушных замков». В своих воспоминаниях П.Н. Милюков напишет, что в юношеские годы не нашел, что ответить Достоевскому, но теперь вполне убежден в правоте своих взглядов на ускоренную европеизацию России. Именно об этой разрушительной «таранной» роли западнической интеллигенции предупреждали читателя и евразийцы, именно она деформировала ядро русской культуры. Люди, подобные И.С. Тургеневу и П.Н. Милюкову, больше любили Запад, чем родное Отечество. «Русская интеллигенция привыкла относиться к нашему прошлому с брезгливой гримасой повального отрицания, – пишет Н. Алексеев, – одно дело свободная Англия, другое – рабская, деспотическая Москва» [1. с. 475]. Достоевский как личную трагедию пережил этнический раскол, в результате которого сформировался слой «русских европейцев» и слой людей, оставшихся в контексте национальной культуры. Одна часть этноса презирала другую часть, культурологический и социально-этнический раскол все более углублялся. Достоевский писал: « Между тем, и это мы знаем, петербургская интеллигенция наша, от поколения к поколению, все менее и менее начинает понимать Россию, именно потому, что замкнувшись от нее в своем чухонском болоте, все более и более изменяет свой взгляд на нее, который у них сузился, наконец, до размеров микроскопических, до размеров какого-нибудь Карлсруэ» [6.с.187]. Кстати, именно вследствие «близорукости» русской либеральной интеллигенции, которая окончательно утратила мировоззренческую связь с Россией, писатель в личной беседе советовал И.А. Тургеневу выписать телескоп, чтобы более четко рассмотреть родное Отечество. Напомним, что И.С. Тургенев практически постоянно жил в Европе и считал себя более немцем, чем русским. Таким образом, в критике либеральной западнической интеллигенции между Достоевским и евразийцами крайне много общего. Важным моментом, объединяющим евразийцев и Достоевского, является вопрос о сущности права и закона. В соответствие с правовой теорией евразийцев произошло разделение правовых систем романо-германских и иных народов. Правовая система Запада была сформирована благодаря особенностям данного социума. Необходимо было склеить разрозненные в результате протестантской Реформации элементы общества. Взаимодействие в рамках атомизированного западного общества ведется исключительно на основе правовой нормы, исследуя этот феномен, С.Г. Кара-Мурза пишет: «Вот первая сторона человеческих отношений, в которой наблюдаются различия между народами – степень сближения. На одном конце спектра – человек как идеальный атом, индивид, на другом - человек как член большой семьи, где все друг другу «дяди», «братья» и т.д. Понятно, что массы людей со столь разными установками должны связываться в народы посредством разных механизмов. Например, русских сильно связывает друг с другом ощущение родства, за которым стоит идея православного религиозного братства и тысячелетний опыт крестьянской общины. Англичане, прошедшие через огонь Реформации и раскрестьянивания, связываются уважением прав другого»[ 11.c.230]. По-другому эту проблему пытались разрешить в незападных цивилизациях и, в частности в России. Правовая система западной цивилизации – бездушный механизм, в нем, по мнению Достоевского и евразийцев, были утрачены нравственные сдержки и противовесы. Произошло разделение ранее единой правовой нормы на религиозную и юридическую составляющие. Право следовало развитию социума, менялся политический строй и вслед за ним изменялся сегмент права. Что ранее было подвергнуто запрету – разрешалось, и наоборот. В «Преступлении и наказании» Достоевский предупреждал о метафизической опасности теории Раскольникова о делении общества на «тварей дрожащих» и «право имеющих», которая уже в ХХ веке нашла свое страшное выражение в национал-социалистическом проекте. Если до А. Гитлера убийство еврея или представителя славянской нации было преступлением, то после 1934 года – это своеобразное «благо» для Германии. Закон не в силах был остановить человеконенавистническую идеологию. «Трагедия закона в том, что он хочет и не может, требует и не выполняет, обещает и не дает, – пишет Б.П. Вышеславцев. – Откуда неудача закона? Ведь странно, что жить под законом – значит жить под господством греха? (Рим 6:14, ср. 3:9-21). Неужели от закона грех? (Рим 7:7)»[4. c.39]. В этом смысле атеистические взгляды А.Гитлера развязали нацистам руки, так как закона они не боялись, а в «суд Божий» не верили, страх преступить нравственные нормы, сформированные христианством, отсутствовал Более того, сам закон встал на защиту нацистов, в определенной степени поощряя вакханалию насилия. Достоевский, а вслед за ним многие евразийцы, утверждали единство моральной и правовой составляющих юридической нормы. Без морали – закон превращается в карающий и устрашающий бездушный механизм, не видящий живого человека. По мнению Достоевского, возникновение права не есть признак прогресса нравственности, более того, право может быть признаком деградационных изменений определенного социума. Евразийцы уже после Достоевского отметили тот факт, что в цивилизациях, не входящих в романо-германский мир, нравственность и право были не столь жестко разграничены. Религия оказывала весомое влияние на правовую систему общества. Религия – это символ кризиса закона. Именно поэтому Достоевский в романе «Братья Карамазовы» утверждает, что государство должно в результате эволюции перевоплотиться в Церковь. Закон не апеллирует к душе человека, не делает его лучше, он способен вызвать лишь слепое подчинение, страх за ослушание. Общеизвестна нелюбовь Достоевского к адвокатам по причине того, что они в своей деятельности руководствуются принципом выгоды, а не нравственности. Адвокат логикой развития системы права поставлен в безвыходное положение, он вынужден защищать человека, который, например, совершил преступление. Более того, он должен приложить все свои таланты и способности, чтобы личности преступника удалось избежать наказания. В этом Достоевский видел безнравственность правовой системы, без твердых нравственных устоев право теряет свою регулятивную функцию. Важным моментом, объединяющим Достоевского и евразийцев, является вопрос о идеократии. Идеократия – эта система специфических взглядов на государство и его функциональное предназначение. В базис идеократического государства кладется идея, которая формирует своеобразную «надстройку» в виде экономики, политики и, разумеется, культуры. Здесь производится переосмысление теории К. Маркса о первичности материального базиса. Необходимо отметить следующее: задолго до евразийцев Достоевский писал о том, что в основу государства необходимо класть идею, которая будет скреплять, цементировать все общество. Запад пошел по другому пути, идеология во многом была подчинена экономическому базису, идеи не обладали надэкономической силой. В своем произведении «Зимние записки о летних впечатлениях» Достоевский отметит, что западный человек – законченный индивидуалист, никакая «внешняя» идея не является средством, детерминирующим его жизнь: «Идеал Запада – обособиться каждому от всех, накопить побольше денег, завести как можно больше вещей, да тем и благоденствовать» [6. c.401]. Европеец более всего думает о быте и своем материальном благополучии, идеалы преданного служения, великие надындивидуальные идеи не вызывают в нем никакого энтузиазма. Но русский человек во многом ментально несхож с представителем европейской цивилизации. Достоевский считал, что Россия – это страна, где возможно построение идеократического государства, в основу которого будет положена великая идея, нечто нематериальное, а не идеал мамонизма. В идеократическом государстве невозможен атомарный раскол общества, свершается общее духовное восхождение всего народа. Идеократическое государство формирует своеобразный коллективный общеобязательный императив. Достоевский в своем «Дневнике писателя» не раз упомянул об этом идеале государственного устройства, который после него разрабатывали как метафизический проект евразийцы: «Нации живут великим чувством и великою, всех единящею и все освещающею мыслью, единением с народом, наконец, когда народ невольно признает верхних людей заодно, из чего рождается национальная сила – вот чем живут нации, а не одной лишь биржевой спекуляцией и заботой о цене рубля»[6. c.97]. Достоевский, пожалуй, ярче славянофилов ощутил цивилизационный раскол русской нации на два обособленных народа: этнос распался на «русских европейцев» и «туземное» население. В подлинно идеократическом государстве подобный процесс неосуществим. Правящая национальная элита неотчужденна от широких народных масс, элита как часть единого этноса исповедует мировоззрение, не отличающееся от мировоззрения народа. В идеократическом государстве крайне сложно расколоть монолит нации на подсистемы. Более того, элита готова идти на жертвы, отстаивая почвенное миросозерцание. Речь уже не идет о «многоэтажном» государстве, в котором элита занимает верхний этаж, а этнос – нижний, все проживают в едином культурном пространстве. А. Дугин выразит главную сущность идеократического государства: « Самое главное в идеократии – требование основывать общественные и государственные институты на идеалистических принципах, ставить этику и эстетику над прагматизмом и соображениями технической эффективности, утверждать героические идеалы над соображениями комфорта, обогащения, безопасности, легитимизировать превосходство героического типа, над типом торгашеским (в терминологии Вернера Зомбарта)»[10.c.14]. Достоевский в своей публицистической деятельности крайне близко пошел к евразийскому пониманию идеократического государства. Необходимо упомянуть еще одну точку соприкосновения Достоевского и евразийцев. Писатель на закате своих лет стал вхож в консервативную политическую элиту русского общества. В данном отношении любопытно знакомство Достоевского с князем В.П. Мещерским, а главное – с К.П. Победоносцевым, писателя связывала достаточно длительная дружба с ним. Вторая супруга Достоевского вспоминает: «Федор Михайлович познакомился у князя В. П. Мещерского, издателя «Гражданина», с Т. И. Филлиповым и со всем кружком, обедавшим у Мещерского по средам. Здесь же встретился с К. П. Победоносцевым, с которым впоследствии очень сблизился, и эта дружба сохранилась до самой его смерти».[5.c.37]. Существует мнение, что только К. П. Победоносцев влиял на Достоевского, но уместнее говорить о взаимовлиянии двух мыслителей.Результатом длительного общения мыслителей стала статья обер-прокурора «Великая ложь нашего времени», в которой заметно влияние Достоевского. Необходимо отметить, что Достоевский в критике либерализма и демократии крайне близко подошел к анализу данной проблемы у евразийцев. Публицистика русского писателя и К.П. Победоносцева в определенной степени была источником для исследований по праву некоторых представителей евразийства. В частности, Н. Алексеев довольно часто упоминает идеи русского писателя на страницах своих книг. В чем схожесть позиции Достоевского и евразийцев? Прежде всего, в том, что писатель критиковал либерально-конституционные и демократические идеи, которые предъявляли России в качестве цивилизационного эталона. Разберем критику конституционализма Достоевским. Согласно либеральным теориям для ограничения власти какого-либо правителя необходим документ, определяющий компетенцию лица, находящегося на вершине социальной лестницы, кроме того, конституция определяет основные права гражданина, территориальное деление страны, определяет компетенцию органов власти и т.д. В теории эта идея кажется крайне полезной и значимой, но история показала, что на практике многие положения конституции могут быть нарушены. Более того, иногда конституционные нормы преступает сама власть. Достоевский вскрыл диалектическое противоречие между теорией и практикой, замыслом и его реализацией: « Конституция. Всякое дерьмо. Да, вы будете защищать свои интересы, но не интересы народа. Закрепостите вы его опять, пушек на него будете выпрашивать»[7.Т.29.с.90]. Любая власть трактует правовую норму и законы в своих интересах. Писатель настаивает на том, что ни одно правительство в мире не гарантирует полного исполнения конституционных норм, конституция – простая бумажка, фикция. Как и К.П. Победоносцев, Достоевский не верил в то, что, введя конституцию, можно будет мгновенно разрешить все социальные противоречия, мучащие Россию не одно столетие. Буквально вторит Достоевскому евразиец Н. Алексеев: «Особую роль играла при этом прямо-таки трогательная вера в спасительную силу конституционного режима – вера, на которой выросли и воспитались целые поколения. Одни при этом представляли такой режим в виде европейского сословного представительства, другие – в виде английской конституционной монархии, третьи – в виде демократической республики французского типа и.т.п. Здесь нюансов было много, но главное оставалось неизменным: это убеждение, что введение конституции является панацеей от всех русских зол и окончательным средством европеизации России»[1.c.131]. Значение Достоевского для истории мысли в том, что он значительно раньше евразийцев писал об утопичности осуществления в русских геополитических условиях либерально-демократических проектов. История подтвердила его правоту. Писатель не раз в своей публицистике отмечал факт чудовищного отрыва от народа либеральной интеллигенции, которая плохо знала родное Отечество. Хотелось бы упомянуть еще об одной точке соприкосновения между Достоевским и евразийцами: отношение к парламентаризму. Консервативный единомышленник Достоевского К.П. Победоносцев, настаивает на том, что партия – это союз псевдо-единомышленников, основанный на сугубо прагматических интересах. Как только та или иная политическая партия занимает господствующее положение в обществе, ее представители мгновенно забывают о тех обещаниях, которые давали своим избирателям на выборах. «Мы не будем запрещать партий, но, безусловно, будем бороться при выборах с тем навязыванием партийных программ, с той безобразной партийной рекламой, с теми бессовестными приемами посулов и обещаний, – пишет евразиец Н. Алексеев, – к которым прибегают современные политические партии»[1.c.184]. По мнению Достоевского, К.П. Победоносцева и большинства евразийцев, основные спутники демократической формы правления – это лицемерие и обман избирателя. Достоевский не раз уточнял, что при голосовании нация может ошибаться, доверяя тому или иному политическому проходимцу, который наиболее искусно научился играть инстинктами масс. Необходима некая идеологическая государственная константа, которая либо не зависит от голосования, либо слабо меняется в результате выборов. Н.Алексеев пишет: «Оттого мы народному голосованию и не придаем последнего, решающего значения, хотя и считаем его органом, очень важным для определения динамики народной жизни»[1c.182]. И К.П. Победоносцев, и Н. Алексеев настаивают на том, что при выборах в парламент народ избирает в него практически неизвестных личностей. Можем ли мы судить об их моральных качествах, правдивы они, например, или лживы? Именно поэтому евразийцы предлагают выборы не по западному образцу, с лицемерной партийной борьбой, а систему «демотии» – вариант альтернативных выборов «низового» уровня, своеобразные земские выборы. А. Дугин пишет: « «Демотия» предполагает систему земских советов, уездных и национальных (в случае малых народов) представительств. «Демотия» развивается на основах общинного самоуправления, крестьянского «мира». Пример «демотии» – выборность настоятеля Церкви прихожанами в Московской Руси. Если «демократия» формально противоположна автократии, то «евразийская демотия» вполне может сочетаться с «евразийским авторитаризмом»[10.c.109]. Сходной с евразийской является критика Достоевским либерализма. Как и евразийцы, писатель не приемлет слепое перенесение на русскую почву западных общественных идеалов. Достоевский упрекает русскую либеральную интеллигенцию в том, что она неспособна на построение собственной «оригинальной» политической теории, большинство мыслей русских либералов были заимствованы из книг Ж.Ж. Руссо, Д. Локка, А. Смита. Английский экономист, например, ратовал за свободные рыночные отношения, государство должно максимально сократить социальные программы, должно не обращать внимание на неплатежеспособное население. Напротив, Достоевский практически все свое творчество посвятил жителям «социального дна». Писатель с иронией заметил русским либералам, что свободным можно себя чувствовать только тогда, когда имеешь в кармане миллион, а свобода не дает каждому по миллиону даже в виде мифического «равенства возможностей»: «Дает ли ваша свобода каждому по миллиону? Нет. А что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, кто делает все что захочет, а тот, с кем делают все что угодно»[6.c.427]. Достоевский пытался противопоставить либеральному проекту атомизированного общества – идеал православной соборности, братского сплочения личностей в едином церковном объединении. В критике либеральной теории писатель крайне близко подошел к евразийской трактовке данной политической идеологии, в частности, поэтому мы можем считать писателя одним из основателей евразийства. В своей работе «Русское западничество» Н. Алексеев отметит: «Что касается до либерализма, то его идейная роль в истории русского западничества является огромной. В нем как раз «дело Петрово» нашло свое идейное оправдание и свою теоретическую формулировку. <…> Несмотря на эту выдающуюся культурную роль, было в русском либерализме нечто искусственное, тепличное, недостаточно почвенное. Если западничеству реакционного стиля удалось сделаться огромной фактической силой, сумевшей организовать народные массы и долго руководить судьбами государства, то русский либерализм всегда был чем-то кабинетным и отвлеченным, не умел войти в жизнь и потому потерпел решительный крах в эпоху революции»[1.c.127]. Необходимо отметить, что по вопросу об исторических судьбах социализма взгляды Достоевского и евразийцев несколько разнятся. Евразийство само было расколото по данному ключевому вопросу. В историографии принято выделять левое крыло евразийства в лице Л.П. Карсавина и правое – в лице Н.С. Трубецкова. Можно с определенной долей достоверности утверждать, что по вопросу о коммунистической идеологии у евразийцев единой позиции не было. Но самое примечательное заключается в том, что Достоевский не может быть назван без оговорок «махровым консерватором», в юношеские годы писатель был достаточно активным членом кружка Петрашевского. Что отвергли в коммунистической идеологии Достоевский и евразийцы – это, прежде всего, материализм, желание полностью искоренить религию. Задолго до евразийцев Достоевский в своем романе «Бесы» отметит, что он не верит в принудительное социалистическое братство всего человечества, идеал новой Вавилонской башни никогда не будет достигнут. В данном случае Достоевский находит поддержку евразийцев, Н.Трубецкой пишет: «Большевизм – движение богоборческое, евразийство – движение религиозное, богоутверждающее»[18.c.42]. В данном случае мысли писателя и евразийцев практически совпадают, но в чем противоречие между ними? Оно, на наш взгляд, заключается в вопросе о революции. Евразийство справедливо называют пореволюционным направлением социально-философской мысли, А.Дугин отметит: «Евразийцы видели сущность большевизма в подъеме народного духа, в выражении донной Руси, загнанной в подполье еще с раскола времен Петра. Они утверждали глубинно-национальный характер Революции»[10.c.14]. У Достоевского в его предчувствиях было несколько иное понимание революции, он боялся ее кровавого хаоса, опасался «похищения» плодов недовольства масс плутами и мошенниками. Но, пожалуй, главное, что достаточно существенно отличает его от евразийцев, вопрос о цене прогресса: возможно ли на костях сотен тысяч людей построить общество, которое не будет находиться под «романо-германским игом»? В данном случае позиции Достоевского и евразийцев достаточно серьезно расходятся. Достоевский был против разрушения всех консервативных элементов общества в результате революции, ибо революция в этом смысле бесчестит могилы отцов, отрицает органическую связь между прошлым и настоящим, между духовно едиными покалениями. А там, где теряется связь времен, исчезает и будущее, в этом серьезная проблема любой нигилистической морали. «Революция, – пишет в своей книге Н.А. Бердяев, – отрицает не только личность, но также и связь с прошлым, с отцами, она исповедует религию убийства, а не воскресения. Убийство Шатова – закономерный результат революции. И потому Достоевский – противник революции» [2. c.477]. Делая вывод, можно отметить, что Достоевский своими художественными и публицистическими работами повлиял на многих представителей евразийства. Разумеется, на евразийцев воздействовали труды и других мыслителей: Н.Я. Данилевского, К. Леонтьева, Н.В. Гоголя, некоторых славянофилов, но, на наш взгляд, воздействие писателя на данное направление мысли было одним из самых мощных. Достоевский значительно раньше евразийцев на страницах своих произведений сформировал «модель» симфонической личности. Задолго до евразийцев им был показан образ «романо-германского» расиста в лице Раскольникова из «Преступления и наказания». Им была одобрена «библия» евразийства – книга Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», кстати, мыслители были знакомы с юношеских лет. Кроме того, как и евразийцы писатель отвергал единый путь развития для всего человечества, как и К. Леонтьев, говорил о «цветущей сложности» геополитического пространства мира. Сближаясь со славянофилами, Достоевский не приемлет сущность реформы Петра I, которую он позиционировал как своеобразное предательство «народного духа». Исходя из этого и многих других фактов, мы можем причислить Достоевского к одним из основателей евразийства. Список литературы 1. Алексеев Н. Русский народ и государство. – М. – Аграф. –2003. . 2. Бердяев Н. А. Евразийство // Путь. Орган русской мысли. – М. –Информ-Прогресс. – 1992. С.101-106. 3. Бердяев Н. А. Смысл творчества. – М. – АСТ. – 2002. 4. Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. – М. – Республика. – 1994. 5. Достоевская А. Г. Воспоминания. – М. – Правда. – 1987. 6. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. – М. – Азбука. – 1999. 7. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 томах. – Л. –Наука. –1972-1990. 8. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 томах. – Л. – Наука. – 1988-1996. 9. Дугин А. Г. Геополитика постмодерна. – СПб. – Амфора. – 2007. 10. Дугин А. Г. Преодоление Запада // Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – Аграф. – 1999. С.5-25. 11. Кара-Мурза С. Г. Демонтаж народа. – М. –Алгоритм. – 2008. 12. Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. Т.I. – М. – Ренессанс. – 1992. 13. Кудрявцев Ю. Г. Бунт или религия. (О мировоззрении Ф. М. Достоевского) – М. – Изд-во МГУ. – 1969. 14.Маркс К. Энгельс Ф. Собрание сочинений в 55 томах. Второе издание. –ИПЛ. –1955-1972. 15. Милюков П.Н. Воспоминания (1859-1917). Т.I. – М. – Современник. – 1990. 16. Панарин А. С. Правда железного занавеса. – М. – Алгоритм. – 2006. 17. Савицкий П. Евразийство // Классика геополитики ХХ век: сборник. – М. –АСТ. – 2003. С.655-677. 18. Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. – М. – Аграф. – 1999. 19. Хюртен Х. Церковная политика Третьего Рейха // Вопросы философии 2001. №5. С.55-63. 20. Шубарт В. Европа и душа Востока. – М. – Эксмо. –2003.