ГАПОН И 9 ЯНВАРЯ

Мемуары, воспоминания, истории жизни, биографии замечательных людей.

NEW МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ


МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ГАПОН И 9 ЯНВАРЯ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2016-07-29
Источник: Вопросы истории, № 9, Сентябрь 1965, C. 114-121

С утра 9 января Петербург принял вид военного лагеря. Утро было сухое, морозное. Перед тем, как ехать в канцелярию, где ввиду событий, несмотря на воскресенье, я назначил всем быть в сборе, часов в 10 утра я проехал по Невскому до Лавры и назад через арку Главного штаба, мимо Зимнего дворца, по набережным, на Фонтанку. По всем направлениям двигались воинские части: кавалерия, пехота, казаки, походные лазареты, кухни. На площади Зимнего дворца расположилась даже батарея. На всех перекрестках стояли наряды полиции и конных жандармов. По имеющимся сведениям, процессия рабочих ожидалась с различных сторон с конечным сборным пунктом на Дворцовой площади: именно с Невской заставы; затем с правого берега Невы, с Васильевскоостровского района через Николаевский мост, а с Петербургской стороны и Выборгского района через Троицкий мост. Так они и пошли.

 

Первая толпа рабочих около 12 часов дня появилась в Невском районе. Шло более 15 тысяч человек, растянувшихся в процессию версты в две. Вел процессию один из помощников Гапона, рабочий Петров. Многие пели "Коль славен"1 , несли хоругви и образа. У Невской заставы их встретил заслон - две роты пехоты и сотня казаков. Шествие остановилось. Начались переговоры, пререкания. Толпа все увеличивалась и напирала на солдат. Наконец, после трехкратного предупреждения дали залп вверх; пули прожужжали над толпой, и вслед за тем пехота расступилась и казаки с нагайками атаковали толпу. Толпа дрогнула и побежала назад и через переулки стала отдельными группами пробираться к Невской Лавре. Убитых не было, раненых очень немного.

 

Главное шествие приблизительно в то же время двинулось с Нарвского района. У Нарвских ворот стояли две роты солдат, эскадрон кавалерии и две сотни казаков. Толпы были очень многочисленны, говорили, более 30 тысяч. По странному недоразумению, которое так и осталось невыясненным, впереди процессии ехали два уездных урядника и становой пристав, расчищая дорогу. Процессию вел сам Гапон. Перед ним несли хоругви, образа и большой портрет государя. Пели "спаси, господи, люди твоя". Несмотря на морозный день, все шли без шапок. Гапон был в полном облачении и держал в высоко поднятой руке крест. Он шел, окруженный ближайшими своими сотрудниками, рядом с ним - инженер Рутенберг (социал- демократ2 , один из - впоследствии - убийц Гапона) с партийными представителями, главным образом из учащейся молодежи, которые делали все от них зависящее для придания шествию рабочих революционного характера. В некоторых местах виднелись красные флаги, в хвосте процессии пели революционные песни. Группа социал-демократов немедленно вступила в резкие пререкания с офицерами и жандармскими чинами, вышедшими навстречу процессии, требуя, чтобы она разошлась или повернула обратно. Дело усложнилось тем, что какой-то студент, а по другим сведениям, даже гимназист, обратился к солдатам с речью, убеждая их не слушать офицеров и примкнуть к шествию. Тогда после предупреждений раздался залп, за ним второй. Толпа, в том числе Гапон, кинулась на землю ничком. Но встали не все: были убитые и раненые. Пороховой дым застлал всю местность, и, когда выехали казаки, разгоняя нагайками толпу, несколько раненых было раздавлено. Толпа разбежалась в разные стороны, и часть ее, среди которой были Гапон и Рутенберг, бросилась через поле и огороды к Воскресенскому женскому монастырю - на кладбище. Никого не преследовали. На кладбище, по одной версии, Гапон снял рясу и переоделся рабочим, затем, спустя некоторое время, на извозчике отправился на Дворцовую площадь, где появился, благословляя народ. По другой - его пригласили в трапезную сердобольные монахини (которые подобрали и многих раненых). Он там переоделся, обстригся и поехал к Максиму Горькому, где оставался до вечера. Эта версия, кажется, вернее, хотя в своих записках Гапон настаивает на первой.

 

У Троицкого моста в процессию, шедшую с Выборгской стороны и беспрепятственно соединившуюся в Александровском парке с процессией с Петербургской стороны, также дали несколько залпов. Было много убитых и раненых. При этом первый

 

 

Окончание. Начало см. "Вопросы истории", 1965, N 8.

 
стр. 114

 

залп дали поверх голов наступавших, и так как стреляли боевыми зарядами из ружей, бьющих на громадное расстояние, то результаты были крайне плачевные. Пострадали многие совершенно непричастные к демонстрации. Так, швейцар Александровского лицея, вышедший на улицу посмотреть, что происходит, был убит наповал. Убита была женщина, переходившая с ребенком на руках улицу вдали от места стрельбы. С. Ю. Витте, вышедший на верхний балкон своего дома на Каменноостровском проспекте (как он сам пишет в своих воспоминаниях), едва успел броситься назад, как две пули пролетели около самого его уха.

 

Приблизительно то же произошло на Васильевском острове у Николаевского моста. Также была стрельба, и раненые, и убитые. Часть толпы бросилась на Неву и кучками по льду переходила на левую сторону реки. Большая же часть толпы осталась на Васильевском острове, где, усиленная хулиганами и разными темными личностями, бесчинствовала до вечера. На четвертой линии под руководством группы социал-демократов3 были устроены три баррикады, на которых развевались красные флаги. Было разграблено несколько магазинов, между прочим, оружейный магазин Шафа. Появилось оружие. В полицию из-за баррикад стреляли из ружей и револьверов. Вызванные войска брали баррикады чуть ли не штурмом. Здесь было особенно много убитых и раненых.

 

В центре города, на Невском, особенно на углах Садовой, Казанской, Морской, а также на Дворцовой площади, от 2 до 5 часов творилось что-то неописуемое. Никто не понимал, что происходит; никто, в сущности, не распоряжался. Отдельные части войск имели вид островов среди взволновавшегося сплошного моря народного. Весь Невский, от Николаевского вокзала до Адмиралтейства, был запружен толпой рабочих, пробравшихся на Невский боковыми улицами. Их насчитывалось более ста тысяч. Они не имели никакого руководства. Гапон и его штаб исчезли, но рабочие как-то по инерции продолжали стремиться на Дворцовую площадь, куда их не пускали войска и полиция. Густая толпа двигалась по Невскому взад и вперед, образовывая огромные заторы на мостах и на Казанской площади. На углу Невского и Морской, под аркой Главного штаба, стояли войска. Толпа огибала здания Главного штаба и со стороны Адмиралтейства выходила на Дворцовую площадь. Просачиваясь с разных сторон на площадь, толпа оттесняла стоявшие на ней воинские части ко дворцу. В толпу постоянно въезжали казаки с нагайками. Толпа разбегалась, чтобы снова сойтись, как проедут казаки.

 

Настроение было страшно напряженное и должно было разрядиться. И вот около трех с чем- то часов раздались залпы на Дворцовой площади. Первой стреляла оттиснутая к самому дворцу рота Преображенского полка, которой командовал капитан Мансуров. Выстрелы были вызваны самообороной от напора, а также оскорблений толпы. Это мне лично рассказывал Н. Н. Мансуров, которого я хорошо знал, человек в высшей степени порядочный и правдивый, впоследствии, в начале революции, расстрелянный. Затем был залп у Полицейского моста, недалеко от дома Строгановых; стреляла рота Семеновского полка (командовал флигель-адъютант Свецинский, раненный при убийстве Плеве). Народ бросился бежать по Мойке, унося раненых. Было много убитых.

 

В начале пятого начался отлив толпы; рабочие двинулись домой. Казаки ехали по тротуарам, разгоняя публику, посредине улицы ходили патрули пехоты по 8 - 10 человек. Я лично был на Невском между 4 и 5 часами. Впечатление было удручающее. На лицах был виден ужас, у многих озлобление. Все были поражены происшедшим. Совершилось большое нехорошее дело, которого никто не желал и не ожидал; а почему совершилось, никто не понимал. Толпы возвращались в большом беспорядке, многие терялись в толпе, родители искали детей, дети родителей, со скрытым ужасом - живы ли они. Отовсюду тянулись печальные процессии фургонов с убитыми и ранеными. По точным сведениям, собранным на следующий день, убитых было 96 (в том числе один околоточный), а раненых 333 (в том числе три полицейских и помощник пристава). В эти цифры не входили легкораненые, которых увезла с собой толпа4 .

 

По Невскому рабочие возвращались домой, видимо, в угнетенном настроении: не было криков, песен, ни одного революционного возгласа. Напротив, была какая-то зловещая тишина, всюду хмурые лица. В этом хаосе был, однако, какой-то своеобраз-

 
стр. 115

 

ный порядок. Толпа вела себя сосредоточенно. Только на боковых улицах были хулиганские выступления, производимые какими-то подростками и разными темными липами, откуда-то появившимися. Какого-то генерала высадили из кареты на Казанской. Кидали снежками и осыпали ругательствами проезжавших в экипажах дам. Жена моя, ехавшая по Гороховой в парных санях, попала в густую толпу на Красном посту. Кто-то вскочил на подножку сзади саней и рванул ее меховую ротонду так, что почти оторвал воротник.

 

К восьми часам я отправился в дом министра. В приемной я встретил выходящих от министра генерала Рыдзевского и Лопухина; они шли в департамент для установления необходимых данных для составления всеподданнейшего отчета и для правительственного сообщения. У Мирского сидел недавно назначенный на место Штюрмера5 директором департамента общих дел Э. А. Ватаци, бывший ковенский и харьковский губернатор и член нашей комиссии по губернской реформе. Я подробно рассказал о своих впечатлениях на Невском. Мирский в волнении ходил по кабинету и курил. Он спросил меня, видел ли я генерала Фулона, - вот уже два часа, как он его вызывает, но его не могут отыскать. Я ответил полным незнанием.

 

К девяти часам приехал командир 1-го армейского корпуса генерал-адъютант барон Мейендорф, заменявший, видимо, командующего округом, и начальник штаба округа генерал Мешечич. Затем товарищ, министра П. Н. Дурново и начальник штаба корпуса жандармов А. А. Дедюлин (который через несколько дней был назначен С. -Петербургским градоначальником). Все спрашивали: где градоначальник? Озлобление против него было всеобщее. В это время доложили о приезде градоначальника.

 

А. И. Фулон вошел, видимо, с трудом передвигая ноги. Он за один день как-то осунулся и постарел. На него жалко было смотреть. Озлобление тотчас же утихло. Фулон стал говорить министру, что он не мог приехать ранее, так как все время был на Васильевском острове, где дрались на баррикадах, которые приходилось брать штурмом. Он только сейчас заезжал домой, чтобы написать всеподданнейшее прошение об увольнении от должности, так как ввиду всего происшедшего он не считает себя вправе оставаться градоначальником; и Фулон передал Мирскому вчетверо сложенный лист бумаги.

 

Воцарилось неловкое молчание. Мирский взял бумагу, попросил всех присесть к круглому столу посередине кабинета, дабы обсудить создавшееся положение. Я пошел было к двери, но Мирский меня остановил, говоря, что просит остаться на случай, если надо будет составить протокол совещания.

 

Когда все присели, Мирский сказал, что он прежде всего желал бы выяснить для всеподданнейшего доклада: кем было сделано распоряжение о стрельбе и почему в этом случае не распоряжался градоначальник, тогда как вся ответственность остается на нем.

 

А. И. Фулон, очень взволнованный, говоря скоро и сбивчиво, стал объяснять, что он фактически лишен был возможности распоряжаться: стрельба происходила чуть ли не в одно и то же время более чем в десяти местах в разных пунктах города. Затем, раз начальствование перешло к военным властям, его права и вообще роль полиции совершенно уничтожились, что он в свое время возбуждал перед г. министром вопрос, не следует ли на воскресенье объявить город на военном положении, тогда бы вся полиция была бы в подчинении военному начальству и тогда все было бы ясно. На это возражал П. Н. Дурново, говоря, что без всякого объявления военного положения во многих случаях можно было предотвратить столкновение с войсками и что ошибка была в том, что были вызваны пехотные части. Надлежало бы ограничиться казачьими частями и кавалерией, которая разогнала бы толпу нагайками, тем более что толпа была не вооружена. На это возражал генерал Мешечич. Выбор родов оружия вызванных войск был сделан тщательно, были все роды оружия до артиллерии включительно. Дислокацию их составлял он, руководствуясь данными, представленными градоначальником. Что же касается стрельбы, то это неизбежное последствие вызова войск. Ведь не для парада их вызывали? Существуют на этот счет точные правила, и если толпа, несмотря на троекратные предупреждения, не желает расходиться, а напирает на войска, даются определенные сигналы, а затем стреляют...

 

В это время вошел курьер и таинственно сказал мне шепотом: "Приехал генерал Трепов, московский обер-полицмейстер (он только что, 1 января, оставил эту

 
стр. 116

 

должность), и желает немедленно видеть министра; я сказал, что заседание, но "они" настаивают, чтобы сейчас же доложили".

 

Я вышел в приемную. Вижу: у окна стоит в парадной форме Д. Ф. Трепов. Я лично был с ним знаком и хотел его приветствовать, но он, несколько отодвинувшись, официальным тоном произнес: "Прошу вас, несмотря на заседание, сейчас же доложить министру внутренних дел, что по высочайшему повелению к нему прибыл С. -Петербургский генерал- губернатор".

 

Я был так ошеломлен, что даже отшатнулся. Мелькнула мысль: не шутка ли? Посмотрел Пристально - не похоже. Тут кинулось мне в глаза, что Трепов, несмотря на поздний час, в ленте через плечо. Очевидно, от государя. Я официально поклонился и пошел в кабинет. Повторилась та же история, что с курьером. Подойдя к Мирскому, я, наклонившись, сказал ему на ухо. Мирский взволновался и шепотом ответил: "Да это не может быть, что-нибудь не так; я вчера вечером видел государя". Затем, извинившись перед присутствующими, он быстро встал и вышел в приемную. Прошло несколько минут. Все недоумевали. Наконец отворилась дверь, и Мирский вошел вместе с Треповым. Трепов сделал общий поклон, а Мирский быстро произнес, видимо, волнуясь: "Господа, государю императору благоугодно было сейчас назначить свиты его величества генерал-майора Трепова С. -Петербургским генерал-губернатором с особыми полномочиями. Ввиду этого наше сегодняшнее совещание является уже бесцельным, и позвольте объявить его закрытым".

 

Через несколько минут все молча разъехались. Мирский просил Ватаци и меня подождать в приемной, так как, быть может, даст нам поручение.

 

Мы долго сидели в приемной, обмениваясь впечатлениями. Ватаци высказывал различные предположения, между прочим, что должность генерал-губернатора для Трепова переходная и он, весьма вероятно, заменит Мирского. Мы разговорились о Д. Ф. Трепове, которого оба знали. Я лично знал всех четырех братьев Треповых, но близко только младшего - Александра Федоровича (впоследствии председателя совета министров), с которым много лет мы вместе служили в государственной канцелярии, где он пользовался всеобщим уважением сослуживцев за свой твердый и определенный характер. С остальными братьями я познакомился в 1902 году, когда я сопутствовал В. К. Плеве при поездке в Крым. По странному стечению обстоятельств, когда мы приехали в Москву, министра встречал, сопровождал и провожал Д. Ф. Трепов как московский обер-полицмейстер; когда из Москвы мы приехали в Ялту, министра встречал В. Ф. Трепов как таврический губернатор; когда же из Крыма мы поехали в Киев, первым на станции встретил министра Ф. Ф. Трепов - киевский губернатор.

 

По этому поводу не могу здесь не вспомнить шутку Плеве, сказанную при совершенно исключительной обстановке. В Киеве после встречи на вокзале я ехал в карете с министром в очень тревожном, даже удрученном настроении, так как знал, что Плеве предупрежден департаментом полиции, что на него в Киеве готовится покушение (Гершуни)6 и предполагается кинуть при проезде со станции бомбу. Мы не знали тогда, что в эту ночь Гершуни был арестован начальником охранного отделения А. И. Спиридовичем. Плеве, насупившись, сурово молчал. Когда мы выехали на Фундуклеевскую улицу (ввиду ее оживленности в смысле охраны самую опасную), Плеве неожиданно и для меня, очевидно, с целью подавить в себе и его охватившее тревожное настроение, спросил меня: "Скажите, из нашей поездки вы не выносите впечатления, что монополия управления Россией принадлежит семье Треповых?.." Сказав это, Плеве, видимо, взял себя в руки. Лицо его стало добродушным, так как ко всем Треповым он был чрезвычайно расположен. Сам Плеве первый громко рассмеялся своей остроте. За ним я. Тревожное настроение сразу прошло.

 

Наши суждения с Ватаци о прошлом и настоящем были прерваны возгласом курьера, что "его сиятельство, господин министр", нас просит.

 

В кабинете Мирский по обыкновению ходил взад и вперед и курил. Трепов сидел у стола. Мирский торжественно нам объявил, что он и генерал Трепов поручают нам составить проект высочайшего указа Правительствующему Сенату об образовании С. -Петербургского генерал-губернаторства и указа о назначении свиты его величества генерал-майора Трепова С. -Петербургским генерал-губернатором с особыми правами. "Проект указов, - сказал Мирский, - надо составить к завтрашнему дню к 8 ча-

 
стр. 117

 

сам утра. По одобрении их Дмитрием Федоровичем, я отправлю проекты к его величеству, и, если государю угодно будет их подписать, они должны быть напечатаны завтра же в особом приложении к "Правительственному Вестнику". Предупредите профессора Кулаковского (редактора "Правительственного Вестника"). Я знаю, - продолжал Мирский, как-то необычно повышая голос, - что это очень малый срок для составления таких важных документов, но это воля государя, и прошу неукоснительно и точно ее исполнить. Подробные указания того, что должно содержаться в указах, даст вам сам генерал..." И Мирский при этом развел руками, с таким видом, будто желал показать, что роль его в этом деле да и вообще в министерстве окончилась.

 

Трепов довольно туманно стал говорить о тех правах, которые государю угодно было ему предоставить ввиду исключительного времени. "В сущности, те же, что у Московского генерал-губернатора, - сказал он, - только на двух пунктах я особенно настаиваю; это было условие принятия мной той трудной, особенно в настоящую минуту, должности, которую благоугодно было возложить на меня государю. Это: чтобы вся прокуратура Петербурга была бы мне подведомственна и, второе, чтобы мне были подчинены все высшие учебные заведения. Знаю, что юридически на это есть очень существенные возражения, но время такое, что с этим считаться нельзя. Но вы, конечно, изложите это так, чтобы не кидалось в глаза. Это уже ваше дело; форма изложения меня не интересует, важно то, чтобы я мог в случае надобности этим воспользоваться. Жду вас завтра, здесь, у князя, если он позволит, в 9 часов утра с проектом указов. А теперь я должен ехать к военному министру, который меня ожидает..."

 

По отъезде Трепова Мирский стал с нами как-то особенно нервно прощаться. "Это наше последнее служебное дело, - сказал он. - Я, в сущности, уже не министр. Завтра я напишу государю просьбу об увольнении. Может, даже отправлю вместе с Фулоновской, - так сказать, гуртом..." Князь сделал попытку улыбнуться, но не вышло. Мы с Ватаци также стояли хмурые, особенно Ватаци, который только что был назначен.

 

От Мирского мы поехали с Ватаци в его казенную квартиру в дом министра внутренних дел на Театральной улице. Приехав, мы в первую минуту совершенно не знали, как и приступить к нашей трудной задаче, тем более что был уже первый час. Ватаци все волновался, говоря, что как правовед и бывший судебный деятель он не может участвовать в работе, имеющей целью подчинить судебные власти административному генералу. Я его успокаивал, говоря, что от нас зависит, как это изложить, и притом, очевидно, эта мера временная, вызванная исключительностью создавшейся обстановки. После долгих споров мы решили послать за членом совета министра внутренних дел П. М. Кошкиным, который в свое время был более двадцати лет начальником инспекторского отделения департамента общих дел и знал чуть ли не наизусть все указы и приказы по министерству за четверть века. Его подняли чуть ли не прямо с постели "по приказанию министра". Он явился встревоженный и заспанный, но дал нам дельную мысль. Всякие случаи бывали в истории министерства, сказал Кошкин, бывали и учреждения временных генерал-губернаторов. Так, в Петербурге после взрыва в Зимнем дворце в 1880 году генерал-адъютант Гурко был назначен генерал-губернатором с особыми правами и даже чуть ли не командующим войсками. Кажется, припоминал Кошкин, ему были предоставлены права и относительно прокурорского надзора, именно, что генерал- губернатору предоставляется во всех стадиях процесса требовать от прокурорского надзора все дела к себе на рассмотрение. Эти права имеются и в "чрезвычайных положениях по охране". Это разве не подчинение? Во всяком случае, в "Правительственном Вестнике" за 1880 год должны быть следы тогдашнего учреждения генерал-губернаторства в Петербурге, то есть указы и приказы по этому поводу. Надо взять "Правительственный Вестник" за 1880 год, там все есть: просто сесть и списывать, успокаивал нас Кошкин.

 

Мы схватились за эту мысль. Послали в редакцию "Правительственного Вестника". Принесли громадный переплетенный том газеты за 1880 год. Мы открыли его и действительно нашли интересующие нас указы. Было, таким образом, что положить в основание работы. После долгих сомнений, пререканий и споров мы наконец редактировали главный пункт указа, столь смущавший Ватаци, таким образом: "По предметам, относящимся к охранению государственного порядка и общественной безопасности, С. - Петербургскому генерал-губернатору подчиняются все местные гражданские

 
стр. 118

 

управления и учебные заведения всех без исключения ведомств". Затем по отношению фабрик, заводов и мастерских было указано, что все они подчиняются генерал-губернатору "в полицейском отношении", что, в сущности, не представляло ничего нового, так как, очевидно, все установления города подчиняются полицейской власти в полицейском отношении. Наконец, относительно вызова войск, возбуждавшего так много недоразумений, было указано, что генерал-губернатору предоставляется право не только вызывать войска, но и "определять по своему усмотрению как род оружий, так и количество войсковых частей, которые с момента вызова действуют по его указаниям". Все эти статьи без изменения вошли в высочайший указ 11 января (п.п. 2,5 и 6).

 

В проекте указа нами, однако, случайно, был сделан один пропуск: не было указано на временность меры, что, конечно, имелось в виду. Но тогда никто этого не заметил, тем более что газеты вследствие забастовки типографий, кроме "Правительственного Вестника", в Петербурге с 8 по 14 не выходили. Да и указание на временность, в сущности, ничего не означало, напротив, как утешал меня впоследствии Ватаци, у нас временные меры наиболее оказываются длительными, так, например, все главнейшие узаконения об евреях, двадцатипятилетней уже давности, имеют временный характер до общего пересмотра.

 

Когда мы кончили, шел уже седьмой час утра. Кошкин мирно спал на диване; Ватаци пошел брать ванну; я чуть ли не в пятый раз диктовал полуспящему канцелярскому чиновнику, отстукивающему на машинке, новую, окончательную редакцию указа.

 

В 9 часов утра Ватаци и я поехали к министру. Трепов был уже там. Указ был одобрен почти без поправок. Министр взял его, чтобы при своей собственноручной препроводительной записке отослать его государю.

 

В общественных кругах указ 11 января был встречен большим несочувствием. Это открыто высказывалось всюду. Через день после обнародования указа я обедал в Английском клубе7 и помню, как несколько почтенных стариков-сановников "не у дел" едко и остроумно критиковали указ, повторяя, что "в наше время" никогда министр не позволил бы себе поднести подобный указ к подписи государя, это ведь подводит государя... Я понял, что дни Мирского сочтены.

 

*

 

Между тем 9-го вечером, когда происходило описанное совещание у Мирского и когда мы ехали с Ватаци писать указ, на Измайловском проспекте, в доме Вольно-Экономического Общества (подаренном обществу еще императрицей Екатериной), происходило собрание, как говорилось тогда, представителей русской общественности.

 

Собрание, как я подробно узнал на следующий день от одного из присутствовавших, носило совершенно революционный характер. Председательствовал профессор Лесгафт8 . Присутствовали: Максим Горький, Пешехонов, Анненский, Кедрин и др. Также представители социалистов-революционеров с Рутенбергом во главе. Много было учащейся молодежи обоего пола и громадная масса рабочих. Говорили зажигательные речи. Вырабатывали форму общественного протеста против совершившегося. О Гапоне говорили: одни, что он убит, видели, как он упал; другие, что он арестован, тоже были очевидцы; наконец, что он бежал. В это время принесли свежеотпечатанные прокламации "о звере-царе и его шакалах-министрах", как выкрикивали при раздаче.

 

Прокламации были подписаны Гапоном. Несколько экземпляров были доставлены министру. По содержанию они были возмутительны.

 

Первая прокламация гласила: "Родные товарищи-рабочие! Невинная народная кровь пролилась. Затаим чувство мести и злобы к зверю-царю и его шакалам-министрам. Верьте, близок тот день, когда рабочая рать, более грозная, более сознательная, встанет за свободу и Россию. Не плачьте по погибшим героям. Утешьтесь! Мы разбиты, но не побеждены. Разорвем лучше все портреты кровопийцы-царя и скажем ему: "Да будешь ты проклят со всем своим августейшим змеиным отродьем". 9-го января 1905 года. Священник Георгий Гапон".

 

Больно и жутко было и тогда читать подобную прокламацию, подписанную служителем православной церкви. Замечательно, что в устах священника в официальном

 
стр. 119

 

обращении (если допустить, что сам Гапон писал подписанную им прокламацию), вероятно, впервые вместо обычного "братья" прозвучало слово "товарищи", приобретшее впоследствии такой печальный смысл.

 

Другая прокламация была к войскам и гласила: "Солдатам и офицерам, убившим своих невинных братьев, их жен и детей, - мое пастырское проклятие! Солдатам, которые будут помогать народу добиваться свободы, - мое благословение! Их солдатскую клятву изменнику-царю, приказавшему пролить народную кровь, разрешаю. 9-го января 1905 года. Священник Георгий Гапон".

 

Характерно, что во второй части этой прокламации пропущено слово "офицеры", имеющееся в первой. В то время даже Гапоны не могли себе представить, чтобы русские офицеры могли бы изменить присяге своему государю.

 

После чтений прокламаций Максим Горький с кафедры объявил, что лицо, близкое Гапону, хочет от его имени говорить. Тогда на хорах появился Гапон, обстриженный, бритый, в пиджаке с чужого плеча. Кроме близких, да и то по голосу, его мало кто узнал. Говорил он сбивчиво, без обычного увлечения, на тему, что царь не имеет никакой власти, все захватили его дядюшки: Сергей - князь Ходынский и Владимир (который командовал войсками гвардии и С. -Петербургского военного округа). Речь его за шумом мало была слышна, да и не слушали, так как большинство в зале не подозревало, что говорит Гапон.

 

Между тем разнесся слух, что к дому Вольно-Экономического Общества стягиваются войска. Заседание было в панике закрыто, и все быстро разошлись. Гапон в ту же ночь бежал за границу.

 

О Гапоне и о той роли, которую он сыграл 9 января, много было различных мнений. Кто он, в сущности, был? Большинство признавало, что он был провокатором, который с помощью департамента полиции встал во главе рабочего движения, на казенные деньги организовав его, но не умел им овладеть и, увлеченный потоком, который не в силах был сам направить в надлежащее русло, поплыл по течению. По-видимому, этого мнения держался и департамент полиции. Иначе нельзя объяснить того обстоятельства, что менее чем через год, в декабре 1905 года, с Гапоном вновь возобновлены были сношения при Витте, возглавлявшем тогда правительство. Хотя Витте в своих записках совершенно это отрицает, но в настоящее время предан гласности напечатанный в журнале "Былое" (N 1 (25 - 1925) всеподданнейший доклад министра внутренних дел (П. Дурново), из коего видно, что сношения с Гапоном, "с ведома графа Витте", велись через известного чиновника департамента полиции Мануйлова и что "24 декабря 1905 года Гапону было передано из секретного фонда 30000 рублей". Некоторое время перед этим Гапон был в Париже (не знавший французского языка), где поместил в газете "Матен" заметку по поводу русского займа в виде беседы с репортером, в которой восхвалял русские финансы и их устроителя (золотая валюта) графа Витте. На это последовала резкая отповедь в органе Жореса "Юманите", где было указано, что Гапон, по проверенным сведениям, агент русской полиции.

 

Того же мнения был и революционный трибунал социал-демократической партии9 , следивший за Гапоном через Рутенберга и Деренталя и осудивший его. В апреле 1906 года Гапон, живший под чужим именем в Финляндии и приезжавший в Петербург, был найден повешенным в уединенной даче в Озерках под Петербургом. На нем был плакат, на котором значилось, что он казнен за предательство по постановлению революционного трибунала.

 

По случайному стечению обстоятельств мне лично пришлось слушать, как этим хвалился главный исполнитель приговора Рутенберг. Летом 1917 года, когда еще кое-как держалось Временное правительство, я был в Норвегии и в Христиании зашел к исполняющему обязанности русского консула Глазенапу, с которым лично был знаком. Я его застал в приемной в горячих объяснениях с группой лиц, которые оказались депутацией с парохода, прибывшего из Америки с русскими эмигрантами, которым местная полиция не разрешала высадиться на берег, чтобы ехать далее сухим путем в Россию, так как у них не было русских виз. Выдачу этих виз и требовала депутация, Глазенап же отказывал, говоря, что не может этого сделать своей властью, не запросив предварительно Петербург, так как всех их совершенно не знает. Горячился особенно один господин, который так и наскакивал на Глазенапа, человека деликатного и

 
стр. 120

 

воспитанного, с криком: "Меня-то, меня вы не можете не знать! Я Рутенберг, который изобличил и казнил провокатора Гапона..."

 

Ближайший помощник в этом деле Рутенберга, Деренталь, которого я встречал уже в эмиграции в 1920 году в Варшаве, где он был правой рукой Савинкова в подготовляемой борьбе с большевиками и который потом вместе с Савинковым перешел к большевикам, описал даже "казнь Гапона"10 . Рутенберг, которому удалось войти в доверие к Гапону, заманил его на деловое свидание на нанятую им пустую дачу в Озерках. В комнате, рядом с той, в которой происходило свидание, были спрятаны рабочие. Перегородки между комнатами были очень тоненькие, и можно было слышать каждое слово, произносимое в соседней комнате. Гапон говорил с полной откровенностью и относительно полученных денег и о предполагаемой выдаче готовящихся покушений. В известный момент двери распахнулись, и рабочие бросились на Гапона, стали его вязать и накинули на шею петлю. Он вырывался из рук и умолял о пощаде. "Клянусь вам, что это ради идеи, - кричал, хрипя и задыхаясь, Гапон. - Во имя прошлого простите меня". Но рабочие были неумолимы. "Ты нашу рабочую кровь продал охранке", - мрачно отвечали они и потащили к заранее вбитому над вешалкой железному крюку, разом дернули веревку, и Гапон бессильно повис...

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 "Коль славен наш господь в Сионе" - церковный гимн, исполнявшийся в особо торжественных случаях. Музыка Д. С. Бортнянского.

 

2 Ошибка: Рутенберг был эсером.

 

3 Ошибка: на самом деле группы эсеров.

 

4 Эти "точные сведения" являются официальными и весьма заниженными цифрами. По данным советских историков, 9 января больше тысячи человек было убито и около 5 тысяч ранено.

 

5 Б. В. Штюрмер - крупный помещик, крайний реакционер, с января по ноябрь 1916 г. занимал пост председателя совета министров.

 

6 Г. И. Гершуни - член боевой организации партии эсеров.

 

7 С. -Петербургское (впоследствии Петроградское) английское собрание, обычно называвшееся С. -Петербургским английским клубом. Основано в 1770 г. (по образцу высокопоставленных английских клубов, откуда и название). Помещалось на Дворцовой набережной (ныне Набережной Девятого января) в доме N 16. Тон в этом клубе задавали гражданские и военные сановники.

 

8 П. Ф. Лесгафт (1837 - 1909) - известный педагог и общественный деятель.

 

9 Ошибка: на самом деле партии социалистов-революционеров.

 

10 В белоэмигрантском журнале "Иллюстрированная Россия", выходившем в Париже одно время под редакцией А. И. Куприна (1927, N 45, статья Бурцева).


Новые статьи на library.by:
МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ:
Комментируем публикацию: ГАПОН И 9 ЯНВАРЯ

© Д. Н. ЛЮБИМОВ () Источник: Вопросы истории, № 9, Сентябрь 1965, C. 114-121

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.