ДИПЛОМАТИЯ КНЯГИНИ ОЛЬГИ

Исторические романы и художественные рассказы на исторические темы.

NEW ИСТОРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ


ИСТОРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ИСТОРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ДИПЛОМАТИЯ КНЯГИНИ ОЛЬГИ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2018-02-11

В истории древнерусской дипломатии середина X в. стала важным этапом. Источники доносят до нас сведения о дипломатических усилиях киевского правительства, которые впервые предпринимались в мирных условиях. Прежние известные нам внешнеполитические соглашения Руси с сопредельными странами и народами - договоры с Византией (860-х годов, 907 г., 911 г., 944 г.), варягами и уграми (на исходе IX в.), печенегами (мир 920 г. и союзное соглашение 40-х годов X в.), Болгарией (начало X в.) и другие1 , как правило, вырабатывались в результате отдельных военных столкновений или крупных войн, вовлекавших в свое горнило многие восточноевропейские государственные образования. Правительство княгини Ольги осуществляло свою внешнюю политику в мирных условиях. Именно с этой точки зрения и интересен данный период в истории древнерусской дипломатии.

Миновали бурные во внешнеполитической истории древней Руси 40-е годы X в., отмеченные русско-византийской войной 941 - 944 .гг., договором Руси с империей, заключенным в 944 г., ударом русской рати по арабским вассалам в Закавказье, поисками союзных отношений с печенегами. И хотя вдохновитель этой политики великий князь Игорь бесславно погиб в древлянских лесах, ее реализация продолжалась и после его смерти. Во исполнение союзных обязательств Руси руссы участвовали в экспедиции византийского флота, направленного против критских корсаров2 ; русские гарнизоны размещались в пограничных с халифатом крепостях империи3 , создавая заслон против арабского давления на нее с юго-востока. А вскоре правительство Ольги предприняло ряд новых дипломатических шагов, которые должны были содействовать дальнейшему укреплению внешнеполитических связей Руси, повышению ее международного престижа. Русская миссия, возглавляемая самой Ольгой, появилась в Константинополе; затем ответное византийское посольство побывало в Киеве. Отправилось русское посольство и на Запад, в земли германского короля (затем императора) Оттона I. Через полтора года в Киеве появляется немецкая духовная миссия.

Сведения о дипломатических шагах Руси, относящихся ко второй половине 50-х годов X в., сохранились в ряде русских, византийских и западных источников. История посольства Ольги в Константинополь изложена в "Повести временных лет", в Новгородской I летописи младшего извода и "Летописце Переяславля Суздальского", восходящих к


1 Подробнее об этом см.: А. Н. Сахаров. "Дипломатическое признание" древней Руси (860 г.). "Вопросы истории", 1976, N 6; его же. Поход Руси на Константинополь в 907 году. "История СССР", 1977, N 6; его же. Русско-византийский договор 907 г.: реальность или вымысел летописца. "Вопросы истории", 1978, NN 2, 3; его же. За похода на Олег срещу Византия чрез 907 г., и за първия руско-български съюзен договор. "Исторически преглед", София, 1978, кн. 2.

2 См. М. В. Левченко. Очерки по истории русско-византийских отношений. М. 1956, стр. 234; В. Т. Пашуто. Внешняя политика Древней Руси. М. 1968, стр. 65.

3 В. М. Бейлис. Ал-Мас'уди о русско-византийских отношениях в 50-х годах X в. "Международные связи России до XVII в.". М. 1961, стр. 23.

стр. 25


оригинальным древнейшим летописным известиям. Эти сведения повторены в позднейших летописных сводах. В летописях описаны приемы Ольги у императора и патриарха, история сватовства императора к Ольге и ее крещения в Константинополе. Летописи рассказывают об ответном византийском посольстве в Киев и нелюбезном его приеме4 . О визите Ольги в Константинополь сохранилось известие в книге "О церемониях византийского двора", в значительной части написанной Константином Багрянородным, который и принимал Ольгу в столице империи. Он ни словом не обмолвился о ее крещении, зато подробно рассказал о двух приемах княгини5 .

О крещении Ольги в Византии сообщили греческие хронисты XI-XII вв. Скилица6 и Зонара7 . История дипломатических контактов древней Руси в 50-х - начале 60-х годов X в. с Германией описана в хронике продолжателя Регинона8 и других западных хрониках9 . Ольга названа в некоторых из них своим христианским именем - Елена; большинство хронистов пишут при этом о народе ругов, однако Титмар Мерзебургский, включивший в свою хронику немало точных данных по истории славян, отметил, что Адальберт ездил епископом на Русь, а не к ругам10 .

Сведения, приводимые Константином Багрянородным и являвшиеся извлечением из официального документа, не вызывают сомнений историков. С доверием относятся они и к записи продолжателя Регинона, под которым, очевидно, скрывался сам неудачливый претендент в русские епископы - Адальберт11 . Сложнее обстоит дело с данными рус-


4 "Повесть временных лет" (далее - ПВЛ). Ч. I. М. 1950, стр. 44 - 45; "Новгородская первая летопись младшего и старшего изводов". М.-Л. 1950, стр. 113 - 114; "Летописец Переяславля Суздальского, составленный в начале XIII в. (между 1214 и 1219 гг.)". М. 1851, стр. 14.

5 "Constantini Porphirogeniti imperatoris de cerimoniis aulae Byzantinae" (далее - "De cerimoniis"). I. Bonnae. 1829, lib. II, cap. XV, pp. 594 - 598.

6 "Ioannis Scylitzae Sinopsis Historiarum" (далее - Scyl.). Berolini. 1973, p. 240.

7 Ioannis Zonarae. Epitome Historiarum. Vol. IV. Lipsiae. 1871, p. 63.

8 "Continuator Reginonis Trevirensis". "Monumenta Germaniae Historica, Scriptores" (далее -MGH SS). T. 1. Leipzig. 1925, pp. 624 - 625.

9 "Annales Hildesheimenses". MGH SS. T. III. Leipzig. 1925, p. 60; "Annales Quedlinburgenses". Ibid., p. 60; "Lamberti annales". Ibid., p. 61; "Thietmari Mersenburgensis episcopi Chronicon". Ibid. Nova series. T. IX. B. 1935, pp. 64 - 65; "Annalista saxo". Ibid. T. VI. Leipzig. 1925, p. 615.

10 Подробнее об этом см.: Ф. Я. Фортинский. Титмар Мерзебургский и его хроника. СПБ. 1872; его же. Крещение князя Владимира и Руси по западным известиям. "Чтения в Историческом обществе Нестора летописца". Кн. II. Киев. 1888, отд. II, стр. 119; П. Голубовский. Хроника Дитмара как источник для русской истории. "Сборник сочинений студентов Университета Св. Владимира". Кн. I, вып. 1. Киев. 1880; B. O. Unbegaun. Le nom des Ruthenes slaves. "Annuaires de l'Institut de philologie et d'Histoire orientales et slaves". T. X. Bruxelles. 1950, p. 615; Б. Я. Рамм. Папство и Русь в X - XV веках. М.-Л. 1959, стр. 34; В. П. Шушарин. Древнерусское государство в западных и восточноевропейских средневековых памятниках. В кн.: А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин, В. П. Шушарин, Я. Н. Щапов. Древнерусское государство и его международное значение. М. 1965, стр. 420; М. А. Алпатов. Русская историческая мысль и Западная Европа XII-XVII вв. М. 1973, стр. 66 - 67. М. Б. Свердлов показал, что Титмар Мерзебургский записал название земли, где побывал Адальберт, - "Руссия", не имея еще в руках хроники продолжателя Регинона, а познакомившись с ней, он, не меняя названия "Руссия", дописал, что Адальберт был оттуда изгнан. Это говорит о том, заключает М. Б. Свердлов, что Мерзебургский клир точно знал место, куда совершил свою неудачную поездку Адальберт (см. М. Б. Свердлов. Известия о Руси в хронике Титмара Мерзебургского. "Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1975 г.". М. 1976, стр. 106 - 107).

11 См. об этом: А. Д. Воронов. О латинских проповедниках на Руси Киевской в X и XI веках. "Чтения в Историческом обществе Нестора летописца". Кн. I. Киев. 1879, стр. 5; Е. Голубинский. История русской церкви. Т. I, ч. 1. М. 1880, стр. 90; Ф. Я. Фортинский. Крещение князя Владимира и Руси по западным известиям, стр. 119 - 120; М. В. Левченко. Указ, соч., стр. 223; Б. Я. Рамм. Указ, соч., стр. 35; В. Т. Пашуто. Указ. соч., стр. 119; М. А. Алпатов. Указ, соч., стр. 65, и др.

стр. 26


ской летописи. Они в своей основной части вызвали дружное недоверие историков. Поскольку источниковедческий анализ данного текста "Повести временных лет" неотделим от всей проблемы взаимоотношений Руси того периода с Византией и Германией, от совокупных сведений на этот счет, попытаемся сначала показать, как отечественная историография трактовала проблему в целом, в том числе и сведения русской летописи, с тем чтобы в дальнейшем дать свою оценку этим историографическим и Источниковедческим усилиям.

Уже В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, М. М. Щербатов, И. Н. Болтин, изложив летописную версию поездки Ольги в Константинополь, подвергли сомнению запись об истории сватовства к ней византийского императора, поскольку Ольга была в то время в преклонном возрасте12 . Саркастически оценили сюжеты крещения и переговоров Ольги с императором и патриархом А. Л. Шлецер, а позднее М. П. Погодин и М. С. Грушевский13 . Н. М. Карамзин заметил, что княгиня была, видимо, глубоко оскорблена тем, что "подозрительные греки" долго не пускали ее в город, а также мизерными дарами14 . Церковный историк архиепископ Макарий высказал любопытную мысль о повторном крещении Ольги в Византии: первоначально она была крещена в Киеве, о чем говорит присутствие священника в ее свите, а в Византии княгиня замыслила престижное крещение, стремясь получить его из рук императора и патриарха15 . С. М. Соловьев невысоко оценил уровень приема Ольги в Константинополе, заметив, что византийские церемонии дали княгине почувствовать то расстояние, которое существовало между нею и императором. Цель путешествия Ольги С. М. Соловьев видел в знакомстве с жизнью Византии, крещение же явилось результатом этого знакомства16 .

М. А. Оболенский был первым, кто связал воедино два факта - посольство Ольги в Константинополь и русскую миссию к Оттону I. Основная цель этих поездок, считал он, - домогательство руссами цесарского титула, и поскольку Ольгу постигла в Византии неудача, она обратилась через два года по тому же поводу на Запад17 . А. Д. Воронов, как и М. А. Оболенский, считал, что Ольга обратилась к Оттону I лишь после охлаждения отношений между Русью и Византией. На Западе княгиня искала не религиозных контактов, а связей государственных, поэтому и направила послов не к папе, а к немецкому королю. Попытки же Оттона I навязать епископство руссам встретили с их стороны резкое сопротивление и обусловили неудачу Адальберта18 . А. В. Лонгинов рассматривал посольство Ольги в Византию и проведённые там переговоры как подтверждение русско-византийского соглашения 944 г. и высказал предположение, что русская сторона отказа-


12 В. Н. Татищев. История Российская. Т. II. М. -Л. 1963, стр. 47, 306; М. В. Ломоносов. Древняя Российская история. Полное собрание сочинений. Т. 6. М. -Л. 1952, стр. 236; М. М. Щербатов. История Российская от древнейших времен. СПБ. 1901, стр. 222 - 223; см. также И. Н. Болтин. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка. Т. I. СПБ. 1788, стр. 237.

13 А. Л. Шлецер. Нестор. Ч. III. СПБ. 1819. стр. 363, 373, 397 и сл., 411 - 412; М. П. Погодин. Исследования, замечания и лекции. Т. I. М. 1846, стр. 181; его же. Древняя русская история до монгольского ига. Т. I. М, 1871, стр. 28 - 29; М. С. Грушевський. Исторія України - Руси. Т. I. Львів. 1904, стор. 402 - 406.

14 Н. М. Карамзин. История государства Российского. Т. I, СПБ. 1830, стр. 167 - 170. Примечание, стр. 149 - 152. NN 378 - 382.

15 Макарий. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю русской церкви. Изд. 2-е. СПБ. 1868, стр. 247, 250.

16 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. 1. М. 1959, стр. 157 - 159.

17 М. А. Оболенский. Несколько слов о первоначальной русской летописи. М. 1870, стр. 80, 45, 52, 77.

18 А. Д. Воронов. Указ, соч., стр. 6 - 8, 10 - 11; см. также Ф. Я. Фортинский. Крещение князя Владимира и Руси по западным известиям, стр. 116 - 120.

стр. 27


лась выполнить договоренность, достигнутую в Константинополе, из-за причиненных руссам обид19 .

Д. В. Айналов подробно описал два приема Ольги в императорском дворце, впервые обратив внимание на те их элементы, которые, с одной стороны, соответствовали византийским посольским обычаям, а с другой - определяли специфику визита именно русской правительницы, что указывало на особую значимость ее миссии20 . Он высказал мысль, что деньги, преподнесенные Ольге на приемах у императора, это всего лишь "слебное", то есть оплата содержания посольства в Константинополе в соответствии с принятой в Византии практикой и русско-византийскими договорами 907 и 944 гг., в отличие от даров, упомянутых в летописи21 . В. А. Пархоменко выдвинул идею о двукратном путешествии Ольги в Константинополь: в 957 г. (по описанию Константина Багрянородного) и в начале 60-х годов X в. - после неудачи переговоров на Западе. По его мнению, в 957 г. никакого крещения княгини в Константинополе не состоялось, в противном случае император обязательно упомянул бы об этом в своем описании. Ее первая поездка была обыкновенным "ежегодным торговым караваном", принятым не по первому разряду22 . Самое же крещение состоялось позже23 . С некоторыми вариантами эту точку зрения поддержал М. Д. Приселков24 .

Советские ученые специально не обращались к внешнеполитическим шагам правительства Ольги. Тем не менее в ряде монографий и общих трудах данной проблеме уделено определенное внимание. Б. Д. Греков, обойдя вопрос о крещении Ольги, отметил, что она заключила в Византии договор, в который вошли "по крайней мере главнейшие пункты договора ее мужа". Как и некоторые дореволюционные историки, автор считал, что древняя Русь в своих международных связях "колебалась" между Византией и Западом25 . Эта точка зрения нашла отражение и в "Очерках истории СССР"26 . М. В. Левченко писал о том, что Ольга, стремясь установить более тесные торговые связи с Византией, совершила путешествие в Константинополь. Ей был оказан пышный прием. Там же она приняла крещение. Молчание Константина Багрянородного на этот счет, полагает автор, еще ни о чем не говорит, так как он в своем сочинении привел лишь выписку из Устава о придворных церемониях. М. В. Левченко также считает, что Русь колебалась между Византией и Западом и "могла примкнуть к любому из этих миров"27

Б. Я. Рамм рассмотрел вопрос об отношении Руси того времени с Западом и повторил знакомые нам оценки: Ольга приняла крещение в Киеве, а затем уже завязала церковно- политические отношения на Западе. Всю историю с направлением русского посольства к Оттону I


19 А. В. Лонгинов. Мирные договоры русских с греками, заключенные в X веке. Одесса. 1904, стр. 72.

20 Д. В. Айналов. Княгиня Ольга в Царьграде. "Труды двенадцатого археологического съезда в Харькове". М. 1902, стр. 13, 15 - 17.

21 Д. В. Айналов. Очерки по истории древнерусского искусства. II. О дарах русским князьям и послам в Византии. "Известия" Отделения русского языка и словесности (далее - "Известия" ОРЯС). Т. XIII, кн. 2, 1908, стр. 244 - 295, 297, 299 - 300, 302 - 304 и сл.; см. его же. Дар св. княгини Ольги в ризницу церкви св. Софии в Царьграде. "Труды двенадцатого археологического съезда в Харькове", стр. 1 - 4.

22 В. А. Пархоменко. Древнерусская княгиня святая равноапостольная Ольга. Киев. 1911, стр. 9 - 10.

23 Там же, стр. 15, 17, 19; см. его же. Начало христианства Руси. Полтава. 1913, стр. 129 - 131, 132, 136, 140.

24 М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X- XII вв. СПБ. 1913, стр. 10 - 13; см. его же. Русско-византийские отношения. "Вестник древней истории", 1939, N. 3, стр. 101 -102.

25 Б. Д. Греков. Киевская Русь. М. 1949, стр. 453 - 454.

26 "Очерки истории СССР. Период феодализма. IX-XIII вв.". Ч. I. M. 1953, стр. 86.

27 М. В. Левченко. Указ, соч., стр. 217, 219 - 220; 222 - 223, 228 - 231, 233 - 235.

стр. 28


и ответной миссией Адальберта Б. Я. Рамм рассматривает сквозь призму усиления политической активности Оттона I, его стремления посредством внедрения христианства в славянских землях прибрать их к рукам и противодействия этим тенденциям со стороны языческой партии в Киеве28 . В. П. Шушарин высказал мысль о том, что Адальберт был направлен на Русь в качестве "миссийного епископа", то есть с целью обращения язычников в христианство29 . Г. Г. Литаврин считает, что посольство Ольги в Византию в 957 г. означало "шаг навстречу империи"; автор предполагает и ее крещение в Константинополе, но обращает внимание, что уже в то время в отношениях Руси с империей появляются "черты настороженности и враждебности", которые видны в оценках Руси Константином VII и в недовольстве Ольги оказанным ей в империи приемом30 . Однако до открытого разрыва с Византией дело все же не дошло. Русь послала-таки своих "воев" в помощь империи в 960 - 961 годах.

Согласно точке зрения В. Т. Пашуто, цель поездки "княгини-христианки" (а это значит, что Ольга приняла обряд крещения ранее в Киеве) заключалась в желании ее "ввести на Руси христианство, но добиться этого ей не удалось". Самое большее, что она получила, - имя императорской "дщери" и благословение патриарха. Недовольство княгини поездкой и ее посольство к Оттону I было вызвано неудачей христианизировать Русь и игрой Константина VII на печенежско-русских противоречиях. В. Т. Пашуто считает, что Ольга подтвердила и "расширила" договор 944 г., получила богатые дары (согласно летописным данным)31 . Что касается отношений с Германским королевством, то они, по мнению В. Т. Пашуто, были настолько тесными, что, потерпев неудачу в христианизации Руси Византией, Ольга обратилась по этому же вопросу к Оттону I. М. Б. Свердлов поддержал мнение, существующее в историографии, о том, что миссия Ольги в Византию была делом сугубо политическим, а на Запад она обратилась за помощью в деле организации церкви, поскольку в Киеве уже существовал церковный причт, имелись богослужебные книги. Нужен был епископ, но Византия отказала в этом Руси32 .

В зарубежной историографии XIX в. отмечалось, что участницей событий, о которых идет здесь речь, была русская княгиня, а не королева ругов33 . В XX в. данной проблемы касались А. Васильев и И. Свенцицкий. А. Васильев, в частности, указал, что, хотя Ольга и была принята в Византии по образцу арабских послов, этот уровень был необычайно высоким34 . И. Свенцицкий обратил внимание на то, что крещение Ольги в Константинополе возвысило престиж Русского государства, сблизило Русь и Византию35 . А. Боак подчеркнул, что русская княгиня крестилась ранее в Киеве, ее поездка способствовала развитию мирных отношений между странами и открыла путь для миссионерской деятельности греческой церкви на Руси36 . Затронул интересующий нас вопрос


28 Б. Я. Рамм. Указ, соч., стр. 28, 31, 33, 36.

29 В. П. Шушарин. Указ, соч., стр. 420 - 421.

30 "История Византии". Т. 2. М. 1967, стр. 232.

31 В. Т. Пашуто. Указ, соч., стр. 66 - 67, 119 - 120.

32 М. Б. Свердлов. Политические отношения Руси и Германии X - первой половины XI в. "Проблемы истории международных отношений". Л. 1972, стр. 283- 286; см. также М. А. Алпатов. Указ, соч., стр. 64 - 65, 66, 68 - 72.

33 W. Wattenback. Deutschlands Geschichtsquellen. Bd. I. B. 1858, S. 270; см. о поездке Ольги в Византию: W. Fischer. Die russische Grossfurstin Helga am Hofe von Byzantinien. "Zeitschrift fur Geschichte und Philologies, hrsg. von Zwiedenek-Sudenhorst, Stuttgart. 1888, t. XI.

34 A. A. Vasiliev. Was old Russia a Vassal State of Byzantium? "Speculum", 1932, July, p. 351.

35 I. Swiencickyj. Die Friedensvertrage der Bulgaren und der Russen mit Byzance. "Studi Byzantini e neoellencici". Vol. V. R. 1939. S. 326.

36 A. E. R. Boak The Earliest Russian Moves against Constantinople. "Quenn's Quarterly". Kingston, Ontario, 1948, Vol. 55, N 3, p. 315. Это мнение разделили:

стр. 29


и Ф. Дворник. Он повторил версию о крещении Ольги в Византии и напомнил об аналогии в этом смысле Болгарии 60-х годов IX в. и Руси середины X века37 . Мысль о колебаниях церковной, а следовательно, и внешней политики Ольги между Востоком и Западом и борьбе Оттона I и Византии за влияние на Русь, а также о языческой оппозиции этой политике со стороны Святослава и его дружины Ф. Дворник высказал в своих позднейших работах38 .

Особое место в зарубежной историографии занимают статьи югославского византиниста Г. Острогорского и греческого историка В. Фидаса. Первая, по существу, посвящена доказательству чрезвычайно высокого уровня приема русской правительницы в Константинополе. Об этом, по мнению автора, говорит ряд фактов: посещение императрицы, встреча в кругу императорской семьи, беседа с императором сидя и т. д.39 . В. Фидас приходит к выводу, что и русская летопись и Константин VII описали один и тот же визит Ольги в Константинополь, но летопись допустила ошибку в хронологии. Что касается цели посещения Ольгой Византии, то она состояла в том, чтобы добиться от греков новых торговых привилегий. Крещение же носило частный, а не государственный характер, так как данные русской летописи указывают на серьезную оппозицию введению на Руси христианства в то время со стороны Святослава и княжеской дружины. В. Фидас верен сложившейся концепции о том, что Ольга выбирала политический (именно политический, а не религиозный) курс между Западом и Востоком40 . В западной историографии появилась и еще одна оценка визита Ольги в Константинополь. Это была "миссия мира", считает Д. Оболенский; в ходе ее русская княгиня получила в империи пышный прием и приняла христианство, а позднее сделала попытку получить епископию на Западе, но традиционные отношения с Византией уже проложили дорогу для христианства на Руси41 .

В отечественной историографии развернулась полемика о достоверности известий о событиях 955 г. в "Повести временных лет", поскольку степень надежности этого, одного из основных источников во многом определяет и общую оценку фактов и их интерпретацию. Говоря о соотношении данных известий в Древнейшем и Начальном сводах, А. А. Шахматов отметил, что последний вовсе не тождествен первому, что в Начальном своде налицо смешение двух версий: с одной стороны, летопись, по его мнению, рассказывает о пышном приеме Ольги, о преподнесенных ей богатых дарах, а с другой - о тяжкой обиде, которую нанесли княгине в Византии, отражением чего и явилась летописная фраза, приписываемая Ольге и сказанная ею в адрес императора: "Тако же постоиши у мене в Почайне, яко же азъ в Суду". В этом рассказе, по словам Шахматова, "переплетены, с одной стороны, духовные, церковные элементы, с другой - сказочные, народные. Сказочные эле-


G. Vernadsky. Kievan Russia. New Haven. 1948, p. 48; L. Muller. Byzantinische Mission nordlich des Schwarzen Meers vor dem elften Jahrhundert. "Supplementary Papers. XIII. International Congress of Byzantine Studies". Oxford. 1966, p. 5; A. P. Vlasto. The Entry of the Slavs into Christendom. Cambridge. 1970, p. 250 - 251.

37 F. Dvornik. The Slavs. Theire Early History and Civilisation. Boston. 1956, pp. 200 - 201.

38 F. Dvornik. Byzantine Mission among the Slavs. SS. Constantine-Cyril and Methodius. New Brunswick. 1970, p. 269; ejusd. Missions of the Greek and Western Churches in the East during the Middle Ages. "XIII Internationale Congress of Historical Sciences". M. 1970, p. 12.

39 G. Ostrogorskij. Византия и киевская княгиня Ольга. "То Honor Roman Jakobson". The Hague - P. 1967, vol. 11, pp. pp. 1460 - 1463, 1467 - 1470, 1472.

40 В. Фидас. Киевская княгиня Ольга-Елена между Востоком и Западом (на греч. яз.). "Epitiris Etaireias Byzantinion Spondon", 1972 - 1973, N 39 - 40, pp. 636, 639 - 640, 642, 645.

41 D. Obolensky. The Empire and its Northern Neighbours, 565 - 1018. "Byzantium and the Slavs; Collected Studies". L. 1971, p. 511; см. также D. Obolensky. The Byzantine Commonwealth. Eastern Europe, 500 - 1453. L. 1971, pp. 189 - 190.

стр. 30


менты проглядывают в отношении Ольги к царю, духовные - в отношении ее к патриарху". А. А. Шахматов хотя и относил летописный рассказ о крещении Ольги к древнейшему летописному своду, но полагал, что рассуждения летописца о неотразимом впечатлении, произведенном княгиней на императора, история неудачного его сватовства, сравнение Ольги с царицей эфиопской и высокомерный ответ Ольги византийским послам в Киеве представляют собой добавленные к ранней "духовной линии" позднейшие вставки, которые вошли в летопись из народных сказаний, а значит, не могут являться достоверными42 .

Точка зрения А. А. Шахматова была в дореволюционной историографии активно поддержана Н. Полонской43 , а в советское время Д. С. Лихачевым и М. В. Левченко. Д. С. Лихачев, в частности, обратил внимание на дважды повторенную фразу "и отпусти ю", что говорит, по его мнению, о разрыве некогда цельного текста. Введение в летопись сюжета с императором привело к тому, что появляется вторая фраза "и отпусти ю", а сама Ольга становится уже "дъщерью" императора, а не патриарха: "И благослови ю патреархъ, и отпусти ю. И по крещеньи возва ю царь и рече ей: "Хощю тя пояти собе жене". Она же рече: "Како хочеши мя пояти, крестивъ мя самъ и нарекъ мя дъщерью? А въ хрестеянехъ того несть закона, а ты самъ веси". И рече царь: "Переклюкала мя еси, Ольга". И дасть ей дары многи, злато и сребро, паволоки и съсуды различныя, и отпусти ю иарекъ ю дъщерью собе". Вставкой считает автор и историю с византийским посольством в Киев44 . Эту линию при подходе к данному летописному тексту поддержал и развил А. Г. Кузьмин. Но доказывая несовместимость "клерикальных" и "светских" линий, он обратил внимание на "обратную зависимость" данных мотивов и "освободил" летописный текст не от "светских наслоений", как это делал А. А. Шахматов, а от "клерикальных". Эффект оказался поразительным - перед нами предстал цельный текст, повествующий о свиданиях и беседах Ольги с императором. А. Г. Кузьмин считает это обстоятельство дополнительным аргументом в пользу соединения воедино двух разных верси45 .

Одинокий голос в защиту достоверности и цельности летописного текста прозвучал в одной из статей С. Ф. Платонова. Он высказал мысль, что летописный текст производит впечатление большей цельности. И хотя сравнение Ольги с царицей эфиопской и тексты из священного писания действительно выглядят как вставные эпизоды, однако к остальному рассказу это не относится. С. Ф. Платонов утверждал, что если "очистить" летописный рассказ от так называемых вставок, указанных А. А. Шахматовым, то в основе древнейшего текста останутся лишь две речи патриарха к Ольге и двукратное ее благословение, к тому же теряется смысл перехода от первой речи ко второй. Основная же мысль всего рассказа, по мнению С. Ф. Платонова, как раз и заключается в том, чтобы противопоставить отношение Ольги к патриарху ее отношению к императору. Если патриарх выглядит в выгодном свете, то император в основном оценивается негативно - ив этом состоит цельность всего рассказа46 .


42 А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПБ. 1908. стр. 111 - 114, 117.

43 Н. Полонская. К вопросу о христианстве на Руси до Владимира. "Журнал Министерства народного просвещения" (далее - ЖМНП), новая серия, ч. LXI, СПБ. 1917, сентябрь, стр. 65 - 66.

44 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. 1947, стр. 63 - 64; его же. Повесть временных лет (историко-литературный очерк). ПВЛ. Ч. 2. М. 1950, стр. 61; его же. Повесть временных лет. Комментарии. ПВЛ. Ч. 2, стр. 306 - 307; см. также М. В. Левченко. Указ, соч., стр. 222 - 223.

45 А. Г. Кузьмин. Начальные этапы древнерусского летописания. М. 1977, стр. 340 - 341.

46 С. Платонов. Летописный рассказ о крещении княгини Ольги в Царьграде. "Исторический архив". Кн. I. Птгр. 1919, стр. 285, 287.

стр. 31


Все вышесказанное убеждает в том, что вопрос о дипломатии Руси во второй половине 50-х - начале 60-х годов X в., несмотря на богатую историографию, отнюдь не является решенным, а требует дальнейшего изучения. В связи с этим бросаются в глаза два просчета предшествующей историографии. Во-первых, дипломатические шаги Ольги изучались в основном на материале, хронологически близком к самим этим событиям, не принималось во внимание, что посольство ее в Византию явилось лишь этапом на пути складывания русской государственной системы, в том числе русской дипломатии. Во- вторых, источники, как правило, анализировались со стороны их внутреннего содержания, без сопоставления друг с другом, в частности не было попыток параллельного анализа сведений Константина Багрянородного и данных русских летописей.

Анализ проблемы начнем с характеристики одного из основных источников по теме - "Повести временных лет" и подойдем к нему прежде всего со стороны политической и историко-дипломатической, поскольку в первую очередь в ее сведениях отражены именно дипломатические сюжеты. Заметим, что между 944 и 955 гг. летопись ни слова не сообщает о международных событиях. После гибели Игоря в 945 г. для Киева наступили трудные времена: отложилась Древлянская земля, наследник престола, как отмечает летопись, был "детеск", то есть ребенком, во главе правительства встала великая княгиня. И первые годы ее правления, естественно, ушли на решение внутриполитических проблем. В 946 г. Ольга воевала с древлянами и наконец вновь подчинила их Киеву. Начиная с 947 г. она взялась за наведение порядка в своих владениях: упорядочила сбор дани, провела другие административно-хозяйственные реформы. А затем летопись пропускает без описания несколько лет - с 948 по 954 год. И лишь под 955 г. сообщает о поездке княгини в Константинополь и крещении ее там. В этой последовательности летописного рассказа обратим внимание на удивительную аналогию событий во времена первых лет правления Ольги и Олега. Взяв власть в свои руки, Олег также начал с "устройства" дел внутренних, а попросту - с покорения окрестных племен и самого упорного и воинственного среди них - древлян. И лишь подчинив ряд племен власти Киева, укрепив внутриполитические позиции княжеского дома, он приступает к решению внешнеполитических вопросов: организует поход на Византию.

Даже не зная ничего о поездке Ольги в Константинополь, можно предположить, что после ликвидации внутренних смут в стране, стабилизации положения и упрочения великокняжеской власти в Киеве Ольга должна была приступить к решению внешнеполитических задач: Игорь был мертв, но договор, заключенный им с греками, действовал. Однако со времени его заключения прошло более 10 лет. Сменились правители на византийском троне, новые люди встали и во главе Древнерусского государства. Опыт прошлых лет и прошлых взаимоотношений империи с другими "варварскими" государствами подсказывал необходимость либо подтверждения, либо пересмотра прежнего соглашения. Итак, "иде Ольга въ Греки", - записал древний автор. Конечно, реальные политические взаимоотношения двух стран не допускали того, чтобы правительница Руси могла просто снарядить посольство, сесть на корабль и явиться ко двору византийских императоров, чья система внешнеполитического церемониала была чрезвычайно изощренной. Кто был инициатором этого визита, как он готовился - эти вопросы в историографии не поставлены, хотя ответы на них имеют прямое отношение к исследуемой теме. Русские летописи и византийские хроники по этому поводу хранят молчание. Однако Новгородская I летопись сообщает, что, придя к Константинополю, руссы дали знать о своем появлении

стр. 32


императору, что может быть понято как намек на какую-то предварительную на этот счет договоренность47 .

В ту пору византийское правительство предпринимает определенные шаги в поисках союзников против одних арабских правителей, пытается умиротворить других, нейтрализовать возможных противников на западных и северо-западных границах империи. Во второй половине 40-х годов Константин VII шлет посольство к Оттону I, добивается дружбы у владыки Кордовы, пытается замирить сицилийских арабов и египетского правителя Аль-Мансура48 . Судя по оценкам, данным Константином VII в трактате "Об управлении государством" Руси, Хазарии, печенегам византийское правительство в середине 50-х годов X в. было весьма обеспокоено состоянием своих отношений с Русью, боялось новых нападений с ее стороны, не доверяло ей, стремилось иметь против нее постоянного противника в лице печенегов. В то же время Русь нужна была Византии как противовес в борьбе с Хазарией и мусульманскими правителями Закавказья, а также как неизменный поставщик союзных войск в противоборстве с арабами. Думается, что в этих условиях приглашение, направленное Ольге Константином Багрянородным, было вполне естественным дипломатическим шагом империи в отношении своего северного соседа.

При этом необходимо иметь в виду и характерное для Византии стремление использовать христианизацию окрестных народов и государств в качестве средства усиления своего политического влияния среди соседей, о чем подробно писал в своих работах Д. Оболенский49 . Хотя христианизация русского общества шла быстрыми темпами и в договоре 944 г. это нашло уже официальное отражение, тем не менее и к середине 50-х годов X в. Византия не преуспела в использовании христианства на Руси в своих политических целях. С этих позиций нам представляется неправомерным вести разговор лишь о стремлении Византии христианизировать Русь. Обе стороны стремились к этому, но каждая, борясь за христианизацию, вероятно, преследовала свои политические цели. Подобная ситуация сложилась в 60-е годы IX в. в отношении Болгарии. Противоречия были разрешены военным путем, и под угрозой силы болгары были вынуждены принять христианство в форме, удобной Византии, с тем чтобы уже вскоре при Симеоне порвать свою церковную, а следовательно, и политическую зависимость от империи.

Необходимо обратить внимание и на стремление древней Руси начиная с IX в. установить с империей равноправные государственные отношения. Уровень оформления русско- византийских договоров не стоял на месте. В 944 г. впервые греческое посольство появляется в Киеве, и новый договор в сравнении с соглашениями 860-х годов, 907 и 911 гг. уже заключается по всем канонам равноправных и суверенных отношений между государствами. Таким образом, вопросы государственного престижа, которые играли огромную роль в отношениях Византии с Персией, Болгарией, Аварским каганатом, имели первостепенное значение и для древней Руси, являясь той лакмусовой бумажкой, на которой проверялись истинная сила и влияние Киевского государства.

В то же время Византия свято оберегала свое исключительное политическое и религиозное значение в тогдашнем мире. Согласно визан-


47 "Новгородская первая летопись младшего и старшего изводов", стр. 114.

48 "Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches von 565 - 1453. 1. Teil: regesten von 565 - 1025" (далее - Regest.). Munchen und B. 1924, NN 651, 657, 660, 661, 666, 667; "История Византии". Т. 2, стр. 204.

49 D. Obolensky. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy. "XII Congres international des Etudes Byzantine. Ochride. 1961". Rapport II. Belgrade-Ochride. 1961, pp. 47 - 48; ejusd. The Byzantine Commonwealth. Eastern Europe, 500 - 1453, p. 184; ejusd. The Empire and its Northern Neighbours, 565 - 1081, p. 496; см. также "История Византии". Т, 2, стр. 204.

стр. 33


тийской концепции власти, император являлся наместником бога на земле и главой всей христианской церкви50 . В соответствии с этим представлением и оценивались ранги иностранных правителей. Никто из них не мог встать вровень с императором, однако степень этого неравенства для правителей различных государств была, естественно, различной и зависела от многих факторов - мощи данного государства, степени его влияния на политику Византии, характера сложившихся отношений между этим государством и империей и т. д. Все это находило закономерное выражение в титулах, почетных эпитетах, инсигниях и прочих знаках достоинства51 . Политической символикой был пронизан не только весь византийский придворный церемониал, но и порядок общения с иностранными государствами, прием иностранных правителей и послов52 . Г. Острогорский очень метко назвал эту концепцию власти и связанный с нею церемониал "своеобразной византийской политической религией"53 . И главная цель любой встречи императора с иностранными представителями, считает Г. Острогорский, заключалась в том, чтобы четко установить расстояние, которое отделяло гостя от императора. Немаловажное значение византийская дипломатия при этом отводила титулатуре иностранных правителей, проявлявшейся, в частности, в межгосударственных соглашениях. При Олеге (договор 911 г.) греки именовали русского князя "светлым", "светлостью"54 , у Константина Багрянородного употреблены понятия "архонт", "архон-тисса" (в применении к Ольге), что соответствовало, видимо, терминам "князь", "княгиня". Титул "светлость" исчез из договора 944 года. Но борьба за более высокую титулатуру для великого князя Руси, за возвышение ее государственного престижа по-прежнему могла занимать киевских политиков.

Таким образом, весь строй отношений Руси и Византии во второй половине IX - первой половине X в. оставлял открытыми для обоих государств и в середине 50-х годов X в. три основные проблемы: 1) дальнейшее урегулирование отношений, реализацию договора о мире и союзе 944 г.; 2) христианизацию Руси, от которой каждая из сторон ожидала для себя политических выгод; 3) решение вопроса о государственном престиже древней Руси, ее месте в ряду других государств Европы, что выражалось в борьбе Руси за равенство с Византией в титулатуре, содержании и оформлении межгосударственных соглашений.

Как же отразились эти постоянные политические сюжеты в рассказе летописи о путешествии Ольги в Константинополь? Сюжет крещения вынесен здесь на первый план. Русская летопись рассказывает, что инициатива крещения исходила от Ольги, а император эту идею принял и одобрил ("Царь же безмерно рад бысть, и рече ей: "Патриарху взъвещу ли слово се?" - "Летописец Переяславля Суздальского"). Именно с действиями императора и "Повесть временных лет", и Новгородская I летопись, и "Летописец Переяславля Суздальского" связывают крещение русской княгини. Собственно, об этом же сообщают и продолжатель Регинона, и Скилица, и Зонара.

Такое единодушие в трактовке вопроса русскими летописями, западными хрониками, византийскими авторами, видимо, не случайно.


50 Подробнее см.: Б. Я. Рамм. Указ, соч., стр. 10; Г. Г. Литаврин. Византийское общество и государство в X-XI вв. М. 1977, стр. 180 - 181.

51 Г. Г. Литаврин заметил, что "обладание таким титулом было часто не результатом милости или осуществления высшего суверенитета василевса, а следствием поражения империи, а, главное, его получение ни к чему не обязывало обладателя титула в его отношениях с Византией" ("Вопросы истории", 1972, N 2, стр. 184).

52 G. Ostrogorsky. Die byzantinische Staatenhierarchie. "Semiminarium Kondakovianum", 1936, t. 8, S. 41 etc.; ejusd. The Byzantine Emp, eror and the Hierarchical Order. "Slavonic and East European Review". L. 1956, vol. 35.

53 G. Ostrogorskij. Византия и киевская княгиня Ольга, р. 1467.

54 ПВЛ. Ч. I, стр. 26.

стр. 34


В историографии недаром замечено, что все источники говорят о крещении Ольги в Константинополе и ни один из них не сообщает о ее крещении в Киеве. Единственным прочным аргументом против факта крещения Ольги в Византии является расхождение в датах между Константином Багрянородным и русской летописью. Причем Константин сообщает лишь дни визитов Ольги во дворец - среда 9 сентября и воскресенье 18 октября; 957 год вычислен специалистами на основании именно этих данных. Русский же летописец дает дату -955 год. В связи с этим историки рассмотрели три варианта: 1) Ольга крестилась в Киеве, в пользу чего говорит позднейшее сообщение Иакова Мниха о том, что она умерла, прожив 15 лет в христианстве (это дает дату 969 - 15 = 954/955 г.), и присутствие в ее свите священника Григория; 2) Ольга предприняла две поездки в Константинополь - в 955 г., согласно сведениям летописи, и в 957 г., согласно Константину Багрянородному. Приехала она в Византию уже христианкой, иначе Константин непременно отразил бы факт ее крещения в Византии в своем описании; 3) Ольга крестилась в Константинополе, но император не упомянул об этом, поскольку задача у него была иная - описать церемониал приема русской княгини.

В связи с первой точкой зрения следует подчеркнуть, что даже если Ольга крестилась в Киеве, это отнюдь не снимает вопроса о ее крещении в Византии (как на это указал еще Макарий). На первый взгляд такое положение кажется парадоксальным, если подходить к вопросу с точки зрения богословской. В этом случае факт крещения Ольги в Киеве действительно снимал проблему ее крещения в Константинополе, поскольку это противоречит церковным канонам. Но византийские политики (в отношении Болгарии, алан, Руси) очень хорошо показали, что христианские догматы и религиозная система в руках Византийской империи являлись чаще всего мощным политическим средством воздействия на окружающие народы и государства. Ольга могла креститься в Киеве, но это крещение пожилой княгини в языческой стране при наличии языческой дружины и наследника-язычника могло не иметь никакого политического резонанса. Крещение на родине, будь оно историческим фактом, должно было бы остаться частным делом Ольги. Оно могло быть явным или тайным (как предполагал, например, В. И. Ламанский55 ) - это не имеет значения. Важнее, что оно не превращалось в политический и тем более во внешнеполитический акт. Другое дело крещение русской княгини в Византии. Этот акт сразу же превращался из частного вопроса в определенный политический шаг. И в этом случае, думается, никого не интересовало - христианкой или язычницей приехала Ольга в Константинополь.

Политику христианизации окрестных государств и народов осуществлял в Византии, как известно, не патриарх, не церковные иерархи, а император, аппарат политической власти. Конечно, церковники, в том числе константинопольские патриархи, в соответствии со своим саном принимали участие в реализации этой политики, поскольку византийская церковь сама являлась частью феодальной государственной системы. Поэтому вполне понятно, что русские летописи, рассказывая о крещении Ольги, правомерно связывают решение этого вопроса в первую очередь с действиями императора, а не патриарха. В "Повести временных лет" говорится, что в то время в Византии правил Константин, сын Льва, и Ольга "приде к нему". Именно императору она заявила: "Азь погана есмь", именно к нему обратилась: "Аще мя хощеши крестити, то крести мя самъ". Заявляя, что Ольга крестилась в Константинополе, летопись говорит: "И крести ю царь с патреархомъ". И вновь на первом ме-


55 В. И. Ламанский. Славянское житие св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник. Птгр. 1915, стр. 157.

стр. 35


сте здесь фигурирует император. А далее лишь говорится о том, как патриарх поучал княгиню христианскому чину. Подобную трактовку роли императора в крещении Ольги дает и Новгородская I летопись, а "Летописец Переяславля Суздальского" сообщает любопытную подробность: о своем намерении креститься Ольга сообщила в беседе с императором, и тот, обрадованный, воскликнул: "Патриарху взъвещу ли слово се?" Это указывает еще раз, что вопросы крещения русской княгини в Константинополе рассматривались не в религиозном плане, а в политическом, патриарх играл здесь роль второстепенную, ему было отведено место исполнителя и проповедника, тогда как акт крещения, являвшийся политическим событием, был проведен под эгидой императора.

В связи с этой постановкой вопроса нельзя не обратить внимание на еще один совершенно определенный политический мотив, связанный с крещением Ольги, - на появление в применении к ней понятия "дщерь". Это понятие фигурирует в летописном рассказе дважды, но в совершенно разных значениях. В первый раз - в фразе княгини, обращенной к императору в ответ на его предложение взять Ольгу в жены: "Како хочеши мя пояти, крестивъ мя самъ и нарекъ мя дъщерью?" Здесь имеется в виду слово "дщерь" в чисто церковном, ритуальном смысле, обозначающем, что император был крестным отцом Ольги, а она тем самым стала его крестной дочерью. А далее летописец сообщает, что Константин преподнес Ольге "дары многи" и "отпусти ю, нарекъ ю дъщерью собе". Однако это не повтор. Здесь присутствует совершенно иная, светская, если так можно сказать, идея. Давая русской княгине прощальный прием, или "отпуск", император официально назвал ее своей дочерью, но уже не в церковном, а в политическом смысле этого слова.

Подобное политическое толкование таких понятий, как "дочь", "сын", в применении к иностранным правителям было вполне в духе византийской концепции императорской власти. Известны случаи, когда иностранные правители для возвышения своего престижа настойчиво старались получить для своих детей титул "сына" византийского императора. Так, в VI в. персидский шах Кавад через своего посла просил у Юстина I, чтобы тот усыновил его третьего сына Хосрова. Шах рассчитывал, что это повысит шансы Хосрова в борьбе со своими братьями за персидский престол. Политическая сделка не состоялась, так как греки опасались, что это усыновление вызовет в дальнейшем претензии шахской династии на византийский трон56 . В дальнейшем император Маврикий стал названным отцом персидского шаха Хосрова II, что в известной степени ослабило длительный натиск персов на владения Византии с востока57 .

В 864 - 865 гг. во время крещения Болгарии князь Борис принял имя императора Михаила III. И в этом случае, хотя крещение было проведено церковью, руководителем политики христианизации Болгарии являлась верховная светская власть58 . Обобщенное выражение эта практика получила в труде "О церемониях" Константина Багрянородного. Говоря о порядке обращения императоров к владетелям окрестных государств, Константин пишет, что к болгарским царям следует обращаться так: "К любезному и вдохновенному нашему сыну - архонту христианского народа болгар"59 . При этом болгар вместе с арабами, франками, владетелями итальянских государств император поста-


56 Ю. Кулаковский. История Византии. Т. II. (518 - 602). Киев. 1912, стр. 21, 453.

57 "История Византии". Т. 2, стр. 198; D. Obolensky. The Empire and its Northern Neighbours. 565 - 1018, p. 498.

58 В. Гюзелев. Княз Борис Първи. София. 1969, стр. 171 и сл.; Д. Ангелов. Образуване на Българската народност. София. 1971, стр. 265.

59 "De cerimoniis", p. 690.

стр. 36


вил впереди других народов. Таким образом, слова "дочь", "сын" в официальных обращениях византийского монарха к владетельным особам других стран и народов не являлись пустым звуком, а были исполнены глубокого политического смысла, указывали на определенную степень престижа того или иного государя, выделяли его среди прочих.

Здесь же следует отметить, что в то время, когда Константин VII сочинял свой труд, в применении к Руси использовался титул "архонт": "К архонту Руси". Что касается иных определений, то вспомним, что в обращении к Олегу в русском тексте грамоты 911 г. использовался титул "светлый князь" или, говоря языком позднего средневековья, "его светлость". А это значит, что результатом пребывания Ольги в Константинополе явилось значительное возвышение титула русской княгини, которая была названа "архонтиссой" и "дочерью" императора, что резко выделило Русь в тот момент из числа тех, рядом с кем она стояла в византийской дипломатической иерархии в течение долгих десятилетий. Не случайно византийский хронист XI в. Скилица, рассказывая о визите Ольги в Константинополь, записал, что она "с честью возвратилась на родину"60 .

И еще одна характерная деталь: Ольга приняла в христианстве имя Елена. Считается почему-то, что сделано это было в честь жены Константина Багрянородного61 . Но русская летопись говорит совсем о другом: "Бе же речено имя ей во крещеньи Олена, якоже и древняя царица, мати Великого Костянтина". Летописец тем самым проводит мысль, весьма созвучную со всей историей крещения Ольги, - она взяла имя матери Константина, первым из императоров принявшего крещение и сделавшего христианство официальной религией Римской империи. Деталь эта немаловажная, поскольку подтверждает глубоко политическое содержание крещения русской княгини, ее высокие государственно-престижные запросы и характеризует источник не как смешение религиозных и светских мотивов, а как в основе своей цельный рассказ о значительном в истории древней Руси событии. Как "светская" нить текста при всей ее цельности выглядит исторически бессмысленной без "клерикальной", так и "клерикальная" абсолютно искусственно обособляется от "светской", за которой стояла реальная политика, которую невозможно было замолчать ни при каких обстоятельствах: посольство, переговоры, крещение в первую очередь были связаны с фигурой императора,, иначе создается впечатление, что такого рода дела, как обращение в христианство иностранной "архонтиссы", представляющей государство, связанное с империей политическим договором о мире, любви и союзе, может быть делом патриарха.

Таким образом, летописец лишь передал дошедшую до него историю крещения русской княгини как политического акта, нужного в первую очередь Руси, поскольку титул "дочери" византийского императора, да еще принявшей из его рук крещение, чрезвычайно возвышал светскую власть на Руси в международном плане (недаром этот факт нашел отражение в современных событиям западных хрониках).

Но самое поразительное в истории, изложенной летописцем, заключается в том, что отмеченная политическая концепция событий таковой в летописи не выглядит. Ничто не указывает на понимание летописцем значения приведенных фактов. Его больше, кажется, занимают комплименты императора в адрес Ольги, история о его сватовстве и о том, как княгиня "переклюкала" императора. Обо всем остальном говорится как бы походя, без комментариев, что лишний раз указывает на естественность изложения известных летописцу фактов, на отражение в них реальных политических событий. В летописи отражена единая кондеп-


60 Scyl., p. 240.

61 См., например, М. В. Левченко. Указ, соч., стр. 229.

стр. 37


ция крещения как крупного политического события в истории древней Руси. Позднее расцвечение событий рассуждениями императора о разуме Ольги и ее красоте действительно не имеет отношения к историческим реалиям.

Некоторые дополнительные сведения о крещении Ольги в Константинополе можно получить путем изучения режима ее пребывания в Византии. После почти двухмесячных переговоров под городом наступило время первого ее приема во дворце, говоря о котором Константин назвал Ольгу ее языческим именем Елга62 . На этом приеме на золотом блюде, украшенном драгоценными камнями, ей было преподнесено посольское содержание - 500 милиарисиев. Этому блюду суждено было еще раз появиться на страницах источников. Посетивший в 1252 г. Константинополь русский паломник Добрыня Ядрейкович, будущий архиепископ Новгородский Антоний, сообщил в своих путевых записях, что он видел в храме св. Софии драгоценное блюдо, подаренное княгиней Ольгой: "И блюдо велико, злато служебное Олгы Руской, когда взяла дань, ходивще ко Царю-городу"63 . Д. В. Анналов считал, что под служебным блюдом следует понимать богослужебный сосуд, а не то блюдо, на котором Ольге были преподнесены деньги во время приема у императора 9 сентября64 . Но как оно попало к язычнице, почему его описание Антонием так близко к сведениям Константина Багрянородного, который также отметил, что деньги были преподнесены русской княгине на драгоценном блюде? Можно с известной долей вероятия предположить, что, именно преподнесенное Ольге императором драгоценное блюдо она и подарила в ризницу храма св. Софии, где принимала крещение между первым и вторым приемом у императора. Кстати, эта канва событий точно совпадает в описании Константина Багрянородного и "Повести временных лет".

Необходимо обратить внимание на еще один просчет источниковедов прошлого. Они восприняли рассказ летописи о порторной беседе Ольги с императором как искусственную вставку, признаком чего является дважды повторенная фраза: "И отпусти ю". Но если внимательно вглядеться в канву событий, изложенных в летописи, то станет ясно, что она во многом совпадает с описанием Константина Багрянородного. Действительно, летопись начинает рассказ о пребывании Ольги в Константинополе с беседы у императора, во время которой княгиня поставила вопрос о крещении. В "Книге о церемониях" также говорится о первом приеме Ольги у императора 9 сентября, когда она была названа языческим именем Елга. Новгородская I летопись указывает, что после прибытия Ольги в Коцстантинопрль император "возва ю". Затем русские летописцы сообщают о крещении княгини императором и патриархом, о чем молчит Константин Багрянородный. После крещения, рассказывает летопись, состоялась первая беседа Ольги с патриархом, во время которой он "поучи ю", благословил "и отпусти ю". Далее летопись совершенно определенно говорит, что "по крещеньи" вторично "возва ю царь"65 , то есть пригласил и повел речь о "сватовстве". Эта повторная встреча с императором в известной мере совпадает со вторым приемом 18 октября, описанным Константином Багрянородным. Здесь Ольге были преподнесены "дары многи", император назвал ее дочерью, а затем "отпусти ю". Летописец описал прощальный прием, или, как его позднее называли на Руси, "отпуск", русской княгини у императора. Именно на таких "отпусках" иностранным послам вруча-


62 "De cerimoniis", pp. 594, 597.

63 Цит. по: Д. В. Айналов. Дар св. княгини Ольги в ризницу церкви св. Софии в Царьграде, стр. 1.

64 Там же, стр. 2.

65 ПВЛ. Ч. I, стр. 44; ср. "Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов", стр. - 44.

стр. 38


лись императорские дары, как это было и в случае с Ольгой. Но летопись на этом не заканчивает описание пребывания Ольги в Константинополе, она рассказывает, что перед отъездом Ольга снова побывала у патриарха, который имел с нею беседу и еще раз благословил ее.

Таким образом, канва событий, согласно летописным данным, выглядит следующим образом: простояв долгое время в константинопольской гавани, Ольга затем была принята императором, с которым провела первые переговоры, в том числе о своем крещении, затем крестилась и имела официальный прием у патриарха. Потом последовал "отпуск" у императора, во время которого Ольга имела с Константином еще одну беседу, и прощальный визит к патриарху. Константин Багрянородный описал лишь внешнюю форму двух приемов Ольги в своем дворце; летописец изложил материал значительно полнее, включив в свое описание и крещение и визиты к патриарху, отразив даже сюжеты переговоров Ольги с императором и характер бесед с патриархом. Из другого источника известно, что Ольга внесла дар в ризницу храма св. Софии; можно предположить, что она приняла крещение именно в этом, главном храме империи. Все это говорит о том, что в основу данного рассказа с самого начала был положен цельный текст, отразивший как "светскую", политическую, так и "церковную" линию визита Ольги в Константинополь. Последующие вставки в этот текст исключать не приходится, но в основном это были ничего не значащие сравнения Ольги с "царицей эфиопской", религиозные сентенции и т. п.

В отечественной историографии укрепилось мнение, что русская княгиня и византийские власти не договорились относительно учреждения на Руси церковной организации, что Ольга обращалась по этому поводу к Византии и то ли сразу получила не устраивавшее ее предложение греков, то ли взяла с них обещание об учреждении церковной организации на Руси, которое позднее не было выполнено, что вызвало раздражение русского двора и заставило Киев обратиться по тому же политическому вопросу на Запад. Подобный подход к проблеме представляется неправомерным. Нет никаких доказательств в пользу того, что Ольга обращалась к Византии с просьбой об организации на Руси автокефальной церкви. Напротив, летопись дает достаточный материал для того, чтобы составить прямо противоположное мнение. Здесь говорится не о крещении страны, а о крещении греками одной правительницы и не на Руси, что имело бы символическое значение как обращение народа в христианство (как это было при Владимире Святославиче), а в чужой стране, что могло быть оценено европейским миром лишь с точки зрения увеличения международного престижа Руси. Заметим, что и продолжатель Регинона и Скилица также говорят лишь о крещении Ольги и ни в какой мере не связывают этого крещения ни с попыткой крестить Русь, ни с какими-либо переговорами о создании там церковной организации.

В летописи отмечается, что распространение христианства на Руси представляло для Ольги серьезные трудности. В Константинополе она жаловалась патриарху: "Людье мои пагани и сынъ мой дабы мя богъ съблюлъ от всякого зла". В этих словах (независимо от того, оригинальный ли перед нами древнейший текст или позднейшая вставка) отражено понимание всей сложности введения христианства на Руси, где чрезвычайно сильно было язычество и где истинным язычником перед лицом набирающего силу на Руси христианства показал себя молодой великий князь Святослав Игоревич. Возвращаясь на Русь, Ольга боялась "всякого зла". Но на этом данный мотив не кончается. Летописец повествует далее, что, прибыв на родину, великая княгиня пыталась склонить к христианству Святослава, но безуспешно ("и учашеть и мати креститися, и не брежаше того ни во уши приимати"). Святослав не препятствовал людям креститься, но насмехался над ними ("но аще

стр. 39


кто хотяше креститися, не браняху, но ругахуся тому")66 . Когда же Ольга стала настаивать, то он заявил ей: "Како азъ хочу инъ закон прияти единъ? А дружина моа сему смеятися начнуть". На что княгиня отвечала: "Аще ты крестишися, вси имуть тоже створити". "Он же не послуша матере, творяше норовы поганськия". Ольга, по словам летописца, не отступалась, уговаривала сына: "Аще богъ хощетъ помиловати рода моего и земле руские, да възложить имъ на сердце обратитися къ богу, яко же и мне богъ дарова"67 .

За церковной фразеологией и религиозными сентенциями здесь просматриваются серьезные противоречия в русском обществе той пары, по вопросу принятия христианства. Ольга представляла тех, кто ратовал за его введение на Руси, Святослав, отражая настроение великокняжеской дружины - серьезной социальной силы, - выступал за сохранение язычества. Заметим, что даже в приведенном диалоге просматривается стремление Ольги не столько крестить самого Святослава, сколько продолжить ту политическую линию по введению Руси в лоно христианских государств, которую она активно продолжила и поддержала, приняв христианство. Спор между матерью и сыном, как это видно из летописной записи, шел не по поводу обращения в новую веру Святослава, а относительно крещения Руси. Недаром Ольга отмечала, что следом за своим князем "вси имуть тоже створити", и ратовала за всю "землю русскую". И даже если предположить, что подобный диалог в действительности не состоялся, что летописец воссоздал его по собственным образцам, тем не менее придется признать, что в этих, записях отражено понимание им чрезвычайно острой ситуации в связи с желанием Ольги крестить Русь и противоборством этому со стороны языческой части русского общества во главе со Святославом.

Трудно себе представить, как в подобных условиях, не имея никакой гарантии в успехе задуманного дела, никакой поддержки со стороны такой влиятельной силы, как великокняжеская дружина, могла Ольга договориться в Византии об учреждении у себя на родине церковной организации. Вспомним, что и в 60-е годы IX в., несмотря на заявление патриарха Фотия о принятии руссами христианства, на Русь была отправлена лишь христианская миссия, которая, как известно, не оставила заметного следа в русской истории. Подобные же факты прослеживаются и в отношениях между Византией и венграми. Незадолго перед появлением Ольги в Константинополе здесь был крещен (948 г.) один из венгерских вождей, Булчу, а в 952 г. крестился другой вождь - Дьюла, который взял с собой в Венгрию монаха Иосифа, рукоположенного константинопольским патриархом в епископы Венгрии. Однако в тот период византийская церковь не смогла удержать здесь своих позиций, и крещена была Венгрия лишь в конце X в. при Стефане68 .

В свете указанных соображений можно с полным основанием утверждать, что русское феодализирующееся общество в то время еще не было готово принять из Византии крещение, церковную организацию и что Ольга с подобными просьбами ни к императору, ни к патриарху не обращалась (да и следов такого ее шага нет в источниках). Ее крещение явилось индивидуальным политическим актом, смысл которого заключался в том, чтобы утвердить международный государственный престиж великокняжеской власти, поставить Русь на более высокий уровень в международной европейской иерархии.

Нет оснований для проведения аналогий между принявшей христианство в 60-е годы IX в. Болгарией и Русью середины X века. Борис Болгарский не только крестился сам, но под нажимом Византии заставил, несмотря на сильнейшую языческую оппозицию, креститься


66 ПВЛ. Ч. I, стр. 45.

67 Там же, стр. 46.

68 "История Византии". Т. 2, стр. 214.

стр. 40


болгарский народ. Его попытки обойтись в этом вопросе без империи, а позднее добиться независимости болгарской церкви от константинопольского патриархата окончились неудачей69 . Ничего подобного не наблюдалось в отношениях между Русью и Византией в середине X в., а потому у Ольги и членов ее посольства не было никаких оснований выражать обиды, неудовольствия, раздражение по поводу мифической неудачи переговоров относительно установления церковной организации на Руси. Но если это так, то сразу же теряет свой смысл устоявшийся тезис о том, что обиженная Русь обратилась по поводу учреждения на Руси церковной организации на Запад, результатом чего и явилось посольство Ольги к Оттону I в 959 году. Не выдерживает критики и тезис о колебаниях Руси в этом вопросе между Византией и Западом, выборе между ними и т. д. Ничего похожего на подобную политику Русь середины 50-х годов X в. не знала, зато усиленно добивалась возвышения своего государственного престижа непосредственно в Константинополе.

Что касается молчания Константина VII по поводу крещения Ольги, то оно, как уже отмечалось в историографии, объяснялось просто: царственный автор описывал не историю пребывания русской княгини в Византии, а только ее визиты во дворец. Прием Ольги 9 сентября, о котором рассказал Константин, является уникальным в истории византийского дворцового церемониала событием: визит императорской чете был нанесен не обычным послом, а главой иностранного государства, да еще женщиной. Все это и вызвало неповторимые церемониальные ситуации70 . И Константин описал их, отметив все особенности приема русской княгини.

Какие же проблемы интересовали Ольгу в Византии, помимо крещения и связанного с этим возвышения политического престижа Руси, стремления вывести ее из того невысокого ряда, который, согласно византийским канонам, она занимала рядом с печенегами и уграми? Исследователи высказывали мысль о том, что рассказ летописи о сватовстве императора к Ольге отразил какие-то переговоры княгини в Константинополе по поводу скрепления русско-византийских отношений династическим браком. Не располагая аргументами в пользу того, что текст о сватовстве или комплименты императора ("подобна еси царствовати въ граде с нами") отражают какие-то переговоры о династическом браке, обратим внимание на другое. Крещение Ольги, получение ею титула "дочери" императора - это лишь один из признаков того, что намерения княгини во время этой поездки были тесно связаны с надеждами на получение Русью более высокой политической титулатуры и отражали ее государственную международную линию, выраженную, в частности, в постоянном совершенствовании договорных отношений с империей. Другим таким признаком является та обида, которую княгиня выразила византийскому посольству в Киеве: "Тако же постоиши у мене в Почайне, яко же азъ в Суду".

Итак, до автора "Повести временных лет" дошли сведения о том, что Ольга, по ее мнению, слишком долго простояла "в Суду", то есть в константинопольской гавани. Следует согласиться с этой летописной версией, потому что и по сведениям Константина Багрянородного она была впервые принята во дворце лишь 9 сентября, между тем как русские караваны отправлялись в империю, как правило, летом. В. Т. Пашуто не без основания предположил, что руссы дожидались приема у императора более двух месяцев. Об этом, по мнению автора, могут говорить сведения Константина VII о двух выплатах посольству "слебного", то есть посольского содержания, первая из которых состоялась


69 См. "История Болгарии". Т. I. М. 1954, стр. 74; "История Византии". Т. 2, стр. 198; В. Гюзелев. Указ, соч., стр. 190 и ел.

70 G. Ostrogorskij. Византия и киевская княгиня Ольга, р. 1462.

стр. 41


9 сентября и значительно превышала вторую, выданную 18 октября, то есть через месяц с небольшим71 .

Какова же причина столь длительной задержки русского посольства "в Суду"? Историки в основном видели ее в подозрительности греков, в их формализме, в желании дать русской княгине почувствовать дистанцию между императором и ею. Такой подход к решению вопроса представляется несостоятельным. Как известно, статус русских посольств и купеческих караванов определялся в предшествующие десятилетия соответствующими статьями договоров 907 г., а позднее 944 года. Там четко было сказано, что по прибытии к Константинополю руссов переписывают, выясняя состав их посольства, приставляют к ним особого чиновника, который определяет их место жительства - русское подворье около монастыря св. Маманта, затем они в соответствующем порядке входят в город и т. д. Но в случае с прибытием в Константинополь великой княгини определенно возник дипломатический казус, сведения о котором и отложились в летописи.

Ответ на интересующий нас вопрос можно получить, проанализировав, с одной стороны, состав русского посольства, а с другой - еще раз вернувшись к приемам русской княгини во дворце, описанным Константином Багрянородным. Если в состав посольства Игоря в Византию входил 51 человек72 , то число сопровождавших Ольгу лиц перевалило за сотню, не считая охраны, корабельщиков, слуг. В состав посольства входили родственник Ольги (апепсии), 8 ее приближенных, возможно, знатных киевских бояр, 22 апокрисиария, 44 торговых человека, люди Святослава, священник Григорий, 6 человек из свиты апокрисиариев, 2 переводчика, а также приближенные женщины княгини73 . Состав посольства, как видим, напоминает русскую миссию 944 года. Апокрисиарии, как отмечено в историографии74 , являлись представителями от видных русских князей и бояр. Однако, как и в случае с посольством 944 г., за ними не было никакого реального политического представительства. Их связь с видными политическими фигурами Древнерусского государства была лишь номинальной, титульной, что было правильно оценено византийским двором: апокрисиарии получили посольского жалованья по 12 милиарисиев каждый, то есть столько же, сколько и купцы, и даже меньше, чем переводчик (15 милиарисиев). Другое дело, что в составе посольства Ольги по сравнению с посольством Игоря появилась новая категория - либо родственников, либо приближенных, которые получили на первом приеме по 20 милиарисиев, что указывает на их высокое место в посольской иерархии: больше них получила только сама Ольга и ее родственник. Во всяком случае, столь представительного, столь пышного посольства Русь в Византию еще не засылала. Ольга явилась в Константинополь во всем великолепий, со значительным флотом, на котором и прибыли сто с лишним человек- членов посольства, не считая обслуги. Такая миссия должна была преследовать какие-то исключительные цели.

Каков же был уровень приема посольства Ольги во дворце? Как известно, в историографии противостоят друг другу две точки зрения: одна говорит о плохом приеме Ольги в Константинополе, мизерных дарах, что соответствовало уровню приема захудалых владетелей Востока; другая отмечает высокий уровень приема русского посольства. Рассмотрим подробнее фактическое положение дела.

Первый прием Ольги императором 9 сентября проходил так, как обычно проводились приемы иностранных правителей или послов круп-


71 В. Т. Пашуто. Указ, соч., стр. 67.

72 ПВЛ. Ч. I, стр. 34 - 35.

73 "De cerimoniis", p. 597.

74 М. В. Левченко. Указ, соч., стр. 230; G. Ostrogorskij. Византии и киевская княгиня Ольга, р. 1464; В. Т. Пашуто. Указ. соч., стр. 67.

стр. 42


ных государств. Император обменялся с ней через логофета церемониальными приветствиями в роскошном зале - Магнавре, на приеме присутствовал весь состав двора, обстановка была чрезвычайно торжественной и помпезной. Прием проходил по типу приема, описанного Лиутпрандом, епископом Кремонским, являвшимся в 949 г. послом итальянского короля Беренгара при константинопольском дворе. В тот же день состоялось и еще одно торжество, ставшее традиционным по случаю приема высоких послов (о том же пишет и Лиутпранд): обед, во время которого присутствовавшие наслаждались певческим искусством лучших церковных хоров Константинополя, различными сценическими представлениями75 .

Однако Константин Багрянородный описал и такие детали приемов русской княгини, которые не имели аналогий во время встреч с другими иностранными представителями и никак не соответствовали "византийской политической религии". Хотя император и продемонстрировал все свое величие, он сделал при этом ряд отступлений от принятых церемониалом тронного зала традиций. После того, как придворные встали на свой места, а Константин воссел на "троне Соломона", завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была отодвинута, и Ольга впереди своей свиты двинулась к императору. Обычно иностранного представителя подводили к трону два евнуха, поддерживавшие его под руки, а затем тот совершал проскинезу - падал ниц к императорским стопам. Именно об этом рассказал в своей хронике Лиутпранд: "Я оперся на плечи двух евнухов и так был приведен непосредственно перёд его императорское величество... После того как я, согласно обычаю, в третий раз преклонился перед императором, приветствуя его, я поднял голову и увидел императора в совершенно другой одежде"76 . Ничего подобного не происходило с Ольгой. Она без сопровождения подошла к трону и не падала перед императором ниц, как это сделала ее свита, хотя в дальнейшем и беседовала с ним стоя. Кроме того, Ольга была отдельно принята императрицей, которую приветствовала лишь наклоном головы. Здесь также был устроен торжественный выход придворных Дам; беседа русской княгини с императрицей проходила через препозита.

После небольшого перерыва, который Ольга провела в одном из залов дворца, состоялась встреча русской княгини с императорской семьей, что, как отметил Г. Острогорский, никогда не имело места во время приема обычных послов77 . "Когда император воссел с августою и своими багрянородными детьми, - говорится в "Книге о церемониях", - княгиня была приглашена из триклйна КеНтурия и, сев по приглашению императора, высказала ему то, что желала"78 . Здесь, в узком кругу, и состоялся разговор, ради которого Ольга приехала. Такую практику также не предусматривал дворцовый церемониал - обычно послы вели беседу с императором стоя. Право сидеть в его присутствии считалось чрезвычайной привилегией и предоставлялось лишь коронованным особам, но и тем ставились низкие сиденья79 .

В тот же день состоялся парадный обед, перед которым Ольга вновь вошла в зал, где на троне восседала императрица, и вновь приветствовала ее легким поклоном. За обедом Ольга сидела вместе с зостами - придворными дамами высшего ранга (за "усеченным столом"); зосты пользовались правом сидеть за одним столом с членами


75 "De cerimoniis", p. 597; "Liutprandi cremonensis episcopi historia gestorum regum et imperatorum sive antapodosis" (далее - "Liutprandi antapodosis"), PL. P. 1855, t. 136, J. -P. Migne, lib. 6, p. 895.

76 "Liutprandi antapodosis", lib. 6, pp. 895 - 896.

77 G. Ostrogorskij. Византия и киевская княгиня Ольга, р. 1469.

78 "De cerimoniis", p. 596.

79 G. Ostrogorskij. Византия и киевская княгиня Ольга, р. 1469.

стр. 43


императорской семьи; это право было предоставлено и русской княгине; "усеченный стол" - это как раз тот, считает Г. Острогорский, за которым восседала императорская семья80 . За десертом Ольга вновь оказалась за одним столом с императором Константином, его сыном Романом и другими членами императорской семьи81 . И во время парадного обеда 18 октября Ольга сидела за одним столом с императрицей и ее детьми82 . Ни одно обычное посольство, ни один посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались.

И еще одна характерная деталь отличает прием русского посольства и 9 сентября и 18 октября. На этих встречах русские были в одиночестве; вместе с ними не было ни одного другого иностранного посольства. Между тем в практике византийского двора существовал обычай одновременно давать торжественный прием нескольким иностранным миссиям. Так, тот же Лиутпранд сообщает, что во время первого посещения императорского дворца вместе с ним были послы кордовского халифа, а также Лиутфред, майнцский купец, посланный к императору германским королем83 . Спустя 19 лет, будучи снова послом в Византии и представляя там германского императора Оттона I, Лиутпранд сидел на парадном обеде вместе с болгарскими послами, которых, кстати, посадили на более почетные места, что и задело императорского посла84 . "Персональное" приглашение русскому посольству в обоих случаях следует расценивать как особую привилегию.

Все это указывает на то, что русские приложили немало стараний, чтобы превратить свое посольство в экстраординарный случай в византийской дипломатической практике. Поэтому не случайно Ольга обошлась без евнухов при приближении к императору, не падала перед ним ниц, удостоилась приема императрицы, ела за императорским столом и т. д., то есть, проходя поначалу в ранге обычного посла, затем заняла в посольском церемониале совершенно особое место. Средневековая практика приемов и отпусков иноземных послов, в частности в Русском государстве XV-XVII вв. и русских послов за рубежом85 , говорит о том, что споры по вопросам церемониала затягивались порой на долгие недели, отражая упорную борьбу за престиж своего государства. Этот опыт более позднего времени подсказывает ключ к решению загадки долгого пребывания посольства Ольги близ Константинополя: вероятно, все это время велись напряженные и тяжелые переговоры по поводу церемониала приема русской княгини, в ходе которых и рождались все те отступления от привычных обычаев встречи иностранных послов в столице империи.

Судя по многочисленности и пышности русского посольства, по тому, что сама великая княгиня (возможно, по приглашению Константина VII) отправилась в далекий и нелегкий путь, руссы должны были настаивать на исключительности приема, на воздании Ольге особых почестей, на сведении до минимума того расстояния, которое отделяло русских князей от византийских императоров. Известных результатов в этом отношении Ольге добиться удалось. Стороны пришли к компромиссному решению по вопросам церемониала: в приеме русской княгини нашли отражение как стереотипные правила встреч высоких иностранных послов, так и черты, характерные лишь для встречи высокой русской гостьи. Византийский император сумел сохранить расстояние,


80 Ibid., p. 1470.

81 "De cerimoniis", p. 597."

82 Ibid., pp. 597 - 598.

83 "Liutprandi antapodosis", lib. 6, p. 895.

84 "Liutprandi cremonensis episcopi relatio de legatione Constantinopolitana". PL, t. 136, p. 917.

85 Подробнее об этом см. Л. А. Юзефович. Русский посольский обычай XVI века. "Вопросы истории", 1977, N 8.

стр. 44


отделявшее его от правительницы "варваров", хотя и вынужден был пойти на серьезные уступки. Понятно, что долгие переговоры "в Суду" должны были произвести на княгиню, которая приехала в Константинополь добиваться для своего великокняжеского дома высших почестей, самое неблагоприятное впечатление. Именно в этом следует искать причину ее недовольства и раздражения, высказанных позднее византийским послам в Киеве.

Вопрос о преподнесенных Ольге дарах не противоречит этой концепции. Историки спорили по поводу того, мизерны были эти дары или, напротив, вполне приличны. Нам представляется, что спор этот беспредметен, так как Д. В. Айналов86 убедительно доказал, что во время как первого, так и второго приема Ольге были преподнесены не дары, а посольское содержание. Тот же автор отметил, что под дарами обычно разумелись золотые и серебряные вещи, что точно такое же содержание, как Ольга, получил до нее сарацинский посол (500 милиарисиев, которые ему, как и Ольге, преподнесли на золотом блюде). Обратился Д. В. Айналов и к случаю с выплатой посольского содержания членам итальянского посольства, для чего был составлен специальный список, по которому император вручил на аудиенции каждому причитающуюся ему сумму. Д. В. Айналов высказал мысль, что эти дары не что иное, как "слебное" договоров 907 и 944 годов. Блюдо же в данном случае послужило просто для подношения денег. Обратил он внимание и на то, что вторая плата (18 октября) была меньше первой, что также указывает на подневную оплату. Что касается даров, то они Ольге были вручены особо; о них-то и говорит летопись87 : "И дасть ей дары многи, злата и сребро, паволоки и съсуды различныя, и отпусти ю"88 . Так же понимает этот вопрос и В. Т. Пашуто89 .

Добавим к этому, что Лиутпранд, описывая свое посольство 949 г., отметил, что после приема и торжественного обеда ему были преподнесены императором дары. Что касается денежной выплаты на содержание посольства, то о ней Лиутпранд рассказывает, что деньги ему были вручены императорским чиновником на особой раздаче90 . Следует, видимо, напомнить и о том, что дары иностранному посольству обычно преподносились во время прощального приема, и в этом смысле летописец совершенно точно фиксирует, что дары император вручил Ольге, когда "отпусти ю", то есть когда дал ей прощальную аудиенцию. Да и в последней летописной записи, касающейся поездки, отмечено, что император "много дарихъ" Ольгу, а та обещала в ответ прислать ему типично русские подарки: челядь, воск, меха.

Все эти факты говорят о том, что Ольга была принята в Византии не как обычный посол, а как высокая владетельная особа. Не исключено, что разговор в Константинополе мог касаться и вопроса об установлении с императорским домом династических связей. К тому времени практика таких уз Византии с "варварскими" государствами, либо подкреплявшая союзные отношения, либо способствовавшая возвышению престижа того или иного государства, была уже хорошо известна. Так, в VIII в., стремясь сохранить союз с Хазарией, император Лев III женил на хазарской принцессе своего сына Константина, за что впоследствии его резко осудил Константин Багрянородный, посчитавший, что Лев III нанес тем самым ущерб престижу императорской власти91 . Так,


86 Д. В. Айналов. О дарах русским князьям и послам в Византии, стр. 296 - 299.

87 Там же, стр. 300, 304 - 306.

88 ПВЛ. Ч. I, стр. 44.

89 В. Т. Пашуто. Указ, соч., стр. 67.

90 '"Liutprandi antapodosis", lib. 5, pp. 396, 398.

91 "Constantine Porphyrogenitus de administrando imperio" (далее "De administrando imperio"). Ed. by C. J. Moravcsik; transl. by R. J. H. Jenkins. Budapest. 1949. cap. 13, pp. 69, 73; D. Obolensky. The Empire and its Northern Neighbours, 565- 1018, pp. 487, 182, 186.

стр. 45


в 20-е годы X в. болгарский царь Петр скрепил дружеские отношения с Византией браком на внучке императора Романа I Марии92 . Кстати, этот шаг тоже был осужден Константином Багрянородным. В свою очередь, стремясь заручиться поддержкой мощной державы франков, а позднее Германского королевства в борьбе с арабами, византийские императоры настойчиво добивались укрепления династических связей с домом Карла Великого. В 802 г. ему было направлено письмо с предложением заключить договор о мире и любви и укрепить его династическим браком93 . В 842 г. император Феофил отправил посольство в Трир к Лотарю I для переговоров о совместных действиях против арабов и предложил руку своей дочери сыну Лотаря Людовику. А в 869 г. с той же целью Василий I Македонянин стремился оформить брак своего сына Константина и дочери немецкого короля Людовика II94 .

В свете этих усилий сопредельных с Русью стран (Хазарского каганата, Болгарии), а также борьбы за государственный престиж в ходе выработки дипломатических документов, статуса посольства Ольги, последующего ее крещения и получения титула "дочери" императора вполне вероятно, что Ольга могла вести переговоры по поводу династического брака молодого Святослава с одной из принцесс императорского дома. В этой связи особо значительно звучит предостережение Константина Багрянородного своему сыну Роману ни в коем случае не допускать браков с "варварами" и не предоставлять им, несмотря на их требования ("как это часто случается"), императорских одеяний, венцов или другого убранства. Среди "варваров" называет Константин VII хазар, угров и Русь. За этим предостережением в его сочинении следует раздраженный пассаж относительно того, что в прошлом императоры нанесли большой урон престижу своей власти, допустив династические браки с хазарами и болгарами95 . Следует прислушаться к замечанию В. Т. Пашуто о том, что под именем анепсия мог скрываться сам молодой русский князь96 , которого мать привезла в Константинополь не без политических расчетов.

Наконец, объектом переговоров в Константинополе, как это видно из записи о просьбе византийских послов в Киеве и об ответе им Ольги, были вопросы, связанные с реализацией союзного договора 944 года. Послы, судя по летописи, передали Ольге слова императора: "Много дарихъ тя. Ты бо глаголаше ко мне, яко еще возъвращюся в Русь, многи дары прислю ти: челядь, воскъ и скъру, и вой в помощь". "Вой в помощь" - вот что обещала русская княгиня Константину VII. Император, видимо, уже думал о будущих военных кампаниях против арабов и хотел заручиться русской помощью, в обмен на которую Ольга и выставляла свои требования в области титулатуры, а возможно, и династического брака и т. д., что было свойственно "варварам" и о чем с раздражением писал император в своем сочинении. Именно в этом вопросе стороны разошлись, недовольные друг другом. Истоки этого недовольства Ольга возводит к долгим словопрениям "в Суду", а Константин VII - к требованиям руссов родственных связей с импеоаторским домом и символов царской власти.

Реализация союзного договора была тем сюжетом, на который нанизывались политические требования русской стороны. Поэтому нет серьезных оснований предполагать, что цель переговоров Ольги с императором состояла в заключении нового договора, повторявшего соглашение 944 г., или в достижении каких-то договоренностей в области торговых отношений (В. А. Пархоменко, М. Д. Приселков, М. В. Лев-


92 См. "История Болгарии". Т. I, стр. 88; "История Византии". Т. 2, стр. 200.

93 Regest, N 357.

94 Regest, NN 443, 480.

95 "De administrando imperio", cap. ГЗ, pp. 67, 73, 75.

96 В. Т. Пашуто. Указ, соч., стр. 67.

стр. 46


ченко). Трудно согласиться и с мнением о том, что если не считать христианизации, то круг проблем, волнующих обе стороны, был тот же, что в 944 году. Он был прежним лишь с точки зрения постоянного стремления Руси IX-X вв. повысить свой международный авторитет, добиться от Византии новых политических уступок. Но на каждом этапе Русь ставила своеобразные конкретные задачи, и в этом смысле посольство Ольги ни в чем не повторило переговоры времен выработки русско-византийских соглашений. Что касается мнения о том, что на переговорах 957 г. шла речь о реализации договора 944 г., то это справедливо, но лишь с одной оговоркой: на этой реализации настаивала империя, а русская сторона умело использовала интересы Византии, чтобы добиться политических выгод в сферах, о которых уже шла речь. Отказ Ольги предоставить Византии военную помощь и был, всего вероятней, связан с ее неудачными переговорами по поводу династического брака, получения более высокого достоинства, чем то, которого она добилась, и долгими переговорами "в Суду" по поводу церемониала. Однако договор 944 г. продолжал действовать, и посылка русского отряда на помощь Византии, боровшейся за Крит, наглядно подтверждает это.

В 959 г. Ольга проявляет еще одну внешнеполитическую инициативу, отправив посольство к германскому королю Оттону I. В историографии этот шаг русской княгини обычно связывали с тем, что Ольга, потерпев неудачу с введением церковной организации из Византии и не получив там необходимых политических преимуществ, обратилась по тем же вопросам на Запад, чем оказала давление на несговорчивый византийский двор. Но ни о какой церковной организации в Константинополе, как это показано выше, не было и речи. С какой же целью направила она посольство к Оттону I, бывшему тогда лишь германским королем и, конечно, не пользовавшемуся столь высоким международным авторитетом, как византийский император? Ответить на этот вопрос, принимая традиционную точку зрения, весьма затруднительно.

Анализируя факт посылки русского посольства на Запад, историки в основном опирались на слова продолжателя Регинона о том, что русские послы обратились с просьбой к императору дать епископа и пресвитеров их народу, и меньшее значение придавали весьма знаменательной записи того же автора о том, что послы "притворно, как впоследствии оказалось... просили" об этом97 . Интерпретируя эту фразу, В. Фидас отнес слово "притворно" именно к просьбе о поставлении епископа и пресвитеров, а не к предыдущей фразе, говорящей о крещении Ольги в Константинополе. На этом основании он сделал совершенно определенный вывод о том, что ни о каком введении христианства из рук Оттона I на Руси не могло быть и речи. Об этом же говорит и холодный прием епископа Адальберта в Киеве, а также его последующая неудача на Руси98 . Между тем в этом добавлении заключен и иной смысл. Оно говорит, что русские послы либо превысили свои полномочия, пригласив епископа и пресвитеров, хотя в Киеве об этом не было и речи, либо действительно Ольга решила просить Оттона I о введении церковной организации на Руси, но в дальнейшем под давлением языческой оппозиции вынуждена была взять свою просьбу обратно и выслать немецких миссионеров из Киева, либо цель русского посольства при дворе Оттона I была понята неправильно. Во всяком случае, неловкость с приглашением епископа из германских земель ощущается в источнике довольно основательно. Думается, ни одна из этих версий не может объяснить появление в Киеве епископа Адальберта. Что касается самовольства в этом вопросе русских послов, то оно исключается в силу того, что к середине X в. на Руси уже существовали прочные дишго-


97 MGH SS. Т. 1, р. 624.

98 В. Фидас. Указ. соч., pp. 645 - 646.

стр. 47


магические традиции, появилась категория людей, исполнявших дипломатические поручения. Послы действовали строго от имени великого князя и были ему подотчетны, что совершенно очевидно выявляется при заключении договоров 907, 911 и 944 годов.

В силу уже отмеченных выше обстоятельств - наличия мощной языческой партии в Киеве во главе со Святославом - представляется невероятным, чтобы Ольга пошла на столь ответственный шаг, как получение церковной организации Руси из рук Отгона I. Это было бы вызовом не только великокняжеской дружине и язычникам, но и русским христианам, которые были связаны с византийской церковью. О ее сильном влиянии на Руси хорошо знали и в Риме. Это видно, в частности, из буллы папы Иоанна XIII от 967 г. об утверждении Пражского епископства. Папа наказывал чешскому князю Болеславу II, чтобы он выбрал для богослужения "не человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского или русского народа, или славянского языка, но следуя апостольским установлениям и римским, выбрал лучше наиболее угодного всей церкви священника, особенно сведущего в латинском языке, который смог бы плугом вспахать сердца язычников"99 . Как известно, Болгария приняла христианство из Византии, а здесь она упоминается в одном контексте с Русью. Да и сама Ольга, крестившись в Византии, получив титул императорской "дщери" и благословение константинопольского патриарха, несмотря ни на какие обиды как политического, так и частного порядка, не могла не чувствовать себя связанной с византийской церковью.

Трудно себе представить, чтобы Отгон I и королевские чиновники не поняли, с какой просьбой к ним обратились русские послы, и направили без соответствующей подготовки церковную миссию в Киев. Смысл событий нам представляется в несколько ином свете. Русь того времени активно продолжала искать международные контакты: Византия, Болгария, Хазарский каганат, варяги, печенеги, угры давно уже были в сфере ее политического внимания. Со всеми этими государствами и народами ее связывали давние отношения. С большинством из них Русь к середине X в. не раз заключала мирные договоры, различного рода соглашения. С IX в. киевские князья проявили интерес к контактам с империей франков, которая стала к тому времени существенным международным фактором, и в 839 г. русская миссия в сопровождении византийских послов появилась в Ингельгейме. Целью этого посольства на Запад явился сбор сведений об империи франков, ознакомление с окружающими странами100 . Как известно, эта миссия кончилась печально для киевских посланцев. С тех пор источники молчат о каких бы то ни было дипломатических контактах Руси с франками и Германским королевством.

Между тем последнее превратилось к середине X в. в могущественную империю. В середине X в. Отгон I захватил Италию и одержал ряд побед над венграми. Религиозный фанатик, он стремился создать имперско-церковную систему и в 962 г. увенчал свои усилия принятием титула императора Священной Римской империи. При нем особенно активизировалась миссионерская деятельность на Востоке, в частности в землях славян. Б. Я. Рамм отмечает, что после учреждения епископства в Магдебурге Оттон I решил создать две новые епархии - в Польше и на Руси, подчинив их майнцскому епископу101 . В этих условиях ряд государств, в том числе и Византия, стремились укрепить мирные отношения с Германским королевством. Русское посольство 959 г. вряд ли мож-


99 "Cosmae Pragensis chronica boemorum". MGH SS, nova series. B. 1923, t. II, p. 44; см. перевод: "Козьма Пражский. Чешская хроника". М. 1962, стр. 66.

100 См. А. Н. Сахаров. Русское посольство в Византию. 838 - 839 гг. "Общество и государство феодальной России". М. 1975, стр. 260 - 261.

101 См. Б. Я. Рамм. Указ. соч., стр. 15, 31 - 32.

стр. 48


но рассматривать изолированно от усилий других стран и самой Руси установить контакты с державой Оттона I. В. Т. Пашуто заметил, что в политические расчеты Ольги мог входить и факт сближения в 60-е годы X в. Польши и Германии102 . Необходимо сказать здесь и о присутствии русского посольства на имперском съезде в Кведлинбурге в 973 году. В хронике Ламберта говорится, что на этом съезде присутствовали посольства из Рима, Италии, Византии, Венгрии, Дании, Польши, Болгарии, Чехии, а также русское посольство, прибывшее с богатыми дарами103 . Таким образом, русское посольство оказалось при дворе германского императора среди миссий других государств Европы, и это несмотря на историю с епископом Адальбертом, происшедшую несколькими годами ранее.

Такая дипломатическая активность может говорить лишь об одном- о желании вступить в отношения "мира и дружбы" еще с одним крупным государством западного мира, с которым до сего времени у Руси не было регулярных дипломатических контактов. "Это была попытка, - как справедливо отметил М. А. Алпатов, - установить политические связи с Империей"104 . Подобное стремление находилось в русле тех усилий по расширению своего международного влияния, которые Русь настойчиво проводила в жизнь во второй половине IX - первой половине X века. К Оттону I прибыла обычная миссия "мира и дружбы" для установления между государствами нормальных мирных отношений, которые обычно состояли из регулярного обмена миссиями, свободного пропуска торговцев. Вспомним, что в результате русского посольства в Византию в 60-е годы IX в. на Русь были отправлены греческие христианские миссионеры. Однако никаких заметных церковных или политических следов эта миссия не оставила, хотя часть руссов, вероятно, и крестилась, видя в этом приобщение к политическим высотам византийского мира. В ходе такой же миссии на Запад во время переговоров с Оттоном I у германского короля могла возникнуть мысль об использовании представившегося случая для попытки внедрить свою церковную организацию на Руси, и он обратился к руссам с просьбой о направлении в Киев церковной миссии, на что и получил согласие. Но это вовсе не означало, что Русь обратилась к Оттону I по поводу введения в своих землях христианства немецко-римского образца; руссы допустили свободу миссионерской деятельности со стороны Запада так же, как они сделали это на сто лет раньше в отношении Византии.

Но как же оценить в этой связи слова продолжателя Регинона - Адальберта о том, что руссы обратились с просьбой об организации в Киеве епископства и поставлении пресвитеров? Думается, что эта просьба должна остаться на совести самого Адальберта: ничто не указывает на то, что Русь конца 50-х годов X в. готова была к введению церковной организации, и здесь мы согласны с В. Фидасом. Удивительно и другое: если руссы, по словам Адальберта, обратились к Оттону I с такой просьбой, то почему он, столь ревностный церковник и активный распространитель немецкого влияния на Востоке, так медлил. После появления руссов при королевском дворе прошло значительное время, а епископ все еще не был определен. Лишь в 960 г. монаха Либуция посвятили в епископы для Руси, но выехать туда он не торопился, а вскоре умер. Прошел еще год, и вот появился новый кандидат - Адальберт, да и тот обвинил в своем новом назначении архиепископа


102 В. Т. Пашуто. Указ. соч., стр. 120.

103 MGH SS. Т. III, р. 63. Правда, исследовавший данный вопрос М. Б. Свердлов полагает, что Ламберт выдумал этот факт, так как в иных хрониках подобное известие отсутствует (М. Б. Свердлов. Политические отношения Руси и Германии X - первой половины XI в., стр. 287), хотя мотивов этой фальсификации, да еще в пользу Руси, автор не приводит.

104 М. А. Алпатов. Указ. соч., стр. 66.

стр. 49


Вильгельма, считая, что на новую должность его поставили "по интригам и навету" последнего105 . Все это плохо вяжется с официальным предложением со стороны Руси организовать в Киеве епархию; зато такой ход событий вполне соответствует разрешению со стороны руссов допустить в свои земли немецких миссионеров, на что те шли с великой неохотой, как на дело неясное, трудное и неблагодарное. В том же направлении ведет нас и последующая история пребывания Адальберта на Руси. В 962 г. он вновь появился при дворе Оттона I, "не сумев преуспеть ни в чем, для чего он был послан, и видя свой труд тщетным". Часть миссии погибла на обратном пути, неудачливый кандидат в русские епископы с трудом добрался до родных мест, был обласкан императором и архиепископом106 , а позднее поставлен в архиепископы Магдебурга107 .

Что же произошло в Киеве? Ряд ученых предполагают, что в русской столице вспыхнуло народное возмущение против ретивого епископа, который занимался не только миссионерской деятельностью, но и пытался осуществить какие-то политические притязания Оттона I. Он был изгнан, в Киеве произошел государственный переворот, а пригласившая епископа Ольга отошла от государственных дел (М. Д. Приселков, В. А. Пархоменко, Б. Я. Рамм, М. А. Алпатов). Судя по недовольству Адальберта киевлянами, а также по указанию хроники Ламберта Герсфельдского о том, что Адальберт, белов из Киева, "едва избежал их (киевлян. - А. С. ) рук"108 , и сообщению Титмара Мерзебургского, что он "был оттуда (из Киева. - А. С. ) изгнан народом"109 , можно сделать вывод, что конфликт между немецким епископом и жителями русской столицы действительно имел место, хотя правы и те, кто утверждал, будто спутники епископа погибли не от рук киевлян и, возможно, не в русских землях, а где-то в иных местах на пути в Германию110 .

Справедливо замечено, что дальнейшее возвышение Адальберта указывает на рьяное исполнение им возложенного на него поручения111 , тем более что папа Иоанн XIII в булле о доставлении его в архиепископы отметил, что на Руси Адальберт потерпел неудачу "не по своей нерадивости"112 . Однако вряд ли есть основания связывать изгнание Адальберта с серьезными внутриполитическими переменами в Киеве, которые, кстати, не прослеживаются по источникам. Не видно, чтобы расхождение Ольги с сыном пошло дальше споров по поводу введения христианства. Более того, когда Святослав надолго покидал Киев - а так было во время его войны с вятичами, волжскими булгарами, хазарами, ясами и касогами, а также в период первого похода в Болгарию, - во главе государства по-прежнему оставалась Ольга, что со всей очевидностью подтверждается изложенной в летописи историей печенежского нашествия на Киев в 968 г., когда княгиня возглавила оборону города113 . Добрые отношения, согласно летописным данным, существовали между Ольгой и Святославом и позднее, когда князь встретился с матерью и остался около больной Ольги и лишь после ее смерти вторично двинулся в Болгарию114 .

История с Адальбертом рисуется нам в несколько ином свете. Согласие русской стороны принять у себя, как писал В. П. Шушарин,


105 MGH SS. Т. I, р. 624.

106 Ibid., p. 625.

107 MGH SS. Т. IV, р. 561.

108 MGH SS. Т. III, р. 61.

109 MGH SS, Nova series. Т. IX, pp. 64 - 65.

110 А. Д. Воронов. Указ, соч., стр. 11.

111 Там же, стр. 10.

112 MGH, Legum. Leipzig. 1925, t. II, pp. 560 - 561,

113 ПВЛ. Ч. I, стр. 47 - 48.

114 Там же, стр. 48, 50.

стр. 50


"миссийного епископа" было в конечном итоге использовано Оттоном I для того, чтобы превратить его в полноправного представителя западной церкви и учредителя церковной организации на Руси. Вот это и встретило отпор и не столько, по-видимому, народа, сколько правящей языческо-христианской верхушки, не пожелавшей дать какие бы то ни было церковные и политические права представителю германского короля. Поэтому версия о том, что Русь "выбирала" путь между Византией и Западом, "могла примкнуть" к той или иной стороне, что она оказывала на Византию политическое давление, демонстрировала свою независимость от нее, что Ольга мстила обращением на Запад за "дипломатический карантин" "в Суду", а потом, когда она крестилась и Адальберт "опоздал", возвратилась опять к союзу с Византией, представляется нам необоснованной. Русское посольство на Запад преследовало самостоятельные политические цели, не связанные непосредственно с отношениями Руси с Византией.

Дипломатические шаги Ольги осуществлялись, когда Русь не воевала ни с одним из окружающих ее соседних государств. Но и в мирных условиях Древнерусское раннефеодальное государство настойчиво проводило прежнюю внешнеполитическую линию правящих кругов Руси, когда она силой оружия добивалась политического признания, равноправных межгосударственных соглашений с Византией, закрепляла за собой новые районы в Причерноморье. Эта линия на дальнейшее возвышение государственного престижа Руси, расширение ее международных связей прослеживается и в 50-х - начале 60-х годов X века. Не во всем и не повсюду дипломатическим усилиям Ольги сопутствовал успех: лишь частично добилась она поставленных целей в отношении Византийской империи, тернист был и путь установления нормальных политических отношений с другой могущественной державой Европы - Германским государством. Каждый из дипломатических шагов Руси встречал контрдействия и Византии и Оттона I, и киевским правителям приходилось взвешивать степень достигнутых успехов и политических уступок, которые требовали взамен Византия и Германия. В этом дипломатическом противоборстве Русь нащупывала политическую линию, которая в тогдашних условиях наиболее полно выражала бы интересы раннефеодального государства, интересы правящей династии.


Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ:
Комментируем публикацию: ДИПЛОМАТИЯ КНЯГИНИ ОЛЬГИ

© А. Н. САХАРОВ ()

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ИСТОРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.