ВОСПОМИНАНИЯ УЗНИКА ШЛИССЕЛЬБУРГСКОЙ КРЕПОСТИ

Воспоминания Л. Ф. Яновича¹ - волнующий рассказ о мужественных борцах, выступавших против царского самодержавия, политических узниках Шлиссельбург-

¹ Людвиг Фомич Янович родился в 1859 г. в дер. Лобкася, Шавельского уезда, Ковенской губернии, в богатой дворянской семье. По окончании Виленского реального училища учился в Петровской академии в Москве. Будучи студентом, сблизился с русскими революционерами, был одним из организаторов студенческого кружка в Москве - "Общестуденческий союз", за что и был исключен с третьего курса Академии. В 1881 г. выехал за границу и принимал участие в Интернациональном социалистическом конгрессе в гор. Хуре (октябрь 1881 г., Швейцария). Вернувшись на родину (в Царство Польское), вступил в члены первой политической организации польского рабочего класса "Пролетариат" (1882 - 1886 гг.) и стал одним из активных его членов. Организовывал рабочие кружки, читал здесь лекции, составлял программы для пропагандистов, писал и распространял прокламации и революционную литературу, отдавал собственные денежные средства для нужд партии. 30 июля (н. ст.) 1884 г. во время нелегальной явки был арестован, при аресте оказал вооруженное сопротивление, убив при этом полицейского. Во время ареста у Л. Ф. Яновича были обнаружены три экземпляра газеты "Пролетариат" (N 5), рукописи, шифрованные записки и подпольные адреса, связанные с деятельностью "Пролетариата", и 716 руб. 65 копеек. По варшавскому процессу 1886 г. Л. Янович был приговорен к 16 годам каторжных работ и в конце февраля 1886 г. вместе с Людвигом Варынским был заключен

ской крепости. Этот вопрос широко освещался в исторической и мемуарной литературе² . Но эта литература стала уже библиографической редкостью.

Л. Ф. Янович на протяжении 10 лет был заживо погребен в этом царском каземате и являлся одним из немногих, кому удалось выйти из него живым и рассказать обо всех ужасах и обреченности узников Шлиссельбурга. В публикуемых воспоминаниях Л. Ф. Яновича перед читателем проходит целая галерея имен. Среди них участники военной организации "Народной воли": героические русские женщины В. Н. Фигнер и Л. А. Волкенштейн, подполковник М. Ю. Ашенбреннер, мичман И. П. Ювачев, штабс-капитан артиллерии Н. Д. Похитонов (сын генерала Похитонова), осужденные в сентябре 1884 г.; основатель и руководитель первой политической революционной организации польского рабочего класса Людвиг Варынский, крупнейший русский политический деятель, один из близких друзей К. Маркса и Ф. Энгельса, Г. А. Лопатин; участник "Процесса по делу 20-ти" (февраль 1882 г.), член Исполнительного комитета партии "Народная воля" М. Н. Тригони, просидевший в Шлиссельбургской крепости 20 лет; выдающиеся народовольцы: Н. А. Морозов, А. И. Баранников, Н. В. Клеточников, М. Ф. Фроленко, осужденные по "Процессу Морозова" в марте 1881 г.; участник подпольного кружка Л. Я. Штернберга в Одессе - Б. Д. Оржих; мужественный борец за народное дело, один из руководителей студенческих волнений 1882 г. в Петербурге, И. Л. Манучаров (О. А. Манучарьянц) и др. В воспоминаниях содержатся также краткие сведения об участниках "Ульяновского процесса" 1877 г.: А. И. Ульянове, В. С. Осипанове, В. Д. Генералове, П. Я. Шевыреве и П. И. Андреюшкине, повешенных по указу царя во дворе Шлиссельбургской крепости 8 мая 1887 года. Воспоминания Л. Яновича познакомят читателя и с другими узниками Шлиссельбургской крепости, дадут представление об их мученической жизни, а также и о самой крепости, являющейся в настоящее время историческим памятником, позволят современному поколению еще лучше познать революционное прошлое.

Публикуемая рукопись, - видимо, перевод с польского, сделанный неизвестным

в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбургскую крепость, в которой просидел более 10 лет. В декабре 1896 г. сослан в Средне- Колымск, где примкнул к Польской социалистической партии (ППС) и стал деятельным сотрудником и корреспондентом ее заграничного органа "Pvzedswit", издававшегося за границей на польском языке. В феврале 1896 г. в этом журнале была опубликована его первая статья о Шлиссельбургской крепости, а затем воспоминания о Людвиге Варынском, Л. Кобылянском, статья "О последних минутах приговоренных к смертной казни членов "Пролетариата" и др. Л. Янович являлся также постоянным корреспондентом журнала "Научное обозрение", где печатался под псевдонимом "Л. Иллинич". Несмотря на долгие изнурительные годы ссылки и каторги, мечты об участии в живой политической деятельности на родине или за границей ни на минуту не покидали Л. Яновича. По отзывам политической ссыльной Л. В. Ергиной, его сокровенным желанием было организовать в одном из центров Европы "Революционное центральное статистическое бюро", куда стекались бы данные о рабочем движении всего мира. "Тогда каждый участник социалистического движения знал бы, что в каждый данный момент делают его братья во всех странах. Это развило бы дух солидарности среди пролетариата всех стран и усилило бы его активность". (Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма (ЦПА ИМЛ), ф. 163). В 1902 г. Л. Яновича вызвали в Якутск в качестве свидетеля по нашумевшему в то время делу А. Ергина, который застрелил колымского судебного заседателя Иванова. Политические ссыльные предприняли все меры к тому, чтобы организовать успешный побег Л. Яновича, на который он вначале было и согласился. Но здоровье Л. Яновича продолжало ухудшаться; больной, морально подавленный и потерявший надежду вернуться на родину, 16 мая 1902 г. он покончил жизнь самоубийством. В его посмертной записке якутской полиции было написано: "В моей смерти прошу никого не винить. Причина моего самоубийства - расстройство нервов и усталость, как следствие продолжительного тюремного заключения, и ссылка (в общем 18 лет) в крайне тяжелых условиях. В сущности говоря, меня убивает русское правительство (подчеркнуто автором). Пусть на него ляжет ответственность за мою смерть, равно как и за гибель бесконечного ряда других моих товарищей. Л. Янович" (ЦПА ИМЛ, ф. 163). В заключение письма "К якутским товарищам" читаем: "Ну, прощайте, товарищи! Желаю Вам от всей души увидеть Красное знамя, развевающееся над Зимним дворцом. 16 мая 1902 г. Якутск. Людвиг Янович" (там же).

² Л. А. Волкенштейн. 13 лет в Шлиссельбургской крепости. СПБ. 1906; Д. Г. Венедиктов-Безюк. По казематам Шлиссельбургской крепости. М. 1928; Е. Е. Колосов. Государева тюрьма - Шлиссельбург. М. 1930; М. Ю. Ашенбреннер. Шлиссельбургская тюрьма за 20 лет. Берлин. 1906; М. Н. Тригони. После Шлиссельбурга. "Былое", 1906, N 9; И. Л. Манучаров. Эпизод из жизни в Шлиссельбургской крепости. "Былое", 1906, N 8; В. С. Панкратов. Жизнь в Шлиссельбургской крепости. Птгр. 1922; М. Н. Новорусский. Тюремные Робинзоны. М. -Л. 1928; В. Н. Фигнер. Шлиссельбургские узники. М. 1920; Б. Шварцэ. Семь лет в Шлиссельбурге. СПБ. 1906; "Шлиссельбуржец Л. Ф. Янович" (Биография; из воспоминаний о юности, о процессе, о Шлиссельбурге; письмо из ссылки; приговор). СПБ. 1907, и др.

переводчиком, - обнаружена в архивных материалах польского политического ссыльного Яна Феликсовича Строжецкого, который находился в течение пяти лет в якутской ссылке вместе с Л. Яновичем. Хранится она в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Часть материала рукописи использована в брошюре "Шлиссельбуржец Л. Ф. Янович" и журнале "Pvzedswit" (1896 г., на польском языке). Следует заметить, что как в первом, так и во втором упомянутых изданиях текст воспоминаний Л. Яновича не имеет окончания. Не исключено, что данная рукопись является продолжением или повторным вариантом воспоминаний³ .

Подстрочные примечания к тексту сделаны автором. В тех случаях, когда они даются подготовителем, это оговорено специально (прим. подгот.). Инициалы упоминаемых лиц, заключенные в квадратные скобки, расшифрованы подготовителем.

А. И. Булатов

Воспоминания Людвига Яновича (Шлиссельбург)

Шлиссельбург для политических открылся в августе 1884 года. Одиночное заключение в камере 6 аршин длины, 4 аршина ширины и сводчатый потолок на расстоянии 4 аршина от пола с матовым стеклом в окне под потолком. Арестантское платье (серая куртка с черными рукавами, серая шапка с черным крестом на затылке, штаны и пр.) все из грубого арестантского сукна. Пища самая простая - недостаточная (щи, суп или борщ и каша на обед и разогретое утреннее на ужин. Черный хлеб без исключения всем, и больным и здоровым. Утром и вечером по куску сахара и кружке чаю-кипятку). Гулянье 15 минут тоже одиночное. Строгое преследование перестукивания (наказывали карцером, по дороге куда жандармы журили ведомого). Отсутствие каких бы то ни было книг и работ, разговор на "ты". Так началась жизнь в Шлиссельбурге. Теперь, конечно, не то, и сделано много улучшений, но каких они жертв стоят!

Некролог ⁴

Умерли в Петропавловской крепости в 1882 году: 1) Оболешев (Сабуров)⁵ ; 2) Гельфман Г, М. (по другим сведениям - в. доме предварительного заключения - после родов) в 1881 г.; 3) Терентьева Людмила (по словам сидевших с ней умерла в Трубецком бастионе вследствие того, что "присяжный" перепутал пузырьки с лекарством и подал ей атропин; доктор ругал присяжных); 4) Степан Ширяев наложил на стол все имевшиеся у него книги и упал с этой высоты головой на пол; умер почти моментально; 5) Нечаев Сергей (смотритель Александровского равелина, а потом Шлиссельбургской крепости Соколов, когда его рассердил один из заключенных, проговорился: "Посадят тебя на недостаточную пищу и умрешь, как Нечаев [С. Г.]"⁶ ; в 1883 году - 6) [А. И.] Баранников; 7) Тетерка; 8) Телалов; 9) [Н. В.] Клеточников (с ним обращались хуже, гораздо хуже, чем с другими); в 1884 г. 10) Ланганс [М. Р.]; 11) Александр Михайлов (по словам равелинцев, его в Алексеевской равелине не было; они о нем ничего не знают со времени перевода из Трубецкого бастиона); 12) Колоткевич.

"В темную ночь, - сообщил один из осужденных, - в мою камеру в Трубецком бастионе вошли 2 жандарма и взяли меня под руки, вывели в коридор. Впереди шел Соколов (смотритель). По Трубецкому шли чинно, а из Трубецкого какими- то коридорами и лестницами летели стремглав так, что, казалось, ноги не касаются земли. Должно быть, Соколов спешил, чтобы всех перевести за ночь. Скоро мы вышли из здания, было темно, и ничего нельзя было видеть, но слышен был прибой волн. Все бежали и скоро вбежали в какое-то здание, а здесь втолкнули меня в камеру, в которой я и пробыл до августа 1884 г., когда меня перевели в Шлиссельбург". По словам другого заключенного, его переводили таким же образом; он помнит даже день: в ночь на страстную субботу. В субботу их угостили очень хорошо обедом, но ужина не дали. Он сказал Соколову; "Если не будут давать ужин, то пусть жаркое оставляют на кухне до вечера и дают разогретым". Соколов сказал: "Хорошо" и, обратившись к жандарму, крикнул: "Распорядись на кухне, чтобы им давали жаркое по вечерам". На другой день, т. е. в пасху, им дали черный хлеб, щи и кашу, которые были с тех пор неизменной пищей для всех, даже больных, пока, кажется, в 1883 г., Клеточников не объявил голодовку. Он ее не выдержал, прекратил и умер, спустя недели две. Приехал Оржевский; почти все корчились в цынге, их не лечили и, должно быть, даже его сердце ужаснулось, и чувство мести было удовлетворено: улучшили пищу, появился доктор, назначили молоко, кислоту к чаю, больше гулять. Публика начала оживать, но все же восьми человек не стало. По словам Поливанова, Александр Михайлов помещался рядом с "иродом" (так звали Соколова), который жил с ними в равелине; умер в цынге. В цынге же умер Ланганс [М. Р.], сидевший рядом с Морозовым [Н. А.], который тоже корчился от цынги. Он приписывает свое выздоровление только тому, что не поддавался болезни и, несмотря на сильные боли, ползал по камере, совершая обычную прогулку, и даже пытался проделывать гимнастические упражнения.

³ Заголовок "Воспоминания Людвига Яновича (Шлиссельбург)" написан на обложке рукописи на польском языке (прим. подгот.).

⁴ Так в тексте (прим. подгот.).

⁵ По другому рассказу, он был в 1880 или 1881 г. неизвестно куда увезен из Трубецкого бастиона. Когда его вели по коридору, он кричал: "Прощайте, увозят!" Затем, очевидно, ему зажали рот. Сидевшие с ним больше о нем ничего не слыхали.

⁶ Высказывается мнение, что нельзя верить словам Соколова из-за его характера.

Здание равелина - четырехугольник, выходящий окнами наружу. Камеры небольшие с окнами под потолком. Если взобраться на окно, что очень трудно, то видна через стену Нева⁷ . Гуляли внутри четырехугольника, где росло большое старое дерево и стояла скамья. Когда всех перевели в Шлиссельбург, то по счету отворявшихся дверей можно было определить число заключенных, и недоставало столько, сколько погибло в равелине⁸ . В Шлиссельбурге жизнь началась таким режимом, такой пищей, что публика пожалела о равелине.

Умерли в Шлиссельбурге: в 1884 г.: 1) Минаков [Е. И.] - расстрелян, голодал, чтобы получить книги, табак и свидания с товарищами. Доктор хотел применить искусственное питание. Минаков ударил его по лицу (на суде Минаков извинился перед доктором) и был расстрелян. 2) Михаил Клименко - повесился. 3) Тихонович [А. П.] - сходил с ума, повесился. 4) Мышкин [И. Н.] бросил в смотрителя тарелкой, чтобы на суде рассказать о тяжелых условиях жизни; при этом его сильно избили, а соседи слышали слова: "Зачем бьете, расстреляйте, как Минакова!" Его сейчас же увели в другое (старое) здание. Он был казнен. (Совершается ли казнь в Шлиссельбурге расстрелом или повешением, - достоверно неизвестно. Замечено только следующее обстоятельство: в дни казни не слышно боя крепостных часов). В 1885 г.: 5) Малавский [В. Е.], 6) Долгушин [А. В.] гулял в паре с Буцинским, летом однажды перестал гулять, а потом его не стало; чем был болен - не узнали; а пока гулял, был здоров. 7) Буцевич [А. В.] умер от чахотки; страшно хотел жить и как большинство чахоточных верил и надеялся на неосуществимое. 8) Савелий Златопольский, умер от туберкулеза. В 1886 г. 9) Кобылянский [Л.]. 10) Немоловский[А. Н.]. 11) Исаев [Г. И.] от туберкулеза; страдал нервными припадками, вероятно, как следствие работы с динамитом. 12) Игнатий Иванов сходил с ума, все бегал и рвался за ворота, когда его выводили гулять. 13) Геллис [М. Я.]. В 1887 г. 14) Грачевский [М. Ф.] ударил врача, но его не судили, 20 дней голодал, сошел с ума, облился керосином и сгорел в 1888 г.

Дело было так. Василий Григорьевич Иванов сидел рядом с Грачевским, который находился в камере нижнего этажа, куда солнце заглядывало только во второй половине весны и летом, да и то боком; неба через матовое окно и полуоткрывающуюся форточку совсем не было видно. Грачевский с самого начала был очень нервен и, можно думать, страдал манией преследования. Иванов постоянно слышал его жалобы, что его истязают, заставляя жандармов катать над ним в подвале вальки. Малейший ветер, колыхавший ставни, приспособленные, как и в других 3-х угловых камерах, для обращения их в темные карцеры, волновал его. В Шлиссельбурге бывают сильные ветры, нередко срывающие целые полосы железа с крыши и тем более - колыхающие жесть на подоконниках, что опять раздражало его. Он долго гулял в паре с Тригони. Чтобы увидеться с другими и доставить разнообразие себе и Тригони, он просил переменить ему пару. Соколов не согласился. Тогда Грачевский перестал гулять под предлогом болезни, но Соколов сказал ему, что пока он не выздоровеет, Тригони будет гулять один, а после он опять будет гулять с ним. Скоро после этого Грачевский вызвал Иванова и Богдановича [Ю. Н.], сидевших под ним наискосок, и стуком объявил им, что он решил покончить с собой и для этого ударить доктора, а на суде выяснить тяжелые условия жизни. Те стали отговаривать его. Стучали они во время раздачи пищи, когда все жандармы ходят от камеры к камере. Если же заговаривались сгоряча и после раздачи, то Соколов подлетал к Иванову: "Оставь его в покое, ты видишь, он болен", и захлопывал форточку. Грачевский жаловался, что хлопанье фортки его раздражает, что у него нервы расстроены. Соколов на его жалобы отвечал, что у него у самого расстроены нервы, и еще сильнее хлопнул форткой. Отговорить Грачевского от пощечины доктору никак не могли. Тогда Богданович стал уговаривать его, чтобы он не трогал доктора (Закревича), а ударил бы "ирода" (Соколова), что доктора жаль, что хотя он и тряпка и все делает, что желает Соколов, но все же, если бить, так уж Соколова. Но Грачевский уперся и ни за что не хотел уступить. Назначен был день. Иванов не пошел на прогулку, желая слышать, как все произойдет. Когда Грачевский ударил, доктор спросил "За что же?" Он был очень убит, и с тех пор мы его не видели. Жандармы засуетились. Соколов крикнул: "Выходи все!" и захлопнул дверь Грачевского: стал стучать Иванов, как все случилось. К Иванову в форточку подлетел Соколов: "Оставьте его, он сумасшедший". Потом Грачевского перевели в старую тюрьму; когда он убедился, что его не будут судить и не расстреляют, он объявил голодовку (ему не ставили пищу в камеру, как это делали другим голодавшим). А не расстреляли его, должно быть, потому, чтобы не узаконить право на смерть⁹ .

Голодал он около двух недель и, кажется, спасал себя от обмороков обливаньем из крана. К концу голодовки у него расстроились умственные способности, да и после, должно быть, ибо он сам рассказывал Иванову, что он прекратил голодовку, когда

⁷ По другим сведениям, это описание (со слов Поливанова) неверно. Александровский равелин состоит из двух зданий, совершенно изолированных. Видеть Неву через стену едва ли возможно. Поливанов страдал, вероятно, галлюцинациями; по крайней мере первое время в Шлиссельбурге он был ненормален, крайне возбужден.

⁸ Сначала в равелине сидели совсем без книг; потом дали книги духовно-нравственного содержания, вероятно, отбросы из Трубецкого бастиона. Эти же книги были перевезены в Шлиссельбургскую крепость.

⁹ Так в тексте.

убедился, что Александр III обратил внимание на его положение. Он написал к царю торжественное заявление, что прекращает голодовку по доверию к нему, описал тюремный порядок и выразил уверенность, что царь все это изменит. Рассказывал все это он после, когда его, по окончании голодовки, возвратили в новое здание. Осенью. 1887 г. его снова перевели в старую тюрьму, где в это время пребывали за разные провинности Манучаров [И. Л.], Волкенштейн [Л. А.], Попов М. и Лаговский. Не помню, в какой день, в 10 часов вечера послышался сначала слабый, а потом сильный стон. Подбежавший к дверям жандарм отчаянно крикнул другому: "Звони!" Тот дернул ручку звонка. Первый крикнул: "Дерган, пока не придут". Что такое? Ничего не слышно... Минут через 15 - 20 прибежал Соколов и крикнул: "Давай мешки!" (должно быть, с песком, чтобы затушить постель). Отворили дверь, и по коридору понесся смрад гари. Грачевского вынесли в коридор; он сильно стонал. На вопрос, что с ним, не ответил, а Соколов подлетел: "Ничего, человек хотел сжечь себя". Пришел доктор, Грачевского уложили в другой камере. Через неделю приезжал Петров¹⁰ . Соколов, слетел. Жандармы потом рассказывали, что Грачевский промучился три дня. А с Соколовым сделался паралич у второй двери, которую он отворял перед генералом, который кричал на него за допущение самосожжения. После истории с Грачевским пошли облегчения.

15) Арончик сошел с ума еще в Александровском равелине, вообразил себя лордом Редстоком; пролежал больше двух лет в параличе, при промывании пролежней страшно кричал; 16) Юрий [Николаевич] Богданович (Кобозев), кажется, общий туберкулез, страшно страдал; 17) Варынский [Л.]. В 1891 г.¹¹ 18) София Гинзбург - перерезала сонную артерию стеклом; 19) Буцинский [Д. Т.] сошел с ума. Щедрин [Н. П.] (в 1886 г.), Канашевич [В. П.] (в 1889 г.) - (оба отправлены, говорят, в Ка? занскую больницу) и Похитонов [Н. Д.] (в 1895 г.). Вышли на поселение: Ювачев [И. П.] (в 1887 г.) на Сахалин; страдал маниа-религиоза, Оржевский предлагал ему поступить в монастырь, но он отказался, сказав, что боится "буйного беса"; в 1889 г. Караулов [В. А.] - в Сибирь; в 1895 г. Лаговский [М. Ф.] (в Степное генерал-губернаторство) говорят, в город Пржевальск под номером, посажен был в Шлиссельбург административным порядком (сперва на 5 лет, потом еще на 5 лет и просидел 10 лет); Манучаров [И. Л.] - на Сахалин (кончил 10 лет каторги).

В 1896 г. в Шлиссельбурге находятся:

Все шлют привет родным, товарищам и знакомым, по окончании срока переводят в Петербург, в Трубецкой бастион, откуда можно писать личные письма (т. е. собственной рукой и от своего имени) и где разрешается родным иметь свидания (по разрешению Департамента полиции); разрешается иметь деньги, т. е. если родные пришлют за несколько недель до окончания срока в бастион, можно приобретать чай, булки и проч.

До сих пор заключенным можно посылать сведения два раза в год: к пасхе и в начале сентября. Сведения могут быть более подробные, чем раньше. В последний год передавали более подробные сведения, написанные рукою писаря.

¹⁰ Начальник штаба охраны (прим. подгот.).

¹¹ Здесь указано неточно. Варынский умер в 1889 г. (прим. подгот.).

Заключенные ныне находятся в новом двухэтажном здании, построенном в восточном углу крепости; оно с трех сторон окружено стенами крепости, которые выше самого здания, а с 4-ой - обыкновенной поперечной стеной, отделяющей от населения крепости. Лет 8 - 9 окна были матовые, форточки открывались так, что даже не было видно небо. В наказание переводили в другое [помещение], старое, стоящее в отдельном дворе, окруженное высочайшими стенами, недалеко от башни, где жил Иоанн Антонович. Камеры мрачные, старые, грязные, сырые. Сюда посадили бедную Гинзбург в январе 1891 г., т. е. когда в новом здании жизнь была более сносной. Здесь же ночевали накануне казни Шевырев, Ульянов, Осипанов, Генералов и Андреюшкин. Здесь держали первое время всех, кого переводили с 1887 г. Били многих. Из тех, кто дожил до лучших дней, назовем: Попова, Юрковского, Вас. Иванова, Мартынова, Лаговского, Манучарова, Канашевича. Били обыкновенно при переводе из новой тюрьмы в старую; так били Манучарова, когда за пение схватили за кисти рук и поволокли через двор. Двое тащили, хотя он и не сопротивлялся, а толпа жандармов тыкала в него кулаками, куда попало. Также колотили и Василия Иванова, причем один унтер, ударяя кулаком по голове, говорил: "Вот и моя рука". Навстречу выбежали из старой тюрьмы два дежурных унтера (в тюрьме сторожа жандармские унтера, дежурят по двое; разговаривать с заключенными они не имеют права; говорит или смотритель, или старший унтер и то непременно в присутствии свидетеля, другого унтера) и также стали наносить удары. Приведенного таким образом связывали в сумасшедшую рубаху от плеч до пят и бросали на асфальтовый пол. У Лаговского, у которого на голове была старая рана, от такой операции пошла кровь: "Ничего, они живучи!" - сказал один унтер. Связанному Канашевичу больно дергали бороду. Сажая в карцер Юрковского, исполняющий должность смотрителя приказывал в коридоре жандармам: "Бейте его, если не будет слушаться". Но бывало проявление более человеческого чувства. Когда того же Канашевича бросили осенью на холодный пол в одном белье и сумасшедшей рубахе, один унтер настоял, чтобы ему дали суконный халат, как полагается по закону. Когда раз в ясную ночь переводили Попова, и он, давно не видавший звезд, задрал голову, сам Соколов приказал жандармам остановиться: "Пусть посмотрит", и потом прибавил: "Я христианин". Когда Попов ответил Соколову площадной бранью, на "ты", на такую же брань Соколова, то последний вломился в амбицию¹² , как же смеет он - арестант говорить ему ты, но все же велел развязать его. Говорили, будто при переводе в старую тюрьму били и Веру Фигнер; когда ее об этом спрашивали, она отвечала как-то неопределенно; очевидно, ей этот вопрос был неприятен. Людмилу Волкенштейн также били при переводе в корпус. Связывали крепко, так что невольно отражалась на лице боль. Пролежать в таком виде 12 - 13 часов совсем неприятно. Василия Иванова избили до синяков, он показывал их доктору при посещении тюрьмы Оржевским. Иванов жаловался, что, кроме положенных инструкцией наказаний, здесь бьют. "Ну, кому охота тебя бить?" - "А вот спросите доктора: я ему показывал синяки на теле". Оржевский посмотрел на доктора, тот молчит. Его выручил смотритель: "Арестант сопротивлялся, его пришлось брать силой, притом его немного сдавили". Оржевский вышел и был таков.

Вас, должно быть, поразят эти разговоры на "ты". Даже доктор позволял себе такие штуки, не делая исключения женщинам. По большей части, однако, доктора сами избегают говорить как на "ты", так и на "вы". Не говорят "раздевайся", а "надо раздеваться", не "как твое здоровье?", а "как здоровье заключенного?" Вопрос относился не то к смотрителю, не то к заключенному и т. д. Директор департамента полиции и министры всегда были вежливы, с милостивой улыбкой. Только раз пьяный Шебеко¹³ , посещая тюрьму после плевка Мартынова в смотрителя, бушевал, жандармы вскакивали перед ним в камеру, припирали заключенного к стенке, а генерал ругался. Зайдя к Шебалину в камеру, он спросил его: "Вы читаете?" Тот ответил: "Да, читаю", и притом улыбнулся. Шебеко закричал: "Какая у вас нахальная рожа! Вы знаете, что для дерзких здесь розги и плети!" и, обращаясь к коменданту, полковнику Порошинскому, прибавил: "Розги им, полковник, плети!" Тригони он прервал на первом же слове: "Никаких желаний! Эта тюрьма - ваша мачеха!" У Людмилы Волкенштейн он опять прокричал что-то насчет розог, но она выпроводила его, сказав, что не намерена слушать подобных угроз. На этот раз он обошел только несколько человек. Впоследствии он был с министром Дурново и разлетелся к Людмиле Волкенштейн: "У меня была ваша мать, я могу сказать..." (Волкенштейн прервала его: "От вас я не желаю знать ничего даже о матери". Отретировался. Оржевский любил подчеркнуть "ты". Он употреблял его даже там, где по грамматическим формам, казалось бы, и невозможным было его поставить. На вопрос одного заключенного, почему его держат в крепости, хотя по закону его, как краткосрочного, полагается держать в каком-нибудь заводе, Оржевский с нахальным подчеркиванием ответил: "Ты умен, ты образован, ты пользовался влиянием и потому ты здесь". Дурново говорил на "вы", Петров - тоже.

Почти все посещения высших властей, несмотря на их улыбочки, сопровождались какими-нибудь стеснениями. Делали это для того, чтобы заставить заключенных

¹² Так в тексте (прим. подгот.).

¹³ Товарищ министра внутренних дел и начальник корпуса жандармов (прим. подгот.).

быть признательными своему непосредственному начальству, или действительно генералы ревновали о законности - только в один приезд берут у дам табуретки, добытые ими от коменданта сверх железных, вделанных в стену; в другой раз отберут какие-нибудь книги из библиотеки, вредные для политической невинности заключенного, после третьего станут сильнее преследовать стук, изымут библиотеку из ведения заключенных.

Тюрьма открылась в августе 1884 года. Сюда перевели всего 20 человек: Минаков [Е. И.], Мышкин [И. Н.], Немоловский [А.], Буцевич [А. В.], Долгушин [А. В.), Савелий Златопольский, Кобылянский [Л.], Игнатий Иванов, Исаев [Г. И]., Геллис [М. Я.], Грачевский [М. Ф.], Арончик [А. Б.], Богданович [Ю. Н.], Буцинский [Д. Т.], Тригони [М. Н.], Фроленко [М. Ф.], Морозов [Н. А.], Попов [М. Р.], Поливанов [П. С.], Юрковский [Ф. Н.] (подчеркнутые умерли) в октябре того же 1884 г. по процессу Веры Фигнер и других.

Камеры в 6 аршин длины 4 аршина ширины и 4 аршина высоты со сводчатым потолком, стены с серым низам, пол асфальтовый, некрашеный. После покрасили пол и низ стены масляной краской. Окно широкое в 9 стекол, 2 аршина от пола. Стекла матовые, одна полурастворяемая форточка в верхнем ярусе. Позже, в 1890 г., стекла вставили светлые. Жаловались постоянно на боль в глазах; устроили так, что открывался верх окна, 3 стекла. Это была великая реформа, ибо, помимо света и чистого воздуха, заключенные получили возможность после 7 - 8-летней полнейшей отчужденности от мира смотреть на двор правителей. Из некоторых камер видна церковь, могилы завоевателей¹⁴ , дом смотрителя, вдали дом коменданта, а слева от могил - казармы унтеров. Все же не то, что смотреть в муть матового стекла и ничего не видеть. Железная кровать на день запиралась. Матрас набит рогожей, байковые одеяла (а теперь в этом отношении ухудшения, старые одеяла заменены новыми из простого жесткого сукна, очень неудобными), две маленькие, тугонабитые подушки, простыни и наволочки, очень хорошие вначале, теперь дают из грубого холста, плохо беленного¹⁵ .

У дверей - ватер-клозеты, хорошо промываемые. На стыке - кровать, кран с раковиной, железные стол и табуретки, вделанные в стену. Уже при первых поселенцах этих камер, а в некоторых камерах и до сих пор остались деревянные столы и табуретки; тоже прицеплены к стене и полу; впоследствии выдали другие табуретки. Медные, луженые миски и тарелки, деревянная ложка, фаянсовая кружка, евангелие и образок¹⁶ . Вот все, что было в камере. Отопление паровое внизу, когда холодно. Вентиляция хорошая. Тем не менее, камера производит на некоторых удручающее впечатление. Привезенных из равелина и бастиона посадили снова на каторжную пищу (там им было улучшение), книг никаких, свиданий нет (гуляние в паре). Самое гуляние 20 - 25 минут. Утром кружка чаю, в 12 час. обед - суп и каша (только по воскресеньям суп и мясо с картофелем), к обеду квас, в 4 часа еще кружка чаю с куском пиленого сахара; вечером в 7 час. - ужин. Сначала белого хлеба не давали вовсе, но тогда существовали так называемые больничные порции, выдаваемые с разрешения врача больным и изнуренным. Эта порция состояла или из молока, или из котлет и обязательно давали белый хлеб. При настойчивом требовании врач выдавал и молоко, и котлеты. По средам и пятницам - пища была постная. Впоследствии больничная порция была уничтожена, и вся пища значительно улучшена. Теперь на чай и сахар ежемесячно отпускается 1 руб. 30 коп.; причем предоставляется заключенным заменить чай шоколадом или кофе. К чаю дают 1/2 фунта белого хлеба. Первое блюдо обеда улучшено качественно, а второе как качественно, так и в отношении разнообразия, а именно дают мясо, макароны, бобы, рис. Дозволено употребление пряностей. Меню обеда составляют сами заключенные. Вообще теперешней пищей они довольны. Порядок дня: встают в 7 часов утра, получают чай, дают большой и маленький чайник. С 7 1/2 часов начинаются прогулки. Гуляют в две смены до 11 1/2 часов; каждая смена гуляет по 1 1/4 часа. Гуляют поодиночке. Раньше гуляли только в клетках, которых 6, и тогда были 4 смены; каждый гулял по 3/4 часа. Впоследствии к этим клеткам прибавлено 8 огородов. Все гуляют в клетках, а потом в огородах по очереди, и эти огороды распределяются самими заключенными. Зимою также гуляют в огородах; огород имеет 8 аршин ширины и 17 аршин Длины. Каждый огород вначале был окружен высокой стеной, почему половина его не обрабатывалась, ибо туда солнце никогда не заглядывало; впоследствии, по настоянию заключенных, верхнюю половину заменили решеткой. В огороде разводят овощи, а также и цветы. На перестукивания теперь не обращают внимания, К больным (в особенности глазами), сидящим рядом, разрешается ходить одному из товарищей ежедневно, на несколько часов для чтения¹⁷ . На прогулке вначале перестукивались; потом начали отрывать доски, которые немедленно заколачивались начальством" но ввиду очень частого повторения этих историй начальство перестало обращать внимание и наконец разрешили про-

¹⁴ Так в тексте (прим. подгот.)

¹⁵ Сапог две пары - для работ и прогулок. Платье и сапоги меняются по мере изнашивания.

¹⁶ Библия и молитвенник выдаются в собственность при выходе из Шлиссельбурга.

¹⁷ Вначале никому не разрешалось пользоваться этими привилегиями. Лопатин трехдневной голодовкой добился их, затем дали и другим.

делать в стемке маленькие окна. В огородах вначале также говорили через окна, а когда верхняя половина забора была заменена решеткой, говорят между собой, становясь на скамейку и видя друг друга. В 12 часов обед, от 12 до 4-х работа в мастерских (необязательная) в две смены, по 2 часа каждая. Работают сразу по два человека. Имеется столярная, токарная, переплетная и слесарная мастерские; кузницу, несмотря на усиленные просьбы, не разрешили. На сырые материалы для мастерских ежемесячно отпускается 40 руб., но часть этих денег идет на покупку книг.

Работают частью для себя, частью для начальства. Официально библиотека не существует. Книги, передаваемые с воли, не пропускаются. Выбор книг, выписываемых на часть денег для мастерских, делается самими заключенными, но дозволены книги только строго научного характера. В последнее время разрешены романы. Все книги находятся в ведении одного из товарищей (раньше Жандармского унтера), который обыкновенно заведует и переплетной мастерской. В общем книг очень мало. Сперва были книги Александровского равелина, к ним прибавили книги научного содержания, тоже дубликаты и отбросы Трубецкого бастиона (на русском и французском языках). Потом стали улучшать ее. Раза два комендант обходил заключенных и спрашивал, что каждый хочет выписать. Желания исполнялись туго, но все же в год выписывалось книг рублей на 200 - 300. Заключенным сперва выдали грифельные доски, а затем и бумагу (тетради в 3 листа и карандаши). Тетради эти сначала отбирались при исписании, а потом оставлялись, их осматривали во время прогулок. В виде исключения выдавались чернила, например, Юрковскому, когда он писал роман "Гнездо террористов", за который потом и отобрали чернила. Выдали опять по распоряжению Петрова. Тетради остаются в Шлиссельбурге.

Подлинные письма, как было сказано, не передают, а только извлечения из них; в последнее время с большими подробностями, два раза в год¹⁸ . Такой способ передачи писем больше всего тяготит заключенных. Большое зло в том, что сумасшедших держат в том же здании, где все (как было упомянуто, по слухам, двух - Щедрина и Канашевича - уже увезли). Вначале режим был очень суровый и тяжелые условия для женщин были еще тяжелее, так как стража вся мужская, только в последние три года значительно лучше чувствуется во всех отношениях¹⁹ . В настоящее время в Трубецком бастионе, в который никто никогда из администрации не заходил²⁰ (а коменданту при обходе говорят: "Это тот, ваше превосходительство"), на прогулку его не выводят, вместо лампы ему дают свечи и, кажется, ему изредка передают какие- то предметы. Личность эта почти не двигается по камере, сидит весьма тихо и ни на какой стук не отвечает, хотя дает стуком, по-видимому, знать, что не желает отвечать, только однажды (дело было в последние годы) одному из соседей показалось, что лицо это выстучало "Александр". Был также такой случай: однажды лесник (смотритель) зашел к одному из содержавшихся по соседству (но не рядом с таинственной личностью) и убеждал прекратить стук, как подтверждение своего требования привел следующее: "Здесь есть человек, сидит уже 20 лет; он не выносит шума и стука; вы его раздражаете". Правду ли сказал лесник, конечно, трудно сказать, но во всяком случае таинственная личность содержалась еще в начале 1896 года. На это имеются данные. Имеет ли это лицо какое-нибудь отношение к обитателям равелина известного периода (т. е. Нечаева или Шевич), неизвестно. В начале 80-х годов какая-то личность была привезена в Архангельск. Человек этот был сумасшедший, по внешности походил на Шевича. Его поместили на частной квартире, и он скоро умер, не придя в себя²¹ .

¹⁸ А вначале передавались самые краткие сведения, вроде жив и здоров, и то только в виде исключения через Оржевского или коменданта, ПО предложению Департамента полиции.

¹⁹ Перемены к лучшему начались после того, как был удален Оржевский. Улучшили пищу, стали лучше топить, больным начали давать кефир, коньяк. Строгости первых годов доходили до того, что при каждой смене белья производился такой тщательный обыск как в Петропавловской крепости при приеме. В правилах было сказано, что за хорошее поведение дается заключенному работа, но на самом деле это не применялось, Соколов говорил, что даже в руки дать инструмент опасно. По тем же правилам заключенный имеет право пригласить священника для собеседования, но последнее практиковалось так: священник садился на койку, а напротив - Соколов и два жандарма. Исповедь проводилась наедине. Нужно отдать справедливость священнику, что он никогда не старался выведывать, вообще отношение его было вполне гуманное.

²⁰ Здесь, вероятно, пропущены слова (прим. подгот.).

²¹ В заключении рукописи начертан план Шлиссельбургской крепости с подробным указанием расположения служебных корпусов, камер для заключенных, а также планировка двора (прим. подгот.).