К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ (ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ)

НАДЖАФОВ Д.Г., Library.BY

К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

Опубликовано: Холодная война. 1945 - 1963 гг.: Историческая ретроспектива: Сб. ст. / Рос. акад. наук. Ин-т всеобщей истории/ Отв. ред. Н.И. Егорова, А.О. Чубарьян. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. С.65-104.

Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой войны между союзниками по победоносной антигитлеровской коалиции (державами Запада и Советским Союзом) начался драматический конфликт, вошедший в историю XX века как холодная война, конфликт, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну «горячую»? Как могло случиться, что, развязав один узел мировых противоречий — в результате победы над агрессивным блоком держав оси, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий на том же мировом уровне? И как все это соотносится с возобладавшими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления эры гуманизма в жизни общества и в мировой политике?
Непростые вопросы, судя по тому факту, что сколько пишущих на тему холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее распространенное определение как феномена XX в. — научно-исторической загадки, ждущей своего разрешения. Хотя, казалось бы, обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету литература темы дает такой благодатный материал, опираясь на который можно было высказать веское слово.
Попытки, конечно, предпринимались. Достаточно давно американский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной войны» (объединившей его статьи 1960—70-х гг.) [1], оптимистически высказывался о наступлении академической стадии в изучении холодной войны и преодоления тем самым побочных идейно-пропагандистских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим стремлением исследователей понять мотивы и определить структурные противоречия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно было покончить с положением, когда большая холодная война между коммунизмом и демократией породила малую холодную войну между историками по разные стороны от Берлинской стены — этого зримого символа разделенного послевоенного мира.
Но если на Западе были достойные подражания примеры (работы Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее крупного американского исследователя холодной войны), то на Востоке, до падения советской «империи», историки были скованы официальной установкой, возлагавшей ответственность за холодную войну на противоположную сторону со всеми вытекающими отсюда оценками ее происхождения, сущности и эволюции.
Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства. Такие, как незавершенность до недавнего времени холодной войны как целостного явления (ограничивавшая действие «закона расстояния», позволяющего взглянуть на события с исторической дистанции), а также отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ к секретным архивным материалам, особенно к документам бывших советских архивов. Трудно дается и преодоление идейно-пропагандистского наследия прошлого, все еще оправдываемого рассуждениями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за холодную войну.
Круг рассматриваемых в данной связи вопросов включает такие, как хронологические рамки холодной войны, восприятие советским руководством Второй мировой войны и ее итогов, отношение И. В. Сталина и его окружения к Западу вообще и к США в особенности, русская имперская традиция и международная практика большевизма, характер сталинского режима, советская внешняя политика и идея мировой революции, конфликт демократии с тоталитаризмом, взаимосвязь внутренней и внешней политики Советского Союза. И поскольку окончание холодной войны подвело итог противоборства советского социализма с капитализмом, изучение ее проблематики не может быть оторвано от исторических причин падения коммунистической власти в СССР.

1

Одна из особенностей современной стадии изучения холодной войны состоит в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее начальных хронологических рамок. Если о времени окончания холодной войны можно судить достаточно определенно — это произошло в 1989—1991 гг. в результате падения Берлинской стены и распада советской «империи», — то нельзя столь же уверенно синтезировать существующие точки зрения на проблемы ее генезиса: глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира.
Между тем через анализ генезиса холодной войны пролегает путь к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем осложненным тем, что холодная война достаточно скоро приобрела собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные ситуации. В восприятии как политиков, так и общественности причины и следствия череды международных кризисов часто оказывались деформированными или даже подмененными. У противников в постоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу целым набором.аргументов и фактов. В трактовке происхождения холодной войны был открыт простор для появления различных историографических концепций [2].
Но откуда такая размытость, неопределенность в вопросе точки отсчета холодной войны? В чем причина различия суждений, когда
66
историки касаются времени перехода от союзнических отношений стран антигитлеровской коалиции к послевоенной конфронтации между ними? И насколько оправдан в исследованиях последнего времени повышенный интерес к роли Советского Союза в возникновении холодной войны?
В этой связи обращает на себя внимание ясно обозначившаяся тенденция в трудах по истории холодной войны: отодвинуть ее начало как можно дальше, в глубь Второй мировой войны и даже в довоенные годы. На самом деле это — констатация того, что государства антигитлеровской коалиции, кроме общей военной, преследовали и другие цели, политические и стратегические, столь различные, что они давали себя знать, когда война еще продолжалась. Следовательно, происхождение холодной войны так или иначе связано с политикой держав-союзников, которой они следовали и до, и в ходе мировой войны.
В этих трудах конфронтация напрямую увязывается с противоречиями, как источником холодной войны, между Советским Союзом, с одной стороны, и западными странами, прежде всего США, — с другой. Так логика уже многократно апробированного подхода к проблеме происхождения холодной войны, которая вошла в историю как проявление резкого обострения борьбы двух мировых систем — социализма и капитализма, указывает на первопричину ее зарождения. А именно, на структурные противоречия между двумя системами, противоречия, восходящие к «расколу мира» в далеком 1917 г. К вызову, брошенному капитализму Октябрьской революцией, — наиболее радикальной революцией в истории, провозгласившей своей целью создание альтернативной цивилизации. Так началось противостояние, развивавшееся преимущественно по линии классового, социально-политического размежевания. Борьба с мировым капитализмом стала целью и смыслом существования нового, стремящегося к классовой однородности социалистического государства. Отныне два мира разделял глубокий антагонизм: они по-разному относились к демократии и свободе личности, совершенно различным стало видение ими перспектив цивилизации. И поскольку обе стороны считали конфликт идей и ценностей неустранимым, каждая рассматривала противника как постоянную угрозу собственному существованию. Это противостояние несколько притупилось с образованием антигитлеровской коалиции, но, конечно, не могло исчезнуть.
Отметим, что и до Второй мировой войны противостояние-двух систем имело тенденцию к перерастанию в конфликт глобального масштаба. Что касается Советского Союза, то и в прошлом, задолго до Второй мировой войны, официальная концепция «враждебного капиталистического окружения» предопределяла масштабный характер любого мало-мальски острого столкновения с капиталистическими странами. И всякий раз официальная пропаганда била тревогу по поводу подготовки объединенной иностранной интервенции против СССР. В 1928 г., например, в условиях разрыва англо-советских отношений, VI конгресс подконтрольного сталинскому руководству Коминтерна заявил в своей новой программе, что «поход
67
против СССР ставится империализмом в порядок дня» [3]. В ходе обсуждения программы много говорилось о войне как одном из центральных вопросов «на ближайшую полосу», после победы в которой «мы будем иметь новые советские республики» [4]. Но только в холодной войне конфликт СССР с Западом действительно разросся настолько, что в него оказались вовлеченными в той или иной степени большинство государств мира. Неудивительно, что по масштабности и роли в тотальной поляризации сил холодная война стоит в одном ряду с мировыми войнами. Линия последних была продолжена и в плане того преимущественного внимания, которое стороны конфликта уделяли его военно-стратегическим аспектам.
Точка зрения на холодную войну как на острое проявление противостояния двух антагонистических миров получила убедительное подтверждение в свете разительных перемен, с которыми человечество подошло к концу XX в. Перемен, стимулирующих попытки оценить в концептуальном плане такие два явления вселенского порядка, какими являются крушение коммуно-социалистической идеи, приведшее к распаду советской «империи», и окончание холодной войны. Столь исторически значимый финал конфронтации двух мировых систем, продолжавшейся почти три четверти столетия, не мог не наложить отпечаток на естественное стремление переосмыслить комплекс проблем, связанных с ролью Советского Союза в мировом развитии. Приоритетное значение приобретают подходы, отдающие должное либеральным ценностям, нравственным критериям, защите прав и свобод отдельной личности. Иначе говоря, понять, почему современная цивилизация отторгла советскую модель социализма, можно только, если уроки истории выводить из категорий добра и зла, из позитивного «да» и негативного «нет».
Как предвидение Ленина о «немыслимости» длительного сосуществования двух систем, так и подчеркивание его преемниками всемирно-исторического значения Октябрьской революции отражали советскую ставку на перманентное углубление противостояния социализма с капитализмом, придавшего идеологическое измерение извечному геополитическому соперничеству Восток — Запад. Поскольку больше половины периода этого противостояния падает на годы холодной войны, очевидна необходимость учета долговременных, стратегических целей сторон в конфликте, ибо мотивы тактического порядка не могли столь долго определять состояние международных отношений на грани между «холодным» миром и «горячей» войной. Отсюда также следует, что надо принимать во внимание в первую очередь те мировоззренческие основы, на которых строилась политика основных субъектов холодной войны.

2

Есть все основания особо выделить фактор Второй мировой войны, ставшей тем рубежом, после которого и наступили долгие десятилетия холодной войны. Точнее, наступила пора ее второй фазы
68
(в отличие от первой, довоенной) — намного более активной. Настолько активной, что она стала доминантой послевоенных международных отношений. Но можно ли проследить взаимосвязь между этими двумя фазами в годы мировой войны? Думается, что можно.
В процессе войны сталинский Советский Союз и страны демократического Запада оказались в одной коалиции, противостоявшей Германии и ее партнерам по оси. С началом же войны — что следует отметить особо, ибо это имеет непосредственное отношение к рассматриваемому сюжету, — СССР фактически принял сторону агрессивной нацистской Германии, а не ее врагов и своих потенциальных (как подсказывал опыт Первой мировой войны с ее четкой расстановкой противоборствующих сил) союзников — Франции и Англии. Советский Союз был единственным из великой пятерки держав (будущих постоянных членов Совета Безопасности ООН), кто успел побывать — причем на договорных началах — на стороне обеих враждующих коалиций.
В период советско-германского сближения В. М. Молотов высмеивал лозунг «уничтожения гитлеризма», под которым Англия и Франция вступили в мировую воину, как не имеющий «никакого оправдания» и даже как прикрывающий «преступную» войну против Германии [5]. Но впоследствии Советский Союз, наряду с другими победителями, участвовал в Нюрнбергском судебном процессе над нацизмом, осудившем его идеологию и практику. Напомним также, го Советский Союз, окончательно отбросивший с заключением с Германией договора о ненападении лозунг антифашизма, позднее, после гитлеровского нападения на него, выразил (с оговорками) согласие «с основными принципами» подписанной Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем Атлантической хартии (август 1941 г.), требовавшей «окончательного уничтожения нацистской тирании» [6]. Однако не менее известные «Четыре свободы» Рузвельта (январь 1941 г.), призванные «защитить и сохранить свободный мир» — свобода слова, вероисповедания, от нужды и страха, — так и не нашли отклика у официальных советских кругов [7].
В оправдание такой двойственной политики кремлевские руководители в своих программных выступлениях приводили исключительно классовые мотивы. Сошлемся на заявление Г. М. Маленкова на первом совещании Коминформа (сентябрь 1947 г.), где он говорил буквально следующее: «Мудрая сталинская внешняя политика советского государства как перед войной, так и в ходе войны позволила гам правильно использовать противоречия внутри лагеря империализма, и это было одним из важных условий нашей (курсив мой. — Д. Н.) победы в войне» [8]. Выделенные курсивом слова подразумевает многое: и то, что проводником политики игры на «противоречиях внутри лагеря империализма» был Сталин; и то, что он следовал неукоснительно заданной классовой внешнеполитической линии; то, что все было сделано «правильно», т. е. против стран капиталистического мира; и то, что все делалось во имя нашей (а не общей с союзниками) победы в войне. Для советского руководства Вторая мировая война так и не стала конфликтом, в равной мере
69
затрагивавшим всех участников антигитлеровской коалиции. Не случайно и стремление выделить советско-германскую войну из общего хода мировой войны (как Великую Отечественную войну советского периода 1941—1945 гг.), желание максимально использовать к своей односторонней выгоде результаты войны (территориальные приобретения в нарушение Атлантической хартии). Наконец, с годами возраставшее обвинение западных союзников в том, что они пытались руками гитлеровцев — «ударным кулаком империализма» — расправиться с первым в мире социалистическим государством. В официозной истории внешней политики СССР разгром нацистской Германии называется «исторической победой социализма над империализмом», открывшей дорогу «для подъема революционной борьбы рабочего класса, невиданного размаха национально-освободительного движения и краха колониальной системы» [9].
Советские руководители следовали типично марксистскому анализу, по логике которого советско-западные союзнические отношения не могли не иметь временного, преходящего характера, а последующее их жесткое противостояние, наоборот, было неизбежным по самой природе классово разделенного мира. В их представлении холодная война была, таким образом, не чем иным, как давно запрограммированной активной фазой неотвратимой борьбы «двух систем». В этом мало удивительного, если вспомнить, что за несколько десятилетий «мирного сосуществования» двух систем (иначе говоря — отсрочки их решительного вооруженного столкновения) марксистско-ленинская мысль так и не поднялась выше вывода о «мирном сосуществовании» как специфической формы классовой борьбы между социализмом и капитализмом в мировом масштабе [10].
Идеологическая несовместимость двух систем была подосновой «структурных противоречий» холодной войны. Марксистская идеология, стратегически рассматривающая мирное сосуществование временным явлением, по мнению Р. Пайпса, «сама по себе и является основным источником международной напряженности» [11]. В свое время таковым стала разрушительная для цивилизации идеология нацизма. Разница только в том, что одна основывалась на классовом начале, другая — на расовом. Обе добивались своих необузданных целей с использованием всех мыслимых и немыслимых средств.
Если, следовательно, со времени образования усилия Советского государства, вопреки провозглашенному вскоре «мирному сосуществованию», были направлены на то, чтобы максимально ослабить своего исторического оппонента — мировой капитализм, то что же говорить о периоде после Второй мировой войны, когда СССР вышел на линию открытой глобальной конфронтации с капитализмом, не столь нуждаясь, как это было до поры до времени, в прикрытии Коминтерна?!
В многозначительной формулировке Маленкова видится разгадка целей предвоенной внешней политики СССР [12], равно как и объяснение преемственности советской международной стратегии до, во время и после Второй мировой войны. Для Советского Союза другие государства, фашистские ли, буржуазно-демократические, как
70
были, так и оставались «враждебным капиталистическим окружением». Мотив потребности во внешнем враге был присущ советскому руководству во все времена.
Соединение после гитлеровского нападения на СССР его военных усилий с усилиями Англии и несколько позже с США носило, по существу, вынужденный характер [13]. Во многих отношениях это был довольно-таки странный союз, чтобы не сказать противоестественный. Союзников, различавшихся резким несходством государственного устройства, социальных и экономических структур, поневоле объединила на время общая военно-политическая задача — покончить со все более разрастающейся агрессией германского нацизма. Противника сильного, успевшего к тому времени закабалить большую часть Европы и мечтавшего о насильственном установлении тысячелетнего мирового господства германской расы и ставшего, таким образом, опасностью для всех.
Идя на сближение с Советским Союзом, премьер-министр Англии Черчилль и президент США Рузвельт прониклись сознанием особой, по сравнению с коммунизмом, угрозы нацизма. Угрозы ближайшей, непосредственной, глобальной. Сталинский Советский Союз, несмотря на «большой террор» 1930-х гг и военную экспансию 1939—1940 гг. против малых соседей — от Финляндии до Румынии, — представлялся им меньшим злом и к тому же, памятуя Первую мировую войну, более чем полезным военным партнером. Во всем остальном союзники по антигитлеровской коалиции были так же далеки друг от друга, как и до начала мировой войны. «Уже во время войны», говорилось в декларации, принятой на первом совещании Коминформа по вопросу о международном положении, «в определении как целей войны, так и задач послевоенного устройства» между союзниками существовали различия, которые стали «углубляться в послевоенный период» [14].
Историки, плотно увязывающие происхождение холодной войны со Второй мировой и ее непосредственными последствиями, подчеркивают приоритетное значение для Советского Союза антикапиталистических целей его политики. Среди ранее неизвестных документов, не оставляющих сомнений относительно советских намерений, следует назвать текст выступления Сталина, обнаруженный в коллекции трофейных архивных материалов, вывезенных в СССР из Европы по окончании войны. Это — поразительно откровенное выступление Сталина в Политбюро 19 августа 1939 г. в преддверии заключения советско-германского пакта. «Опыт двадцати последних лет, — говорил Сталин, — показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен» [15]. Гитлер, таким образом, играл на руку Сталину, провоцируя общеевропейский конфликт, которым советский руководитель хотел воспользоваться. В той части Европы, до которой удалось дойти Красной Армии в результате «сталинского натиска на Запад», Советский Союз действительно обеспечил приход к власти местным коммунистам [16].
71
Мировая война, устранив противоречия между фашизмом и демократией, в то же время вывела на первый план международной политики противоречия между тоталитарным советским социализмом и либеральной западной демократией. Это объясняет, почему становление холодной войны произошло под воздействием и в итоге Второй мировой войны, хотя ее генезис следует отнести к периоду раскола мира на две системы.
Показательно, что история и особенно предыстория Второй мировой войны стали одним из первых объектов взаимных острых нападок бывших союзников. Обе стороны — и западная, и особенно советская — оказались весьма чувствительными к проблеме ответственности за мировую войну. Почти одновременно в январе—феврале 1948 г. вышли из печати совместный англо-франко-американский сборник документов «Нацистско-советские отношения 1939—1941 гг.», составленный из архивных материалов МИДа Германии, и советская брошюра «Фальсификаторы истории. (Историческая справка)». Из материалов этого сборника следовало, что закулисные контакты сталинского Советского Союза с нацистской Германией, завершившиеся подписанием пакта между ними и последующее советско-германское сотрудничество (от торгово-экономического до военно-политического), имели антизападную направленность (отражая сталинскую политику использования «межимпериалистических противоречий» в интересах социализма). Советская брошюра, изданная двухмиллионным тиражом (она обещала «восстановить историческую правду» после предания гласности немецких секретных документов, захваченных советскими войсками [17]), обвиняла в пропагандистской манере в подготовке и развязывании мировой войны правящие круги Англии, Франции и США.
Как свидетельствуют материалы архивного фонда Сталина [18], советский вождь лично переписывал и дописывал брошюру, задетый за живое обвинением в потворстве Гитлеру посредством заключения с ним пакта 1939 г.
Прежде чем появиться в «Правде», которая печатала брошюру по главам, их тексты [19], подготовленные в МИДе СССР под руководством А. Я. Вышинского, посылались на высочайшее одобрение в Кремль [20]. Там Сталин вносил свою принципиальную правку, меняя многое, начиная с заглавия брошюры («Фальсификаторы истории. Историческая справка») вместо прежнего («Отпор клеветникам»), названий глав и кончая большими фрагментами текста, в первую очередь — к заключительной части последних двух глав (3-й и 4-й). В сталинской правке расставлялись жесткие оценки довоенной и предвоенной политике Запада в германском вопросе и, наоборот, полностью оправдывалась и защищалась советская внешняя политика, особенно в вопросе заключения пакта о ненападении с Германией 1939 г.
Значение этой брошюры в 80 страниц велико. Публикации на исторические темы, положения которых расходились с установками «Фальсификаторов истории», изымались из продажи, а их тиражи
72
уничтожались. Известные специалисты по истории международных отношений Л. И. Зубок, И. М. Майский, В. И. Лан и другие подверглись гонениям за «недооценку» ими антисоветской политики США и других стран Запада до и во время мировой войны. С другой стороны, Сталинские премии получали работы, в которых США приписывалась активная, а то и ведущая роль в проведении антисоветской политики, начиная с времен иностранной интервенции после Октябрьской революции. Сталинские установки брошюры на десятилетия вперед предопределили линию СССР в холодной войне, продолжив довоенный курс его внешней политики, далекой от проявления общности интересов со странами демократического Запада.
О степени ожесточенности взаимных обвинений можно судить по выступлению на совещании Коминформа в ноябре 1949 г. М. А. Суслова, поставившего в один ряд Антикоминтерновский и Североатлантический пакты. Последний, по его словам, «прикрываясь обветшалым знаменем антикоммунизма, является программой агрессии и войны, программой удушения национальной независимости и демократических прав народов» [21].
Не менее показательно, что антизападная кампания в советской печати началась еще до появления «Фальсификаторов истории». Главный партийный орган, журнал «Большевик», задал тон кампании по разоблачению картельных связей между германскими и американскими монополиями [22]. В конце 1946 г. редакция журнала, отвечая на письмо читателя, назвала предвоенную политику западных держав «решающим фактором», позволившим фашистским агрессорам собраться с силами для войны [23]. Еще до окончания войны приступил к работе над нашумевшем романом «Поджигатели» Н. Шпанов. Роман, писал автор Сталину, был посвящен «разоблачению роли США и Англии и их разведок в развязывании второй и подготовке третьей мировых войн» [24].
За пропагандистской кампанией, имевшей целью возложить ответственность за развязывание Второй мировой войны на западные страны, нетрудно разглядеть конъюнктуру все более обострявшейся холодной войны. В начале января 1952 г. директор Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК партии П. Н. Поспелов представил М. А. Суслову написанные по его поручению вставки в статью «Вторая мировая война», подготовленную для 2-го издания Большой Советской Энциклопедии (БСЭ). Все они касались международных отношений предвоенного периода. В одной из них говорилось, что правители Англии и Франции «вовсе не думали» о коллективном отпоре гитлеровской агрессии, «а стремились к тому, чтобы заключить прочное соглашение с гитлеровской Германией и направить агрессию против Советского Союза и Польши». В другой вставке заключение советско-германского пакта 1939 г. оправдывалось тем, что это «опрокинуло планы провокаторов войны из лагеря западных Держав», помешало созданию «единого фронта капиталистических Держав» против СССР. Хотя соответствующий том БСЭ уже был Подписан к печати, предложения Поспелова были приняты и вошли в окончательный текст статьи [25].
73

3

Участие в коалиции со странами демократического Запада практически никак не повлияло на видение перспектив мирового развития, укоренившееся в сознании Сталина, его соратников и преемников. Итоги мировой войны воспринимались ими однозначно: как еще одно подтверждение марксистско-ленинской теории о неизбежности перехода человечества к социализму (и далее к коммунизму) через империалистические войны и пролетарские революции. По убеждению сталинского руководства, итоги войны «резко изменили» соотношение сил между двумя системами в пользу социализма [26]. В сентябре 1946 г., все еще находясь под влиянием послевоенной эйфории, Сталин выражал сомнение, что правящим кругам США и Англии удастся, если бы даже они этого захотели, создать «капиталистическое окружение» для Советского Союза [27]. Дальнейшее мировое развитие виделось из Московского Кремля в виде перманентного усиления социализма — как закономерности эпохи, начатой в 1917 г.
Казалось, все идет по канонам марксизма-ленинизма. Живой его классик, Сталин, словами и делами как бы подтверждал избранный страной исторический путь. Итоги мировой войны, чудовищные людские потери в которой десятилетиями скрывались властями (при жизни Сталина официально называлась цифра в 7 млн, затем она возросла до 20 млн, еще позже до 27 млн жертв войны), представлялись официальной пропагандой как военно-политический триумф СССР, отбившего еще один натиск сил мирового капитализма.
Под углом классового противоборства рассматривался тот факт, что Советский Союз, единственный из великих держав, в результате войны расширил свои территории как на западе, так и на востоке. Более того, попавшие в полную зависимость от него «народно-демократические страны» восточной Европы и коммунистический Китай образовали вместе с СССР, как представлялось Сталину, «единый и мощный социалистический лагерь, противостоящий лагерю капитализма» [28].
На этом положении Сталина, высказанном им в ноябре 1951 г., следует остановиться подробнее. Оно последовало после его слов о том, что Вторая мировая война была порождена дальнейшим углублением «общего кризиса капитализма», выход из которого каждая из «вцепившихся друг в друга» капиталистических коалиций (тех самых, которых в разное время поддерживал Советский Союз), видела в том, чтобы «разбить противника и добиться мирового господства» [29]. Это объясняет, почему Сталин отбросил прочь свою же характеристику Второй мировой войны как справедливую со стороны стран антигитлеровской коалиции, противопоставив образовавшийся после войны «лагерь социализма» и бывшим врагам, и бывшим союзникам. Как объясняет и то, почему в ходе войны отношения СССР и с теми и с другими основательно менялись, когда это было выгодно сталинскому Советскому Союзу. Достаточно вспомнить оценку главой Советского правительства Молотовым договора о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 г. как взаимо-
74
выгодного. По его признанию, это соглашение, с одной стороны, «устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы», а с другой — «обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке» [30]. Еще циничнее был Сталин на закрытом совещании в ЦК ВКП(б), подводившем итог войны с Финляндией. Объясняя, почему нельзя было откладывать нападение на нее в ноябре—декабре 1939 г. (под предлогом необходимости обеспечения защиты Ленинграда), он сослался на сложившуюся для СССР благоприятную международную обстановку — войну на Западе, где «три самые большие державы вцепились друг другу в горло». Когда же решать вопрос о Ленинграде, говорил Сталин, «если не в таких условиях, когда руки (капиталистических противников СССР. — Д. Н.) заняты и нам представляется благоприятная обстановка, чтобы их в этот момент ударить» [31]. Но после 22 июня 1941 г., когда нацистская Германия, с которой было налажено политико-экономическое сотрудничество (и даже военное — совместная война против Польши, в которой, по сталинскому определению, родилась советско-германская дружба, «скрепленная кровью» [32]), напала на Советский Союз, западные демократические страны превратились в желанных союзников. Менялись внешнеполитические ориентиры СССР, а вместе с ними и тактика использования Советским Союзом в своих интересах «межимпериалистических противоречий».
Таким образом, сталинская оценка происхождения и характера Второй мировой войны, высказанная уже в разгар холодной войны, отнюдь не была вызвана переменами в отношениях между Востоком и Западом. Она вписывалась полностью в нужды непрекращающейся борьбы двух систем.
В послевоенных условиях никаких оснований для пересмотра своей внешнеполитической стратегии сталинское руководство не видело. Советский Союз и сам расширился территориально, и навязал странам Центральной и Восточной Европы систему имперских отношений и зависимости под флагом «социалистического лагеря» [33].
Наступление на позиции капитализма шло и других местах. В западной, капиталистической части Европы коммунисты, заслужившие доверие масс своей самоотверженной борьбой против фашизма, явно теснили классовых врагов. «Таков закон исторического развития», — комментировал Сталин рост влияния компартий в Европе в итоге войны, явно имея в виду оборотную сторону медали — ослабление сил буржуазной демократии [34]. В Англии на парламентских выборах 1945 г. лидер консерваторов Черчилль, приведший страну к победе в тяжелейшей войне, вынужден был уступить премьерство лейбористу К. Эттли. В громадной Азии, включая многомиллионный Китай, леворадикальные силы также брали вверх над своими противниками. Начался распад мировой колониальной системы, что, согласно марксистской теории, окончательно подрывало позиции капитализма. Напрашивался однозначный вывод о плодотворности внешней политики, которую проводил Советский Союз, последовательно про-
75
тивопоставляя себя капиталистическому миру. Разве не стоило продолжить и развить начатое еще в 1917 г.?!
С началом холодной войны в политико-пропагандисте кий оборот были запущены новые определения с выраженными, как и в прошлом, глобальными целями. Помимо жесткой формулы «двух лагерей», высказанной Ждановым на совещании Коминформа 1947 г., интересам идейно-политического обоснования линии на противостояние с Западом служили и другие определения: «эпоха борьбы двух противоположных общественных систем», «эпоха социалистических и национально-освободительных революций», «эпоха крушения империализма», «торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе» и т. п. [35]
Рассматривать такого рода заявления — официальные, имевшие силу партийно-государственных предписаний, — как чисто (или преимущественно) пропагандистские, предназначенные исключительно для «внутреннего пользования», некорректно. Их назначение не ограничивалось тем, чтобы закрепить в сознании советских людей образ капиталистического врага «по ту сторону баррикад». Объективно не меньшее значение имел международный резонанс подобных заявлений, реакция на них за рубежом. Учитывая громадное значение идеологического фактора в международных отношениях новейшего времени, не стоит недооценивать последствия этих заявлений. Особенно в плане воздействия на умонастроения и политику демократического Запада — ведь они вызывали ответную активную реакцию, и не только пропагандистскую.
Поскольку во Второй мировой войне сталинское руководство преследовало далеко идущие антикапиталистические цели (отнюдь не совпадавшие с национально-государственными интересами страны), последующий разрыв союзнических отношений с Западом был неизбежен. Чем ближе был конец войны, тем явственнее проявлялось стремление сталинского руководства к действиям, не учитывающим ни ранее согласованные межсоюзнические решения, ни интересы западных партнеров по коалиции.
Президент США Рузвельт, в свое время проявивший инициативу в деле установления дипломатических отношений с СССР, незадолго до смерти (он скончался в апреле 1945 г.) говорил в приватной беседе: «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до единого обещания, которые дал в Ялте (в частности договоренность о проведении свободных выборов в Восточной Европе. — Д. Н.)» [36]. Г. Трумэн, новый хозяин Белого дома, вскоре пришел к тому же выводу. В начале января 1946 г. он предписывал государственному секретарю Дж. Бирнсу такую линию поведения в переговорах с Советским Союзом: «У меня нет никаких сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить проливы, ведущие из Черного моря в Средиземное. До тех пор, пока Россия не встретит твердого отпора в делах и словах, еще одна война будет назревать. Единственный язык, который они [русские] понимают — «сколько у вас дивизий»? Я не думаю, что мы должны и впредь играть в компромиссы» [37]. И уже в следующем году была провозглашена «докт-
76
рина Трумэна», в которой США призвали все страны мира «сделать выбор между исключающими друг друга путями жизни» [38]. Хорошо, что «вовремя отступили» в своих территориальных требованиях к Турции, вспоминал Молотов: «А так бы это привело к совместной против нас агрессии» [39].
Дж. Гэддис пишет о завершающем этапе Второй мировой войны, что уже тогда не оставалось сомнений в нежелании Советского Союза сотрудничать с Западом для поддержания баланса сил в послевоенном мире. СССР, продолжает он, стремился к максимальному расширению своего влияния и даже, «если позволят обстоятельства, готов был пойти на риск войны, чтобы добиться этого» [40]. В свою очередь, В. И. Дашичев подчеркивает, что в послевоенной советской внешней политике «на передний план вышло распространение социализма сталинского типа повсюду, где только, возможно». В таком случае, каким был Советский Союз для другой стороны? Державой, «чье руководство стремится военным путем ликвидировать буржуазные демократии и установить коммунистический строй советского типа во всем мире» [41]. Своим преемникам Сталин оставил, писал М. Я. Гефтер, «неуходящие замыслы и средства, способные решающим образом влиять на ход мировых дел» [42]. Понятно, что стремление Советского Союза «контролировать и подчинять других» и «решающим образом влиять на ход мировых дел» наталкивалось на самое активное противодействие.
Трудно оспаривать, что самодовлеющая цель советского руководства состояла в том, чтобы, используя всевозможные средства, добиться решающего воздействия на развитие в послевоенном мире. Публичные заявления представителей высшей партийно-государственной номенклатуры в эти годы определенно указывают на эту глобальную цель.
Известно, что Сталин придавал абсолютное значение фактору силы в международных отношениях. Именно как отражение политики подготовки к возможной войне восприняли за рубежом его заявление в феврале 1946 г. о советских планах наращивания (втрое) промышленного потенциала страны во избежание «всяких случайностей» [43]. Через месяц в получившей широкую огласку речи в Фултоне (США) Черчилль, оговорившись, что не верит в то, что Советская Россия хочет войны, добавил: «Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин» [44].

4

Холодная война стала естественным продолжением Второй мировой войны для тех, кто с самого начала считал мировую войну еще одной, после «похода 14 государств», попыткой сокрушить советский социализм. На этот счет имеются документальные свидетельства исторической значимости, принадлежащие самым высокопоставленным деятелям сталинского времени. И, что следует подчеркнуть, высказывания таких, в общем, не схожих деятелей, как М. М. Лит-
77
винов, В. М. Молотов, Н. С. Хрущев. Хотя все трое принадлежали к высшему руководству страны, к ним нельзя подходить с одной и той же меркой. Тем больший вес приобретает то, что все они едины в том, что привело к холодной войне между недавними союзниками.
Лишь после кончины Литвинова американский корреспондент решился обнародовать интервью с ним, взятое в Москве летом 1946 г. На вопрос, почему Восток и Запад не могут жить в мире, Литвинов ответил: «С моей точки зрения, глубинная причина этого кроится в господствующей в нашей стране идеологической концепции, согласно которой конфликт коммунистического мира с капиталистическим неизбежен» [45]. (Встреча с корреспондентом прослушивалась, и Сталин с Молотовым получили полную запись интервью [46].)
Можно сказать, что Литвинов был своего рода «белой вороной» в советском руководстве, хотя и возглавлял в довоенные годы НКИД СССР. Он никогда не внушал доверия ни Сталину, ни его правой руке в вопросах внешней политики Молотову. Из недавних архивных публикаций мы узнаем, что Сталин еще в 1920-е годы считал Литвинова проводником фракционной линии в НКИД СССР, называя его «оппортунистом» (наряду с Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым), обвиняя в неправильной оценке международной обстановки и излишней доверчивости к западным деятелям-«мерзавцам» [47]. Литвинов был смещен со своего поста в мая 1939 г. из-за его несогласия с партийным курсом на сближение с нацистской Германией.
Молотов развил сталинскую характеристику НКИД при Литвинове, якобы ставшего «убежищем для оппозиции и для всякого рода сомнительных, полупартийных элементов» [48]. Не менее резкие оценки его деятельности дал Молотов в «беседах» с писателем Ф. Чуевым, завершив их заявлением, что Литвинов «был совершенно враждебным нам» и потому «заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата» и лишь «только случайно жив остался» [49].
Будучи послом СССР в США в 1941—1943 гг., Литвинов находился «под колпаком» советского резидента. В донесениях резидента в Москву о настроениях Литвинова сообщалось, что он был и остался противником советско-германского договора о ненападении 1939 г. [50] В другом сообщении говорилось о том, что Литвинов расценивает смещение И. М. Майского с поста советского посла в Лондоне в 1943 г. как сигнал к ухудшению отношений с союзниками и как предрешение его собственной судьбы [51]. Содержание книги воспоминаний Литвинова «Notes for a Journal» («Записки для дневника»), сигнальный экземпляр которой был добыт советской резидентурой в Лондоне в июле 1955 г., еще до выпуска тиража книги, КГБ СССР расценило как «антисоветское» [52].
Допустим, оценка Литвиновым, этим, по выражению У. Таубмена, «первым крупным диссидентом послевоенного времени» [53], особой ответственности Советского Союза за возникновение холодной войны грешит преувеличением. Но чем объяснить то, что с Литвиновым в этом принципиальнейшем вопросе согласен, причем без каких-либо оговорок, его идейно-политический противник Молотов?
78
Вот как последний откровенничал с Чуевым относительно подлинных причин холодной войны. «Ну что такое холодная война? — задавался вопросом Молотов в ноябре 1974 г. и сам же отвечал на него: — Обостренные отношения. Все это просто от них (стран Запада. — Д. Н.) зависит или потому, что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано. Из части Германии сделать свою социалистическую Германию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядки. Вот холодная война» [54].
Тема противостояния СССР и стран Запада — излюбленная в беседах Молотова, записанных в 1969—1986 гг. на магнитную ленту. Поражает в этих беседах вызывающая откровенность, с которой Молотов, демонстрируя прежний, с довоенных времен, сталинский подход, пространно говорит о своей враждебности к Западу. Не потерял он и свой большевистский настрой сокрушителя старого мира. Незадолго до своей смерти Молотов говорил об особой склонности русских людей к «размаху» в делах, к драке «по-настоящему», а отсюда: «социализм — так в мировом масштабе... Особая миссия» [55].
Молотов решительно отвергал принцип мирного сосуществования двух систем. Перспектива развития мира, по Молотову, «может быть только одна, если идти вперед, — только на международную революцию, ничего другого нет более благонадежного» [56].
Откровения Молотова представляют интерес и в том отношении, что они, и об этом можно говорить с полным основанием, отражали представления самого Сталина. В беседах Молотов не раз говорил о своем несогласии со Сталиным по второстепенным вопросам. Но нигде он не упоминал о расхождениях принципиальных. Наоборот, чаще всего подчеркивал, что они действовали заодно со Сталиным, входя в так называемую «руководящую группу» внутри Политбюро. (Практика, сохранявшаяся с ленинских времен и позже узаконенная постановлением Политбюро [57].)
Молотов, судя по его многочисленным высказываниям, уступал в идеологической непримиримости разве что одному Сталину. Постоянная и все усиливающаяся борьба с капитализмом — из тех коммунистических принципов, которыми нельзя было поступиться. В беседах рассказывается об острой четырехчасовой полемике Молотова с его современным оппонентом. Потом «оппонент» делился впечатлением: «Да, этим ребятам пальца в рот не клади — отхватят! Какой же был Сталин, если у него был такой Молотов...» [58].
Откровения Молотова вполне соответствовали его представлениям о целях и методах советской дипломатии. Дважды возглавляя внешнеполитическое ведомство СССР (в 1939—1949 и 1953-1956 гг.), свою задачу он, как и Сталин, видел в том, чтобы «как можно больше расширить пределы нашего Отечества» [59]. Стоит вновь напомнить, что Советский Союз был единственным государством в стане победителей в войне, который в ее итоге прирастил свою территорию. Не скрывал Молотов и того, что сталинское руководство нисколько не доверяло западным союзникам по Второй мировой войне: «Они
79
настороже в отношении нас, а мы в их отношении еще более...» [60] Зарубежные авторы давно пришли к выводу о том, что советские лидеры, не считавшиеся ни с какими нормами международного права, рассматривали правительства капиталистических стран как изначально враждебные Советскому Союзу [61].
Хрущев, преемник Сталина в качестве главы партии (а затем и государства), полностью согласен с Молотовым в наличии самой тесной связи между советскими целями во Второй мировой войне, с одной стороны, и холодной войной — с другой. Об этом Хрущев более чем откровенно говорил на советско-бельгийских переговорах в Москве в октябре—ноябре 1956 г. [62]
При обсуждении международных проблем советский руководитель «очень поразил» П. Спаака, одного из лидеров Социалистической партии Бельгии, неоднократно возглавлявшего ее правительство (впервые еще до Второй мировой войны), тем, что в своем пространном выступлении придал «большое значение» взаимоотношениям СССР с западными странами накануне и в период мировой войны. Несколько раз возвращаясь к вопросу об ответственности за мировую войну, он настаивал на том, что война была развязана «лишь потому», что английские консерваторы и французские реакционеры не могли примириться с существованием социалистического Советского Союза, намереваясь «уничтожить его за счет сил германского фашизма» [63].
И много лет спустя советские руководители оставались в плену представлений о капиталистическом Западе, заданных сталинским «Кратким курсом истории ВКП(б)». Западные страны оказывались виноватыми и тогда, когда «помешали» предотвратить войну; и тогда, когда после ее начала не оказали (вопреки ожиданиям в Москве) должного, т. е. продолжительного, сопротивления Германии; наконец, и тогда, когда затягивали открытие второго фронта в расчете на максимальное ослабление СССР — «чтобы мы потеряли свое значение великого государства и подчинились диктату Англии и Америки» [64].
Западные державы открыли в конце концов второй фронт, говорил Хрущев, потому, что «боялись, что наши войска придут в Париж и это создаст для них еще большие политические трудности. Мы не отрицаем, мы действительно разгромили бы немцев и пришли в Париж». Еще раз возвращаясь к «ситуации» послевоенного 1945 г., он заявил, обращаясь к Спааку: «Я не хочу вам доказывать, что мы, в нашем понимании, не хотели победы рабочего класса Франции и других западноевропейских стран. Я откровенен с вами. Мы этого хотели. Мы и сегодня этого хотим. Другой вопрос — какими средствами и путями...» [65]
В свете сказанного понятно, в чем Хрущев видел «корень» послевоенной международной напряженности. Все дело в том, говорил он, что Советский Союз и страны Запада стояли «на разных политических и социально-политических позициях». Советский Союз стоял «за развитие и укрепление социализма» в странах Восточной Европы, как и «за завоевание» власти рабочим классом там, где еще
80
господствует капитализм. Конечно, заключил Хрущев, руководители капиталистических стран борются не только против своих рабочих, «они борются и против нас... Они правильно рассматривают нас (мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность» [66].
В своих «Воспоминаниях» Хрущев подтвердил классовую точку зрения на причины холодной войны, считая «нормальным», когда обе стороны ведут друг против друга «подрывную политику». Такая политика взаимной враждебности, объяснял он, «вызывается классовым антагонизмом». И подчеркивает: «Мы тоже не отказываемся от идеологического противостояния со всеми сопутствующими ему мероприятиями, однако за исключением ведущих к катастрофе» [67].
Обращает на себя внимание, что все три приведенные выше оценки структурных противоречий периода холодной войны исходят из постулата идейно-политической несовместимости противостоящих друг другу сторон. У Литвинова — это основополагающая коммунистическая идея непримиримого антагонизма двух систем, у Молотова — откровенная ставка на развитие мирового революционного процесса, у Хрущева — «нормальность» противостояния тех же двух систем, несколько скорректированная осознанием реалий атомного века. Однако нельзя не отметить, что впервые провозглашенная на XX съезде КПСС (1956 г.) возможность предотвращения мировой войны имела сугубо теоретический характер.

5

Противостояние коммунистической и либерально-демократической идеологий, отступившее на задний план в годы войны, продолжилось по ее окончании в открытой форме. Сталинское руководство, оценивая победу над фашизмом под классовым углом зрения, предполагало развивать наступление на позиции капитализма.
Когда закончилась победоносная для СССР война, вспоминал Д. Т. Шепилов, в 1948—1949 гг. возглавлявший Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (направлявший всю идеологическую деятельность компартии), становилось «яснее и яснее», что не все в области идеологии «соответствует победоносной эпохе и славе» Советского Союза [68]. «Наступила такая историческая полоса, когда стало необходимо изгнать капитализм из его последнего убежища — из области идеологических отношений», — будет сказано позже в официальной истории партии [69]. Считалось, что во всех остальных областях советской жизни капитализм уже побежден. Характерные для тоталитарного общества максимы идеологии задавал, разумеется, сам Сталин, никому не уступавший верховенство партийного теоретика. Какие идеологические установки исходили от него — нетрудно догадаться, если вспомнить, что в приписываемом (вполне оправданно) Сталину «Кратком курсе истории ВКП(б)» изложение событий подчинено истории идей. Идеология была самым эффективным орудием большевиков. Сталкиваясь с той или иной проблемой, совет-
81
ские руководители, как правило, прибегали к ее помощи, полагаясь всецело на магическую силу удачно выбранной идейно-политической формулы.
Одной из них, ставшей лейтмотивом всей истории СССР, явилась формула постоянного обострения идеологической борьбы между двумя системами. В черновых записях Молотова, готовившегося к докладу по случаю 30-летия Октябрьской революции, содержится запись, в которой идеологическая борьба названа «условием» дальнейшего продвижения социализма вперед в таких разных областях, как сельское хозяйство, культура и укрепление мира [70]. Чтобы идеология не теряла свою дееспособность, ее постоянно питали массовыми репрессиями и порождаемым ими страхом. Созданное Сталиным идеократическое государство было хорошо приспособлено для контроля над умами людей.
По Сталину, по мере продвижения вперед классовая борьба должна была нарастать. Очередным таким «продвижением вперед» и явилось образование «социалистического лагеря».
В идеологических битвах периода холодной войны сделали карьеру многие видные советские деятели. Будущий главный идеолог партии М. А. Суслов, став в 1947 г. секретарем ЦК, одновременно возглавил Агитпроп ЦК, а после назначения нового заведующего оставался его куратором. Осенью 1949 г. обязанности заведующего вновь перешли к Суслову. В дальнейшем он стал отвечать в Политбюро, помимо идеологии, также за внешнюю политику и за кадры государственной безопасности и разведки. Хорошая иллюстрация к механизму функционирования идеократического государства, приспособленного к нуждам холодной войны.
Обе идеологии, коммунистическая и либерально-демократическая, выступали как наднациональные, обращенные во внешний мир, как идеологии, рассчитанные на максимальное распространение. Но если первая выражала дискредитированную идею тоталитаризма, то вторая стала основой современной западной цивилизации с богатым историческим опытом многих стран. Различия между ними объяснялись диаметрально противоположными представлениями о послевоенном миропорядке. Естественно, и применяемые при этом методы были различными. Союзники давали разные ответы на вызовы послевоенного времени, обусловленные, с одной стороны, невиданным трагизмом судеб общества и отдельных личностей во Второй мировой войне, с другой — очистительным, освободительным характером войны. Ответы с Востока в общем повторяли тоталитарный опыт. Запад, хотя тоже предлагал отнюдь не новые рецепты, но апеллировал к универсальным человеческим ценностям, обогащенным новым позитивным зарядом: принятием Устава ООН и созданием ЮНЕСКО, учреждением Международного военного трибунала, международных валютных фондов, возвратом к планам всеобщего разоружения (в том числе атомного), возрождением планов единения Европы, принятием Всеобщей декларации прав человека и других норм гуманитарного права. Однако по всем этим вопросам начались (и тем дальше, тем жестче) противоречия сторон, отражая
82
несовместимость советской линии на дальнейшую социализацию жизни насильственными средствами и западной линии на свободу личности в условиях либеральной демократии. Эти линии в лучшем случае развивались параллельно, но все чаще остро сталкивались при неизбежном их пересечении.
По-разному складывались условия жизни там, куда ступала нога солдата антигитлеровской коалиции. В зоне англо-франко-американской ответственности в Германии искоренение нацизма сопровождалось созданием предпосылок для демократических общественно-политических порядков. В советской зоне Германии и в странах Восточной Европы, на которые распространилась юрисдикция советских военных властей, также преследовали нацистов, а заодно и тех, кто стоял за буржуазный строй. На смену последнему шли порядки, скоро приобретшие черты порядков просоветских.
«Сталинский натиск на Запад» в ходе мировой войны стал, по мнению Р. Раака, автора одноименной книги, посвященной проблеме происхождения холодной войны, центральным явлением новейшего времени. С ним автор связывает причины и Второй мировой, и холодной войны. Аргументируя такую постановку вопроса, историк подчеркивает, во-первых, ту определяющую роль, какую сыграла в судьбах народов и стран Европы сталинская политика опоры на военную силу для достижения советских внешнеполитических целей; во-вторых, критически важное значение восточноевропейского региона, ставшего объектом советской экспансии с началом мировой войны, региона, где более всего проявились противоречия между СССР и его западными союзниками и где взошли первые всходы (послевоенной — в отличие от довоенной) холодной войны. Тесную взаимосвязь между Второй мировой и холодной войнами автор прослеживает в словах и делах Сталина в 1938—1945 гг., который ярко персонифицирует собой многие события того времени.

6

Публикация на английском языке воспоминаний П. Судоплатова, одного из руководителей советской разведки, занимавшейся тайными операциями за рубежом, произвела фурор фактами глубокого проникновения советских агентов в атомные секреты Запада. Намного больший интерес представляет русское издание книги под названием «Разведка и Кремль», раскрывающей самые скрытые, самые темные стороны советской разведывательной службы, без непосредственного участия которой, как оказалось, не обходилось решение многих вопросов государственной важности. Достаточно сказать, что круг высокопоставленных лиц, от которых Судоплатов получал тайные задания, включал Сталина, Берия, Молотова. Не случайно автор назвал себя «нежелательным свидетелем» замыслов и дел обитателей Кремля [71].
В особой главе, посвященной холодной войне, автор фактически опровергает распространенную версию ее начала, часто связываемого
83
с речью Черчилля в Фултоне. Для советских спецслужб, пишет он, «конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы». В другом случае он буднично замечает, что советские активные разведывательные операции в Западной Европе «совпали» с началом холодной войны [72]. Как резюмирует по такому же поводу историк Раак, холодная война двигалась на Запад вместе с продвижением Красной Армии и частей НКВД [73].
Борьба против Запада, давний и постоянный фактор советской внешней политики, разгорелась с невиданной силой. Место Великобритании в качестве основной политико-дипломатической и пропагандистской мишени заняли США, а определение «англо-американский империализм» сменилось на «американский империализм». Произошел переход к силовому противоборству с США, которые обвинялись в провозглашении нового, откровенно экспансионистского курса с целью установления своего мирового господства. Антиамериканизм стал лейтмотивом советской пропаганды как внутри, так и вне Советского Союза [74]. Так противостояние двух систем приняло конкретную форму острого соперничества СССР — США, которое лишь обострилось с началом гонки ракетно-ядерного вооружения. Однако, как показал исход холодной войны, «догнать и перегнать» США, занявшие в структуре западной демократии ведущее положение, так и не удалось.
Со знанием дела Судоплатов утверждает, что когда началась холодная война, Сталин «твердо» проводил линию на конфронтацию с США [75]. Протоколы заседаний Политбюро подтверждают, что тон яростному антиамериканизму задавал сам Сталин, а его ближайшее окружение — Молотов, Жданов, Маленков, Берия, Суслов — активно демонстрировало свои антизападные чувства.
О накале страстей, вызванных холодной войной, свидетельствует тот факт, что сам Сталин решился публично ответить на произнесенную в марте 1946 г. речь Черчилля в Фултоне, в которой тот говорил о «железном занавесе», опустившемся на Европейский континент от Штеттина на севере до Триеста на юге. Тень тирании, продолжил Черчилль, пала на Европу: «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям» [76]. Раздражение Сталина было столь велико, что он не остановился перед сравнением Черчилля с Гитлером, обвинением Черчилля в расизме, в стремлении организовать против СССР новый поход «14 государств» и т. п. [77] Естественно, последовала команда в «инстанции» об ужесточении советской позиции по всем вопросам отношений с Западом, включая пропаганду [78].
Черчилль в долгу не остался. Его весьма откровенные публичные высказывания насчет большевизма, судя по архивному фонду Молотова, изучались в Кремле с пристрастием. Так, в январе 1949 г., выступая в английском парламенте, Черчилль выражал уверенность в том, что «настанет день, когда будет несомненно признано... всем
84
цивилизованным миром, что удушение большевизма в зародыше было бы несказанным благословением для человечества». Спустя два месяца в речи в Бостоне (США) он говорил: «Неспособность задушить большевизм в колыбели с помощью того или иного средства и вовлечь обессиленную тогда Россию в общую демократическую систему теперь лежит на нас тяжелым бременем... Но мы не должны отчаиваться» [79].
В своих антизападных планах Сталин и Молотов были не прочь попытаться вновь разыграть германскую карту в геополитической игре на континенте. Как и в 1920—1930-е гг., они хотели бы сделать ставку на Германию в противовес другим странам Запада. Правда, публично это, естественно, отрицалось как «отход Советского Союза от его коренных национальных интересов» (Сталин) [80]. О непреходящих советских намерениях использовать Германию для расширения своего господства над Европой можно судить по той оценке, которую дал Сталин образованию в октябре 1949 г. Германской Демократической Республики, — как поворотного пункта в истории Европы. В свое время Молотов аналогично оценил советско-германский договор о ненападении 1939 г. — как поворотный пункт в истории Европы, да и не только Европы [81].
Конечно, были и попытки сохранить, особенно в 1945—1946 гг., видимость продолжающегося сотрудничества с Западом. Союзникам по войне удались некоторые согласованные решения, например, мирные договоры с восточноевропейскими странами — сателлитами Германии, в чем был больше заинтересован Советский Союз. Хотя, признается в официозной «Истории внешней политики СССР», подготовка мирных договоров «проходила в условиях напряженной дипломатической борьбы по вопросам, определявшим будущее судьбы значительной части Европы» [82].
Анализируя международные события между двумя сессиями Совета министров иностранных дел, Лондонской (сентябрь—октябрь 1945 г.) и Московской (декабрь 1945 г.), Сталин придавал решающее значение тому, что он назвал советской политикой «стойкости и выдержки». Благодаря этой политике, писал он накануне московской сессии, «мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшемся в Лондоне». Выиграли, так как США и Англия отступили, и предстоявшая московская сессия пройдет «без привлечения Китая по европейским вопросам и без привлечения Франции по балканским вопросам». Как советский выигрыш Сталин оценивал результаты парламентских выборов в Болгарии и Югославии, на которых победили коммунисты. Очевидно, подытоживал свой анализ Сталин в письме Молотову из Сочи, где он находился на отдыхе, «что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки» [83].
Преследуя собственные имперские интересы, СССР так и не заключил мирный договор ни с Германией (его де-юре заменили хельсинкские договоренности 1975 г.), ни с Японией (вопрос так и остался открытым).
85

7

Но вернемся к хрущевскому откровению насчет советского намерения «прийти в Париж», воспользовавшись войной. В данной связи любопытно проанализировать заявление, с которым выступил много лет спустя, летом 1983 г., А. А. Громыко, в то время член Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель главы правительства и долголетний министр иностранных дел. Публично, с высокой трибуны Верховного Совета СССР, говорилось о том, что «когда фашистская Германия уже была повержена», Советский Союз «мог» повернуть «могучий вал советских армий» против своих же союзников, продолжив наступление в западном направлении. Мог, если бы не его верность «союзническим обязательствам» [84].
Отметим, что официальное заявление Громыко о том, что по окончании мировой войны сталинское руководство так или иначе не исключало новой войны, на этот раз с западными странами, — свидетельство непосредственного участника событий, посла СССР в США в 1943—1946 гг., входившего в советскую делегацию на конференциях в верхах в годы войны, свидетельство человека, пользовавшегося доверием Сталина и Молотова (о чем Громыко не без гордости писал в воспоминаниях).
Некоторые обстоятельства и факты, ставшие известными в последние годы, дополняют и развивают сенсационное заявление Громыко. Выясняется, что планы «освобождения Европы» от капиталистического гнета действительно вынашивались в самых высоких советских кругах. Стало известно о беседе Генерального секретаря Французской компартии М Тореза со Сталиным, состоявшейся после освобождения Франции. В ответ на сообщение о требовании генерала Ш. де Голля, чтобы участники французского Сопротивления сдали оружие, было сказано: «Прячьте оружие. Возможно, вы нам еще поможете». В. Бережков, в прошлом один из переводчиков Сталина, делится своими догадками: готовился ли Сталин к возможной агрессии со стороны США, желая иметь в тылу противника движение Сопротивления, «или действительно у него была мысль двинуться до Атлантики?» [85].
Напрашивается и сопоставление заявления Громыко с известным фактом о том, что в мае 1945 г. Черчилль распорядился оставить кое-какие части разгромленной немецкой армии наготове, чуть ли не под ружьем — «на всякий случай». Молотов распоряжение Черчилля прокомментировал так: «Боялись, что мы пойдем дальше...» [86] Рассекреченные недавно английские архивные документы подтверждают, что в апреле—мае 1945 г. правительство Черчилля действительно вело подготовку к войне против Советского Союза. Один из двух планов — наступательный, под названием «Немыслимое» (от 22 мая 1945 г.), второй, составленный вскоре, — касался исключительно обороны Британских островов. Комментарий автора публикации: «Из одной крайности бросились в другую» [87], верно отражает панические настроения в верхах на Западе.
Любопытны и некоторые свидетельства Молотова из его бесед с Чуевым. На вопрос, правда ли, что маршал Жуков предлагал не ос-
86
танавливаться на Берлине, а идти дальше, ответил, что он «такого» не помнит. Зато помнил, что были «мысли» о том, что «Аляску неплохо бы вернуть», но, добавил Молотов, «еще время не пришло таким задачам». Еще в одном месте бесед он одобрительно отзывается о словах Сталина, будто бы сказанных послу США в СССР А. Гарриману при распределении зон между союзниками в Берлине: «Царь Александр дошел до Парижа» [88]. Мол, немецкая столица не была пределом советских возможностей.
Косвенное подтверждение всему этому содержится в рассекреченном в 1989 г. «Оперативном плане действий Группы советских оккупационных войск в Германии», датированном 5 ноября 1946 г. Цель публикации заключалась в опровержении подозрений Запада в том, что «мы будто бы сразу после войны составили обширные планы завоевания Европы и даже нападения на США». Автор комментариев к публикации пишет, что все обстояло наоборот: «Сразу после второй мировой войны главной целью военной доктрины США было уничтожение мировой системы социализма и утверждение гегемонизма США» [89]. Как бы то ни было, глубокий разлад между союзниками налицо.
Однако приостановить «могучий вал Советской армии» на уже достигнутых рубежах в Европе следовало хотя бы по той причине, что все еще предстояло предъявить сталинский «особый счет к Японии». В «Обращении к народу», выпущенном 2 сентября 1945 г. после разгрома дальневосточного союзника нацизма — милитаристской Японии, Сталин говорил о наступлении долгожданного дня: «Сорок лет ждали мы, люди старшего поколения, этого дня» — ликвидации «черного пятна», легшего «на нашу страну» в результате поражения в русско-японской войне 1904—1905 гг. [90] Не прочь был Сталин оккупировать и часть «собственно японской территории», чтобы, писал он Трумэну 16 августа 1945 г., возместить тот моральный ущерб, который был нанесен русскому общественному мнению оккупацией японцами в 1919—1921 гг. «всего советского Дальнего Востока» [91]. Но встретил решительный отказ.
Другим сдерживающим мотивом, помимо стремления рассчитаться с Японией за давнее поражение, была неожиданно возникшая атомная проблема. Об испытании атомной бомбы стало известно на Потсдамской конференции в июле 1945 г., а вскоре она нашла боевое применение против Японии. Правда, вначале Сталин, по-видимому, недооценивал значение нового страшного оружия массового поражения. В сентябре 1946 г. он публично говорил о том, что не считает атомную бомбу «такой серьезной силой», какой склонны ее считать некоторые политические деятели. По его словам, атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных» и они не могут решить судьбу войны — «для этого недостаточно атомных бомб» [92]. В январе 1949 г. Молотов высказывался примерно в том же смысле, заявив, что «у них (Запада. — Д. Н.) нет сейчас столько пороха, чтобы напасть на Советский Союз» [93]. Из этих высказываний следует, что поначалу американская атомная монополия не воспринималась советским руководством настолько серьезно, чтобы отне-
87
сти появление атомного оружия к непосредственным причинам послевоенной холодной войны.
В Европе, остававшейся эпицентром событий холодной войны, Советский Союз, несмотря на окончание войны, сохранял большие силы. Его курс на запугивание Запада советской военной мощью был одной из главных причин возраставшей международной напряженности. О степени этой напряженности можно судить по пропагандистской схватке, развернувшейся на очередной, 3-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Париже (сентябрь—октябрь 1948 г.). Заметным явлением на сессии стало выступление 28 сентября главы делегации Бельгии, ее премьер-министра П. Спаака [94], обратившегося к советской делегации со словами: «Империя Советского Союза простирается от Дальнего Востока до Балтийского моря и от Черного до Средиземного моря. Власть его ощущается теперь даже на берегах Рейна [...], и Советский Союз спрашивает, чего опасается другая сторона! [...] Дело в том, что внешняя политика Советского Союза теперь более честолюбивая и смелая, чем политика самих царей»95. Напомнив о «Четырех свободах» Рузвельта, Спаак потребовал, чтобы советские руководители освободили людей на Западе от чувства страха, которое они испытывают перед военной мощью СССР [96].
Современники на Западе сравнивали выступление Спаака по силе эмоционального воздействия на общественность с речью Черчилля в Фултоне. Позднее, во время визита в СССР с бельгийской правительственной делегацией, Спаак вернулся к тому, что он назвал «важным вопросом». «Начиная с 1948—1949 гг.», заявил он советским руководителям, западные страны «жили под впечатлением страха», считая, что они находятся под угрозой со стороны Советского Союза. По его словам, «этот страх лежал в основе создания НАТО и Западного блока» [97].
Однако тщетно было бы по тогдашней советской прессе найти что-либо дополнительно о содержательной части выступления Спаака. Но о том, что оно задело советскую делегацию на сессии за живое, можно судить по ответной речи главы делегации А. Я. Вышинского, которая пестрела выражениями: «...Никаких фактов. Одна риторика, одна истерия по поводу какого-то страха». Красноречие Спаака обращено «на совершенно посторонние и никчемные речи», полна «враждебных Советскому Союзу, совершенно нелепых и необоснованных положений» [98].
Некоторое представление о том, насколько в Москве были недовольны выступлением Спаака, дают сообщения, поступавшие от посольства СССР в Бельгии (советский посол в этой стране входил в состав делегации Советского Союза на сессии Генеральной Ассамблеи ООН). В одном из них о речи Спаака говорилось, что по своей антисоветской направленности она «превосходила все предшествующие его выступления» [99]. В отчете посольства за 1948 г. предлагались средства давления на Бельгию «на случай, если бы [они] понадобились при известных условиях», с предъявлением «серьезных претензий (в общей или ультимативной форме)»: требования прекра-
89
щения поставок урановой руды в США, выхода Бельгии из Западного и Атлантического союзов, полной и немедленной репатриации в СССР всех перемещенных лиц из числа советских граждан, запрещения всех эмигрантских антисоветских комитетов «с выдачей нам военных преступников, в них засевших», запрещения органов белогвардейской пропаганды, прекращения бельгийской опеки над Руанда-Урунди [100].

8

Были и веские внутриполитические причины, объясняющие заинтересованность властей в нагнетании холодной войны. Срочно требовалось освежить явно потускневший за годы мировой войны образ врага в лице западных стран, переломить массовую политическую психологию доброжелательности к союзникам, сформировавшуюся в условиях борьбы с фашизмом.
Судя по публичным высказываниям кремлевских руководителей, они опасались, что советские люди в солдатских шинелях, познакомившиеся с порядками и культурой на Западе, вернутся домой с желанием установить такие же порядки дома [102]. «Нужно было убирать тех солдат, тех вольнодумцев, которые своими глазами увидели, что побежденные живут не в пример лучше победителей, что там, при капитализме, жизнь идет гораздо здоровей и богаче... Вот и стал товарищ Сталин губить тех, кто ему шкуру спас», — вспоминал ветеран войны писатель В. П. Астафьев, говоря о причинах послевоенных массовых репрессий [102]. Опасения, что доверие народных масс к властям не столь велико, как им бы хотелось, были не напрасны. Например, в ходе кампании по выборам в Верховный Совет СССР в конце 1945 — начале 1946 г., «компетентные органы» сообщали с мест «об антисоветских и хулиганских проявлениях», выражавшихся в разбрасывании листовок и распространении частушек антисоветского содержания. Арестованный инвалид войны И. Ф. Туленков призывал избирателей быть осторожными в выборах кандидатов в депутаты, «а то выберем такое правительство, которое снова навяжет нам войну» [103].
Наибольшие опасения вызывала советская интеллигенция, морально и политически активизировавшаяся в условиях антифашистской борьбы. Постановлениями ЦК ВКП(б) от августа 1946 г. с критикой «идеологических ошибок» в работе журналов «Звезда» и «Ленинград» и репертуара драматических театров высшее партийно-государственное руководство положило начало многолетним гонениям на творческую интеллигенцию, представители которой обвинялись в проявлении «раболепия и низкопоклонства перед иностранщиной», даже в «политической неблагонадежности». За ними последовали другие партийные постановления по так называемым «идеологическим вопросам», на самом деле отразившие сталинский антиинтеллектуализм послевоенных лет. Последствия идейно-политических кампаний тех лет, с их неизменно безумными масштаба-
89
ми, до сих пор сказываются на выборе той части современного коммунистического электората, чье сознание формировалось в годы борьбы против «заговорщиков» из Еврейского антифашистского комитета, «безродных космополитов», «врачей-убийц».
Чтобы предотвратить «тлетворное», по их разумению, влияние Запада, власти широко использовали партийный аппарат и агентурную сеть КГБ. В мае 1947 г. М. А. Суслов, в то время возглавлявший Отдел внешней политики ЦК ВКП(б), сообщал руководителям партии и правительства о том, что Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС) «без разрешения МИД СССР» систематически берет для просмотра иностранные фильмы в английском, французском, итальянском посольствах. На копии этого документа Молотов наложил такую резолюцию: «ВОКС оказался в роли сводника наших людей с иностранными посольствами и их пособника» [104]. Одно из политических обвинений против руководителей Еврейского антифашистского комитета, арест которых готовился исподволь, сводилось к тому, что они «ориентируются на американцев» [105]. Еще дальше пошел Маленков, заявивший на совещании Коминформа 1947 г., что представители «некоторых неустойчивых слоев» интеллигенции, «зараженных болезнью низкопоклонства перед всем заграничным... легко становятся пищей для иностранных разведок» [106]. Так начал интенсивно формироваться новый образ внутреннего врага — «агентов американского империализма».
Строгое ограничение зарубежных контактов советских людей распространялось от запрещения смешанных браков до ужесточения цензуры на все виды информационной продукции и на фактический разрыв культурных и научных связей с другими странами. Показателен пример с публикацией на русском языке журнала «Сторонники мира». Этот журнал до этого уже выходил на нескольких иностранных языках. В начале 1950 г. было решено выпускать его, начиная с марта, и на русском. Сигнальный экземпляр журнала (это был его седьмой номер) был представлен самому Сталину, а копии — Маленкову, Молотову, Берии, Микояну, Кагановичу, Булганину, Суслову. Из 20-тысячного тиража половина предназначалась к распространению за рубежом, остальные — в Советском Союзе [107]. Однако этот журнал сторонников мира, о безусловной поддержке которых неустанно и много говорили советские руководители, могли читать далеко не все. Архивный документ зафиксировал записку ответственных работников Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (Агитпроп ЦК) на имя Суслова, в котором сообщалось, что «журнал предназначался для распространения лишь среди руководящего партийного и советского актива» [108].
Страна, только что пережившая страшные четыре года советско-германской войны, снова оказалась задавленной «антиимпериалистической» пропагандой, внушавшей советским людям, что они не застрахованы от опасности новых вражеских нашествий, на сей раз со стороны государств Запада, возглавляемых США. И подавляющее большинство людей, лишенное иной информации, естественно, верило официальной пропаганде.
90
Показательна осевшая в архиве Агитпропа ЦК информация о реакции населения на опубликованное в сентябре 1946 г. партийно-правительственное сообщение о повышении цен на продукты питания. Чтобы выявить настроения людей в связи с принятием такого непопулярного решения, работники Агитпропа посетили собрания трудящихся Москвы, прошедшие в своем большинстве, по их оценке, «организованно». Но на некоторых собраниях «имели место провокационные выкрики». В качестве примеров приводились мнения «некоторых рабочих» о том, что «повышение цен связано с неизбежностью войны в ближайшее время». Отмечалось, что «на собраниях докладчикам и беседчикам задается много вопросов о войне» [109]. Еще в одном архивном партийном документе приводится перечень свыше полусотни вопросов, заданных партийным лекторам рабочими и служащими предприятий и учреждений Москвы и семи областей. Первыми двумя вопросами, открывавшими список, были: «Будет ли война?» и «Не вызвано ли повышение цен сложной международной обстановкой?» [110]

9

Многое для понимания «структурных противоречий» холодной войны дает тот факт, что она возникла еще при жизни Сталина. При нем же мир стал свидетелем таких острейших ее проявлений, как захват власти коммунистами в Чехословакии, Берлинский кризис 1948—1949 гг., корейская война 1950—1953 гг. Угроза перерастания холодной войны в еще одну мировую была постоянной, реальной. Имея в виду субъективную сторону дела, нельзя не прийти к заключению, что возможность подобной трансформации отвечала марксистской установке на все возрастающее обострение борьбы двух систем.
Признание правомерности постановки вопроса об особой ответственности Сталина в возникновении холодной войны отечественными историками нашло отражение в издании в последнее время двух созвучных по названиям сборников «Сталин и холодная война» и «Сталинское десятилетие холодной войны», основанных на новых архивных данных. Сторонники традиционной (с советских времен) точки зрения на роль Сталина обычно предпочитают конкретно-историческому анализу ссылки на его «прагматизм», «национальный большевизм» (в смысле приверженности национально-государственным интересам). Но дело в том, что так называемый «прагматизм» Сталина был марксистским. Основу его политической культуры составляли марксистско-ленинские теоретические представления о характере и перспективах всемирно-исторического процесса. Другими словами, его прагматизм ограничивался системой классовых принципов и убеждений, с прицелом на то, чтобы нанести как Можно больший ущерб мировому капитализму. Это определяло достаточно узкие рамки историко-политического сознания Сталина, Массовость категорий его мышления, однозначную направленность
91
мыслей. Следовательно, и действий. Действий абсолютного диктатора, чьи единоличные решения отражали глубокую убежденность в том, что он владеет секретом принципа политической правильности. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что Сталин был деятелем державным. А державная политика имеет свою логику, свои закономерности, равно как и свои минусы. Такие его государственные акты, как заключение пакта с Гитлером в 1939 г. и провоцирование конфликтов с западными странами по окончании Второй мировой войне скорее говорят не в пользу мнимого прагматизма Сталина, а об авантюризме его политики. Известный российский физик академик Е. Л. Фейнберг, близко общавшийся с учеными — создателями советской атомной бомбы, вспоминая о времени, когда было покончено с американской атомной монополией (1949 г.), добавляет: «...и Сталин сразу начал войну в Корее» [111].
Сталин и его преемники придавали решающее значение стратегии борьбы за социализм, на которой строилась вся внутренняя и внешняя политика страны. В воспоминаниях Хрущева о периоде возникновения холодной войны говорится, что «Сталин считал обстановку предвоенной и создавал соответствующий политический накал». В другом месте его воспоминаний мы читаем о том, что уже сразу по окончании Второй мировой войны Сталин «уже обряжался в тогу военачальника возможных будущих походов» [112]. Именно при Сталине получила устойчивое распространение военно-политическая формула «двух лагерей» на мировой арене, заменившая собой формулу «двух систем», отдававшей приоритет общественно-политическим различиям, но все же переносившей час решительной схватки на будущее. Во всяком случае, если в Советском Союзе начало холодной войны приписывали речи Черчилля, этого отставного английского премьер-министра, в Фултоне, то еще больше оснований применить критерий ответственности за холодную войну к действиям советского диктатора, который, как прекрасно известно, чувствовал себя достаточно вольно как в сфере внутренней, так и внешней политики.
Авторитетных суждений, указывающих на причинно-следственную связь между теорией и практикой сталинизма, с одной стороны, и зарождением холодной войны, — с другой, более чем достаточно. Эти суждения принадлежат и профессиональным историкам, и известным политикам. Наблюдается сближение позиций в этом вопросе отечественных и зарубежных исследователей. Р. Такер, автор многотомной биографии Сталина, анализируя внутреннюю борьбу в советском руководстве по вопросам внешней политики в последний период его жизни, полемизировал с теми американскими коллегами, которые полагали, что к концу жизни Сталин склонялся к смягчению напряженности в отношениях с Западом. Наоборот, доказывал Такер, советский лидер по-прежнему считал, что в области международных отношений следует опираться на силу, и только на нее. Позже в интервью одному из ведущих советских журналов он развил свою мысль, отметив: Сталин и его приверженцы исходили из того, что «величие государства заключается в его военной
92
мощи, способности контролировать и подчинять других» [113]. Суждение Такера совпадает с мнением М. Тэтчер, назвавшей в бытность ее премьер-министром Великобритании «настоящей причиной» холодной войны «крайне жестокую сталинскую систему» [114]. Тэтчер опиралась на представления о причинах холодной войны, широко распространенные на Западе.
Каковы были замыслы советского руководства при Сталине, готово ли оно было идти до конца, до решающей вооруженной схватки с капитализмом, однозначно трудно сказать. Особенно пока исследователям не будут полностью доступны партийные и военные архивы (а они раскрывают свои тайны весьма неохотно). Во всяком случае, в окружении Сталина, судя по официальным заявлениям, такой исход противостояния с Западом не исключался. Вряд ли можно считать совершенно безобидным выражение «Все дороги ведут к коммунизму» из доклада Молотова в ноябре 1947 г. по случаю 30-летия Октябрьской революции. Взятое из текста песни, которую почти ежедневно распевали по радио, оно следовало после слов докладчика о том, что «судорожные усилия империалистов, под ногами которых колеблется почва, не спасут капитализм от приближающейся гибели» [115].
Как известно, оба пика наибольшего влияния социализма связаны с двумя мировыми войнами и их последствиями. В обоих случаях, как при рождении советского социалистического государства в 1917 г., так и при образовании «мировой социалистической системы» после 1945 г., это было результатом применения силы. В первый раз — по ленинскому рецепту превращения империалистической войны в гражданскую, во второй — с опорой на советские вооруженные силы.
Под углом социальных последствий мировых войн рассматривались на партийном съезде 1952 г. перспективы капитализма. В выступлении Сталина на съезде восхвалялась работа «ударной бригады» мирового революционного и рабочего движения — советских коммунистов, «особенно в период Второй мировой войны», когда они помогли народам, «томящимся под гнетом капитализма». Теперь, когда от либерализма буржуазии «не осталось и следа», продолжил он, имеются «все основания» для победы братских партий «в странах господства капитала» [116]. Отчетный доклад сталинского руководства предрек системе капитализма окончательный развал в итоге третьей мировой войны [117]. (Впрочем, точно такие же прогнозы раздавала партийная пропаганда перед Второй мировой войной.)

10

При анализе генезиса холодной войны следует помнить и о такой ее исторической предпосылке, как существование мощного евразийского геополитического образования, какими были Российская Империя, а затем советская «империя». Линия великодержавной преемственности между царской и советской Россией, прослеживаемая в «национальном большевизме» Сталина, показывает, что Россия как
93
бы шла к «советскому глобализму» — к созданию максимально разветвленной системы имперских отношений и зависимости [118]. Это отвечало традиционному стремлению России к территориальному расширению и столь же ее традиционной склонности противопоставлять себя другим странам. Идею величия страны, которую сеяли в народе российские правящие элиты, охотно подхватили и развили большевики. При советском режиме произошла закономерная «встреча с судьбой» коммунизма и российского экспансионизма. Еще одна сторона имперской преемственности между Россией царской и Россией советской — это традиция соединения собственно политической истории страны с проблемами международных отношений, когда любое решение или действие рассматривалось сквозь призму великодержавности и военно-стратегических интересов. Традиция, которая при советской власти получила невиданное развитие в системе ценностей и методов тоталитаризма как воплощения возведенной в абсолют идеи насилия. Советские руководители чем дальше, тем больше чувствовали себя продолжателями российских имперских традиций.
Но что имело большее значение: традиционное геополитическое соперничество, на сей раз между резко усилившимися СССР и США (вскоре их назовут «сверхдержавами») или противоположность их социально-политических систем? Вопрос тем более закономерен, поскольку еще в начале века знатоки геополитики предсказывали наступление времени американо-российского соперничества в мировом масштабе [119]. С одной стороны, несомненно, что сложившийся после Второй мировой войны биполярный мир в виде противостояния СССР и США основывался на объективных реалиях второй половины XX в. К Соединенным Штатам, взявшим старт к глобализму с рубежа XIX—XX вв. [120], присоединился Советский Союз, добавивший к своим огромным естественно-географическим ресурсам возросшую военно-политическую мощь. С другой стороны, в итоге мировой войны Советскому Союзу впервые удалось реализовать давнюю, с времен Октябрьской революции, стратегию усиления мировых позиций социализма. Сталин «все дела» вел к тому, чтобы победила мировая коммунистическая система, говорил Молотов, подводя итог его государственной деятельности [121]. Вызов, открыто брошенный капитализму в далеком 1917 г., ко второй половине XX в. принял по-настоящему глобальные параметры, подкрепленный мощью одной их двух сверхдержав. Биполярность мира, заложенная Октябрьской революцией, приняла реальные очертания тотальной конфронтации между «двумя мирами». Вылазки и набеги из «осажденной крепости», какой долго считал себя Советский Союз, сменились его активными, наступательными действиями по всему периметру его внешних границ. Для раскрытия положения о «структурных противоречиях» сторон в холодной войне следует ввести эту проблему в контекст главного противоречия XX в. — между демократией и тоталитаризмом, что делает зримым и значимым конфликт социально-политических систем. В самом деле, разве не имеет решающее значение то, что сторонами конфликта были столь различ-
94
ные, просто взаимоисключающие системы? Запад представляли в этом конфликте страны с развитой демократией (где функционировали избранные на всеобщих выборах парламенты и президенты), многопартийной системой, свободой печати и влиятельным общественным мнением (при всех издержках, связанных с ужесточением холодной войны). В сталинском Советском Союзе картина была совершенно иной. Налицо были атрибуты тоталитарной системы «партии-государства»: господствующая безальтернативная партийная идеология и государственное насилие как основной метод решения внутренних и внешних проблем.
Как правило, кризисные ситуации в первые послевоенные годы создавались сталинским Советским Союзом или при его явной или тайной поддержке. Коммунистический, или классовый, империализм оказался наиболее опасной разновидностью империализма, поскольку он исходил из постулата классовой непримиримости, подчинив идее классового антагонизма все, вплоть до моральных принципов. Стороны в конфликте различались не только принципами, но и методами проведения внешней политики. Это ставит под вопрос распространенное мнение, что человечеству удалось избежать превращения холодной войны в «горячую» только благодаря установившемуся в мире ракетно-ядерному паритету.

11

Идеологизация, характерная для международных отношений XX в., достигла своего пика в холодной войне. Дух идейно-политических установок определял столь многое, что едва ли не все конфликтные события приобретали идеологический оттенок. Советский Союз с его предельно идеологизированной общественно-политической системой внес не меньшую, чем его капиталистические оппоненты на Западе, лепту в двухполюсную модель тотального противостояния в холодной войне. Идеологическая сущность советской системы, период становления которой приходится на годы сталинского правления, когда идеология окончательно превратилась в инструмент и власти, и политики, не могла не проявиться особенно зримо в сфере международной. В сфере, где напрямую сталкивались непримиримые противники. Если отвлечься от общественно-политической природы советской системы как идеократической, нельзя понять роль СССР в международных отношениях как их субъекта, принципиально противопоставляющего себя всем государствам капиталистического мира.
Подобное толкование соотношения в политике СССР реального и идеального, отдающего предпочтение идеологии, лишь на поверхностный взгляд кажется странным в применении к стране, неизменно отстаивавшей примат всего материального. На самом же деле советская внешняя политика проводилась в раз и навсегда идеологически очерченных концептуальных рамках. В плане долгосрочном, стратегическом, она осуществлялась на уровне идей, составляющих целостное антика-
95
питалистическое мировоззрение, идей, сцепленных классовым началом. И как внешняя политика с антикапиталистической направленностью, она не ограничивалась политически мотивированными целями, а включала весь комплекс социалистических идейных принципов, на которых зиждилось советское общество. Коммунистическая идеология, напрямую сопряженная с соответствующим видением мира, являла собой реальный подтекст международной политики СССР.
Обусловленная не подлежащими пересмотру идеологическими установками, советская внешняя политика развивалась как бы автономно от реальных международных отношений. Отсюда ее заторможенная эволюция, постоянное запаздывание с реакцией на перемены в мире, и, наконец, ставшая для всех явной неспособность принять ответный вызов капитализма. Существует мнение, что еще при Сталине произошел отход СССР от линии Коминтерна на мировую революцию (хотя противоположного мнения придерживается, вероятно, большинство исследователей вопроса). Сторонники такой точки зрения, думается, не учитывают в должной мере известное ленинско-сталинское положение о СССР как «базе и инструменте мировой революции» (Сталин) [122]. Ни один из советских руководителей — от Ленина до Черненко (исключение можно сделать разве что для М. С. Горбачева) — никогда не отказывался от коминтерновских идей. И на Западе мало кто всерьез верил в то, что СССР отказался от глобальных коммунистических амбиций. Роспуск Коминтерна в 1943 г. означал не отказ от революционно-силовых установок в международных отношениях, а лишь свидетельствовал о переносе центра борьбы против капитализма в СССР, был результатом все возраставшей опоры на его военно-политические возможности.
При той же долгосрочной цели свержения капитализма в других странах смещались методы и средства ее достижения. Известно, например, видение хода мировой революции Сталиным как процесса, совпадающего с расширением территории СССР и усилением его роли, как центра притяжения всех революционных сил. Сталин, Молотов и другие советские руководители, подводя итоги Второй мировой войны, оценивали их прежде всего и главным образом как еще один сильнейший удар по мировому капитализму. Произошло вполне естественное слияние понятий «мировая пролетарская революция» и «мировое господство СССР», писал по этому поводу М. Восленский [123]. О «революционно-имперской парадигме» сталинской внешней политики пишут и В. Зубок с К. Плешаковым [124].
При создании Коминформа в 1947 г. были реанимированы механизмы контактов и связей, внедренных Коминтерном в практику его иностранных секций. Выращенные в Москве коминтерновские кадры были теми людьми, руками которых насаждалась «народно-демократическая власть» в странах Центральной и Восточной Европы. И много позже советские руководители не раз декларировали свою приверженность вечной идее мировой революции. Например, в совместном советско-эфиопском коммюнике от 20 сентября 1978 г., в котором «революция» в Эфиопии рассматривалась как «составная часть всемирного революционного процесса».
96
В том же году произошла «апрельская социалистическая революция» в Афганистане, получившая вскоре массированную военную поддержку со стороны Советского Союза (при тщательной подготовке всей операции). В марте 1979 г. на двухдневном заседании Политбюро ЦК КПСС, обсуждавшем вопрос о советских действиях в связи с обострением обстановки в Афганистане [125], звучали весьма примечательные заявления. Министр иностранных дел СССР А. А. Громыко призвал «прежде всего исходить из главного при оказании помощи Афганистану, а именно: мы не можем потерять Афганистан» [126]. Более осторожный и практичный Председатель Совмина СССР А. Н. Косыгин, наоборот, призвал не «подталкивать» афганское правительство к тому, чтобы «оно обращалось к нам относительно ввода войск» [127]. По словам министра обороны Д. Ф. Устинова, уже были «разработаны два варианта относительно военной акции» [128]. Председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов признавал, что «на нас наверняка повесят ярлык агрессора», но, по его словам, «несмотря на это, нам ни в коем случае нельзя терять Афганистан» [125]. При принятии окончательного решения о проведении военной акции [130] Политбюро в своем «указании» советским послам в социалистических странах предписывало им подчеркивать, что под угрозой оказались «основы Апрельской революции 1978 г.» [131]. В информации же советским партийным организациям говорилось, что при принятии решения о вводе войск «Политбюро ЦК учитывало стратегическое положение Афганистана» [132]. Широту намерений инициаторов советского вторжения в Афганистан выдавала также провозглашенная на XXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. «готовность» брежневского руководства обсудить вопросы, связанные с Афганистаном, «в увязке с вопросами безопасности Персидского залива» [133].
Рассматривая себя как самодостаточное явление истории, Советский Союз и при Сталине, и после него постоянно держал курс на «победу социализма во всемирном масштабе». К чему приводит безудержное стремление к преобладанию в мире, хорошо видно на примере нацистской Германии. Нечто схожее случилось и с Советским Союзом, которого подточило и погубило длительное противостояние с капитализмом, курс на развитие «по особому пути» в отличие и, главное, в противовес другим странам.
По окончании Второй мировой войны, воспользовавшись холодной войной, СССР продолжил стратегический курс на подрыв единой системы мировых политических и экономических связей. Образование «мировой социалистической системы» трактовалось не иначе, как возникновение международных отношений нового типа — в отличие и в противовес существующим. Сталин подвел под этот курс экономическую основу известным заявлением о распаде единого всеохватывающего мирового рынка и об образовании двух параллельных мировых рынков, «тоже» (как и «два лагеря») противостоящих друг другу [134]. Организация Объединенных Наций, заклейменная как орудие англо-американского диктата, использовалась, по опыту советского участия в Лиге Наций, в качестве международной трибуны для
97
«разоблачения» явных и мнимых антисоветских планов и намерений. Прошли долгие годы, прежде чем Советский Союз присоединился к таким эпохальным решениям ООН, как принятая в декабре 1948 г. Генеральной Ассамблеей Всеобщая декларация прав человека.
Еще одной проблемой в противостоянии СССР и Запада стала сохраняющаяся с довоенного времени безоговорочно негативная советская позиция по отношению к интеграционным процессам в Европе [135]. Вторая мировая война, оставившая после себя еще более опустошенную и еще более расчлененную Европу, никак не повлияла на эту позицию. В начале 1946 г. редакция журнала «Большевик», отвечая на вопрос читателя о «капиталистическом окружении», отвергала с порога призывы таких европейских деятелей, как Черчилль, возобновить усилия по строительству единого континента, высмеивая попытки вытащить «из нафталина замызганное знамя «пан-Европы» и собирать под ним всех темных дельцов, шумящих о новой войне». Досталось и основателю панъевропейского движения в новейшее время графу Р. Куденхов-Калерги, обвиненному в том, что он возглавлял «политический притон» под вывеской Соединенных Штатов Европы, а теперь «предлагает свой залежалый товар легковерной американской публике» (один из конгрессов панъевропейского союза состоялся в США в годы Второй мировой войны) [136].
Самоизоляция, диктовавшаяся интересами консервирования условий общественной жизни в СССР, распространялась, естественно, и на область информационную. Политические и прочие контакты на международном уровне, и без того ограниченные, с усилением холодной войны практически свелись на нет. Усилились закрытость и секретность, которые всегда были важнейшим атрибутом советской партийно-государственной системы. Лишенные мировой питательной почвы, советские руководители были обречены на узость политической культуры [137].
Глобализация международных отношений в XX в., с такими ее катаклизмами, как две мировые и холодная войны, превратила конфронтацию в стержень исторического развития в новейшее время. Поднятая с регионального на глобальный уровень, конфронтация как бы оправдывает возросшее внимание к военно-стратегическим и политико-дипломатическим факторам при анализе основных проблем и тенденций века. Но в таком случае трудно понять суть мировых конфликтов, их социально-политические корни, подлинные причины, породившие эти конфликты. Это верно в отношении всех трех конфликтов — обеих мировых и холодной войн. Во всех этих случаях конфликты зародились в недрах тоталитарных систем, а победителями из них выходили более передовые системы. В холодной войне удалось избежать худшего только потому, что длительная конфронтация выявила, с одной стороны, перевес сил либеральной демократии, и нежизнеспособность советской социалистической системы — с другой.
98
Особая роль советского фактора в XX веке, выпукло представшая в холодной войне, свое наивысшее выражение нашла в стремлении упростить основную проблему современной цивилизации — выбор пути развития, сведя его к формуле-дилемме: социализм либо капитализм. Такие ленинско-сталинские теоретические выкладки, как «общий кризис капитализма», были напрямую ориентированы на антагонистическое противоборство с капитализмом, на силовое решение мирового спора «кто — кого». Насилие внутри и вне страны служило средством сохранения и укрепления коммунистической власти — доминирующей идеи правителей Кремля. Все это окончательно определилось в последний период жизни Сталина, с завершением строительства базиса и всей надстройки советской системы, принявшей классический вид. Дальнейшее оказалось как бы запрограммированным. Если верно распространенное мнение о том, что современная цивилизация на нашей планете все еще не сложилась, не менее верно и то, что Октябрьская революция своими деструктивными последствиями немало способствовала этому.

___________________________
1 Шлезингер А. М. Циклы американской истории. М., 1992. С. 237—310.
2 См., напр.: Лельчук В. С. У истоков биполярного мира // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. М., 1997; Т. 1: От вооруженного восстания в Петрограде до Второй мировой войны. С. 323—393; Чубарьян А. О. Новая история холодной войны // Новая и новейшая история. 1997. № 6. С. 3—22; Гайдук И. В. К вопросу о создании «новой истории» холодной войны // Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. М., 1999. С. 213—222; Уэйтц Р. Западные теории происхождения холодной войны // Холодная война. Новые подходы, новые документы. М., 1995. С. 11—47.
3 Коммунистический интернационал в документах. Решения, тезисы и воззвания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ. 1919—1932. М., 1933. С. 14.
4 Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998. С. 652.
5 Известия. 1939. 1 нояб.
6 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы: В 3 т. М., 1944-1947; Т. 1. С. 144-148.
7 См.: Наджафов Д. Г. Нейтралитет США. 1935-1941. М, 1990. С. 148-149.
8 Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998. С. 81. В советских официозных изданиях нетрудно найти упор на все тот же классовый мотив советской внешней политики. В изданном в начале 60-х годов «Дипломатическом словаре», одним из редакторов которого был А. А. Громыко, в качестве примера использования противоречий между империалистами «для обезвреживания их агрессивных замыслов» содержится ссылка на внешнеполитическую стратегию СССР как перед, так и в годы Второй мировой войны (советские маневры 1939—1941 гг. предпринимались, следовательно, в целях «обезвреживания» антисоветских замыслов). — Дипломатический словарь: В 3 т. М., 1960—1964; Т. 1. С. 467. Для авторов официозной истории советской внешней политики Вторая мировая война явилась подтверждением ленинского предвидения неизбежности «самых ужасных столкновений» между социализмом и капитализмом, т. е. естественным продолжением борьбы двух систем. — История внешней политики СССР. 1917— ]985: В 2 т. 5-е изд. М., 1986. Т. 1. С. 15.
9 История внешней политики СССР Т. 1. С. 46.
10 Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы XXII съезда КПСС. М, 1961. С. 364.
11 Московские новости. 1998. № 21.
12 Подробнее см.: Наджафов Д. Г. Советско-германский пакт 1939 года: Переосмысление подходов к его оценке // Вопросы истории. 1999. № 1. С. 154— 167; он же. Начало Второй мировой войны. О мотивах сталинского руководства при заключении пакта Молотова — Риббентропа // Война и политика. 1939—1941. М., 1999. С. 85—105; он же. СССР в послемюнхенской Европе (октябрь 1938 г.— март 1939 г.) // Отечественная история. 2000. № 2. С. 67—88.
13 Союзники в войне. 1941-1945. М., 1995.
14 Совещания Коминформа... С. 242.
15 Новый мир. 1994. № 12. С. 232.
16 Raack R. С. Stalin's Drive to the West. 1938-1945: The Origins of the Cold War. Stanford, 1995.
17 Уже в феврале—марте 1948 г. были подписаны к печати «Документы и материалы кануна второй мировой войны» в 2-х томах (М., 1948), составленные из трофейных секретных документов МИДа Германии за 1937—1939 гг.
18 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 243. «Фальсификаторы истории».
19 Правда. 1948. 10, 12, 15 и 17 февр.
20 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 243, л. 1. .
21 Совещания Коминформа... С. 550.
22 См., напр.: Изаков Б. Международные связи германской промышленности // Большевик. 1945. № 13. С. 44-55.
23 РГАСПИ, ф. 599, оп. 1, д. 1, л. 150. К вопросу о «капиталистическом окружении» для Советского Союза.
24 Там же, ф. 17, оп. 132, д. 224, л. 5—6. Н. Шпанов — И. Сталину. 28 марта 1949 г.
25 Там же, д. 484, л. 118—119. Текст статьи см.: Большая Советская Энциклопедия. 2-е изд. Т. 9. М„ 1951. С. 357—360.
26 Так начинался доклад А. А. Жданова «О международном положении», с которым он выступил на первом совещании Коминформа // Совещания Коминформа... С. 152.
27 Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. Январь-декабрь 1946 г. М., 1952. С. 68-69.
28 Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1953. С. 72.
29 Там же. С. 71-72.
30 Правда. 1940. 2 авг.
31 Зимняя война. 1939-1940: В 2 кн. М., 1999. Кн. 1: И. В. Сталин и финская кампания (Стенограмма Совещания при ЦК ВКП(б). С. 272.
32 СССР-Германия. 1939-1941: В 2 т. Вильнюс, 1989. Т. 1. С. 35.
33 Гибианский Л. Проблемы международно-политического структурирования Восточной Европы в период формирования советского блока в 1940-е годы // Холодная война. Новые подходы, новые документы. С. 99—126; Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. «Советский фактор» в послевоенной Восточной Европе, 1945— 1948 гг. // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945—1985): Новое прочтение. М., 1995.
34 Правда. 1946. 14 марта.
35 Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы XXII съезда КПСС. С. 322.
36 Цит. по: Шлезингер А. М. Циклы американской истории. С. 243.
37 Truman H. S. Memoirs: 2 vols. Garden City (N. Y.), 1955-1956; Vol. 1. P. 552.
38 Цит. по: История внешней политики СССР. Т. 2. С. 124.
39 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 103.
40 Gaddis J. L. The Long Peace. Inquires Into the History of the Cold War. New York-Oxford, 1987. P. 33.
41 Дашичев В. Восток — Запад: поиск новых отношений. О приоритетах внешней политики Советского государства //Литературная газета. 1988. 18 мая.
42 Октябрь. 1989. № 1. С. 166.
43 Внешняя политика СССР. Документы и материалы. Январь—декабрь 1946 г. С. 40.
44 Источник. 1998. № 1. С. 98.
45 Цит. по: Phillips H. D. Between the Revolution and the West. A political Biography of Maxim M. Litvinov. Boulder. 1992. P. 172.
46 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 96. В архивном фонде В. М. Молотова имеется полный текст интервью Литвинова от 18 июля 1946 г. // РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1036, л. 91—94. В конце июля 1946 г. министр государственной безопасности СССР В. Абакумов в записке на имя Сталина привел дополнительные данные об интервью Литвинова // Там же, л. 75— 76.
47 Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925—1936 гг. Сборник документов. М., 1995. С. 89, 144, 155, 157-158, 160, 167.
48 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1027, л. 77. Выступление В. М. Молотова на партийной конференции МИД СССР 6 января 1949 г.
49 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 96—97.
50 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1036, л. 35-37. Л. Берия - В. Молотову, 9 ноября 1942 г.
51 Там же, л. 53—54. В. Меркулов — В. Молотову. 30 июля 1943 г.
52 Там же, л. 198. И. Серов — В. Молотову. 15 июля 1955 г.
53 Taubman W. Stalin's American Policy: From Entente or Detente to Cold War. New York, 1982. P. 133.
54 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 86.
55 Там же. С. 90.
56 Там же. С. 482-484, 497.
57 Постановление Политбюро о подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б). 14 апреля 1937 г. // Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М., 1995. С. 55.
58 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 479. 5Ч. Там же. С. 14.
60 Там же. С. 65.
61 См., напр.: Bzezinski Zb. The Soviet Bloc: Unity and Conflict. Cambridge (Mass.). 1967. P. 32-33.
62 Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), ф. 072, оп. 34, п. 148, д. 17. Стенограмма совете ко-бельгийских переговоров 23, 25 октября и 2 ноября 1956 г.
63 Там же, л. 18.
64 Там же, л. 19.
65 Там же.
66 Там же, л. 20.
67 Хрущев Н. С. Воспоминания: Избранные фрагменты. М., 1997. С. 496.
68 Шепилов Д. Как это было // Тихон Хренников о времени и о себе. М., 1994. С. 143.
69 История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1984. С. 510.
70 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 77, л. 96.
71 Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996.
72 Там же. С. 263, 246. См. подробнее: Позняков В. В. Тайная война Иосифа Сталина. Советские разведывательные службы в США накануне и в начале
холодной войны. 1943—1953 // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 188—206; Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. Гл. X. Лондон, 1992.
73 Raack R. С. Stalin's Drive to the West. 1938-1945. The Origins of the Coid War. Stanford. P. 103.
74 Подробнее см.: Наджафов Д. Г. Сталинский Агитпроп в холодной войне (по архивным фондам ЦК ВКП(б) и МИД СССР) // Сталин и холодная война. М.: Институт всеобщей истории РАН, 1988. С. 205—227; Он же. Антиамериканские пропагандистские пристрастия сталинского руководства // Сталинское десятилетие холодной войны. М.: Наука, 1999. С. 134—150.
75 Судоплатов П. А. Разведка и Кремль... С. 250.
76 Источник. 1998. № 1. С. 96.
77 Правда. 1946. 14 марта.
78 Печатное В. В. «Стрельба холостыми»: советская пропаганда на Запад в начале холодной войны (1945—1947) // Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. М., 1999. С. 113—114.
79 РГАСПИ, ф. 82, он. 2, д. 1485, л. 213-214.
80 Внешняя политика СССР. Документы и материалы. Январь—декабрь 1946 г. С. 69.
81 Известия. 1949. 14 окт.; Правда. 1939. 1 сент.
82 История внешней политики СССР. Т. 2. С. 28.
83 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 99, л. 127. И. Сталин - В. Молотову. 9 декабря 1945 г.
84 Правда. 1983. 17 июня.
85 Куранты. 1991. 9 мая.
86 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 64—65.
87 Ржешевский О. А. Секретные военные планы У. Черчилля против России в мае 1945 г. // Новая и новейшая история. 1999. № 3. С. 122,
88 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым, С. 77, 100, 103.
89 Военно-исторический журнал. 1989. № 2. С. 16—31. Вскоре в этом же журнале появилась статья в развитие этого положения: Секистов В. А. Кто нагнетал военную опасность // Военно-исторический журнал. 1989. № 7, 10.
90 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы: В 3 т. М., 1944—1947; Т. 3. С. 55—56.
91 Truman Y. S. Memoirs. Vol. 1. P. 440.
92 Правда. 1946. 25 сент.
93 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1027, л. 85.
94 Организация Объединенных Наций. Пленарные заседания Генеральной Ассамблеи. Третья сессия. Первая часть. Краткие отчеты заседаний 21 сентября— 12 декабря 1948 года. Париж - Нью-Йорк, 1948-1949. С. 133-137.
95 Там же. С. 135.
96 Там же. С. 136.
97 АВП РФ, ф. 072, оп. 34, п. 148, д. 11а, л. 16.
98 Правда. 1948. 8 окт. Мои попытки выяснить через Архив внешней политики РФ реакцию в Кремле на выступление Спаака ни к чему не привели. Отказ от поисков соответствующих архивных материалов мотивировался тем, что советские руководители слишком были заняты государственными делами, чтобы обратить внимание на выступление «какого-то Спаака». Каждый, кто видел протоколы заседаний Политбюро, на которых рассматривались десятки и сотни вопросов, может по достоинству оценить истинные мотивы отказа.
99 АВП РФ, ф. 072, оп. 26а, п. 125, д. 2, л. 2.
100 Там же, оп. 28, п. 220, д. 11, л. 12.
101 Внешняя политика СССР. Материалы и документы. 1947 г. Ч. 1. С. 65.
102 Родина. 1991. № 6-7. С. 54-55.
103 «Свергнуть власть несправедливости...» (Сводка донесений местных органов НКВД об антисоветских и хулиганских проявлениях в период подготовки к выборам в Верховный Совет Союза ССР за декабрь 1945 — январь 1946 г.), М, 1998. С 470-471.
104 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1013, л. 22-23.
105 Там же, д. 1012, л. 54. Докладная записка МГБ СССР о Еврейском антифашистском комитете.
106 Совещания Коминформа. С. 79.
107 РГАСПИ, ф. 17, оп. 137, д. 172, л. 32. В. Григорьян, председатель Внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б) — товарищу Сталину. 27 февраля 1950 г.
108 Там же, оп. 132, д. 324, л. 36. Л. Слепов, В. Подкурков — Суслову М. А. 2 апреля 1950 г.
109 Там же, ф. 17, оп. 125, д; 425, л. 2-6.
110 Там же, л. 7-10.
111 Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. М., 1999. С. 53.
112 Хрущев Н. С. Воспоминания. С. 438, 203.
113 Проблемы мира и социализма. 1989. № 3. С. 96.
114 Известия. 1989. 29 марта.
115 Внешняя политика СССР. 1947 год. Документы и материалы: В 2 т. М., 1952. Т. 2. С. 67.
116 Сталин И. В. Речь на XIX съезде партии. 14 октября 1952 г. М., 1953. С. 5, 7-8.
117 Маленков Г. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального Комитета ВКП(б). 5 октября 1952 г. М., 1952. С. 27.
118 См.: Наджафов Д. Г. Советский глобализм: теория и практика // Советская внешняя политика в ретроспективе. 1917—1991. С. 160—170.
119 Такого мнения придерживался, например, Б. Адамс, историк по профессии и советник президента США Т. Рузвельта в своей нашумевшей книге «Экономическое превосходство Америки. — Adams В. America's Economic Supremacy. N. Y., 1900. Книга переиздана в 1947 г. См. также: Stead W. Т. The Americanization of the World. The Trend of the Twentieth Century. N. Y, 1901.
120 Nadzafov D. G. Amerikas Hinwendung zur Weltpolitik: Die europaische Politik der USA // Europa urn 1900. Texte eines Kolloquiums. Berlin, 1989. S. 139-150.
121 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 269.
122 Речь И. Сталина на пленуме ЦК ВКП(б) о программе Коминтерна. 5 июля 1928 г. // Коминтерн и идея мировой революции. С. 670.
123 Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. 2-е изд. испр. и доп. Лондон, 1990. С. 481.
124 Zubok У, Pleshakov С. Inside the Kremlin's Cold War. From Stalin to Khrushev. Cambridge (Mass.); London, 1996. P. 15-16, 19, 34-35, 45, 68, 111.
125 Центр хранения современной документации (ЦХСД). Коллекция рассекреченных документов. Перечень № 25, документ № 1, л. 1—25: «Об обострении обстановки в Демократической Республике Афганистан и наших возможных мерах».
126 Там же, л. 3.
127 Там же, л. 7.
128 Там же, л. 8.
129 Там же, л. 9.
130 Там же, п. 14, д. 33, л. 1—26. «О наших шагах в связи с развитием обстановки вокруг Афганистана».
131 Там же, л. 4.
132 Там же, л. 20.
133 Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981. С. 13, 29.
134 Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. С. 71—73.
135 Белоусова 3. С. СССР и бриановская Пан-Европа (по материалам архивов МИД СССР и ЦК ВКП(б) // Объединение Европы и Советский Союз. С. 141-160.
136 РГАСПИ, ф. 599, оп. 1, д. 1, л. 149. Ответственное лицо в редакции оставило помету: «Хорошо написано...» (там же, л. 144). Тогда же, в годы войны, в США появилось еще одно издание книги: Coudenhove-Kalergi R. N. Crusade for Pan-Europe. Autobiography of a Man and a Movement. New York, 1943.
137 См.: Tucker R. С Political Culture and Leadership in Soviet Russia. From Lenin to Gorbachev. New York; London, 1987.

Комментарии:

ИНФОРМАЦИЯ ПО РЕФЕРАТУ:

СТУДЕНТАМ! Уважаемые пользователи нашей Коллекции! Мы напоминаем, что наша коллекция общедоступная. Поэтому может случиться так, что ваш одногруппник также нашел эту работу. Поэтому при использовании данного реферата будьте осторожны. Постарайтесь написать свой - оригинальный и интересный реферат или курсовую работу. Только так вы получите высокую оценку и повысите свои знания.

Если у вас возникнут затруднения - обратитесь в нашу Службу заказа рефератов. Наши опытные специалисты-профессионалы точно и в срок напишут работу любой сложности: от диссертации до реферата. Прочитав такую качественную и полностью готовую к сдаче работу (написанную на основе последних литературных источников) и поработав с ней, вы также повысите ваш образовательный уровень и сэкономите ваше драгоценное время! Ссылки на сайт нашей службы вы можете найти в левом большом меню.

ВЕБ-ИЗДАТЕЛЯМ! Копирование данной работы на другие Интернет-сайты возможно, но с разрешения администрации сайта! Если вы желаете скопировать данную информацию, пожалуйста, обратитесь к администраторам Library.by. Скорее всего, мы любезно разрешим перепечатать необходимый вам текст с маленькими условиями! Любое иное копирование информации незаконно.

Поиск по БЕЛОРУССКИМ рефератам \\ более 10 тематических сайтов!

Канал LIBRARY.BY в VK Мы в Одноклассниках Twitter города Минска Крутые видео из Беларуси Аэросъемка - все города РБ KAHANNE.COM: это любовь! Футбольная биржа (FUT.BY)