НАВСТРЕЧУ 700-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

В XIII в. Северная и Средняя Италия была страной процветающих городов. Этому способствовали великолепное географическое положение в центре Средиземноморья и крестовые походы, сделавшие итальянцев торговыми посредниками между Западом и Востоком. Для некоторых отраслей ремесла открылись чужеземные рынки сырья и сбыта. Исподволь назревал раннекапиталистический переворот в сукноделии. Богатые и воинственные коммуны покоряли сельскую округу, превращаясь в небольшие государства. С грохотом рушились рыцарские замки, а их владельцы насильно переселялись в город. Нелегкая, но победоносная борьба пополанов с нобилями вспыхивала заново внутри городских стен. Исконные феодальные устои расшатывались во всех сферах жизни.

С особой динамичностью, классической отчетливостью и выразительностью эти исторические процессы обозначились во Флоренции - городе, который вскоре стал средоточием Возрождения. Здесь семьсот лет тому назад родился Данте Алигьери. Данте - один из немногих действительно мировых литературных гениев. Он ровня Гомеру и Шекспиру. Этого нельзя объяснить только исключительной его одаренностью. Масштабы дантовского творчества определены масштабами его времени. Перефразируя ленинское замечание о Льве Толстом, можно сказать, что эпоха перехода от Средневековья к Возрождению в самой передовой стране тогдашней Европы выступила благодаря гениальному освещению ее у Данте как шаг вперед в художественном развитии всего человечества.

Мы не знаем, интересовался ли Данте в юности политикой. В 1295 г., вступив в один из "старших цехов", поэт получил гражданское полноправие. К этому времени Данте уже похоронил возлюбленную и написал свою первую книгу, которая называлась "Новая жизнь" и состояла из стихов и прозы, пронизанных утонченным психологизмом. Волнения молодости сменились политическими страстями. Данте решительно примкнул к пополанской партии "белых гвельфов", а в 1300 г. даже входил в состав флорентийского правительства - приората. Это решило его судьбу. Когда два года спустя аристократическая партия "черных гвельфов" с помощью папы Бонифация VIII и французских рыцарей одержала верх, Данте, находившийся в Риме, был лишен возможности вернуться на родину. Его заочно приговорили к смертной казни сожжением. Дом его был снесен, имущество реквизировано. Отныне он стал бездомным изгнанником.

Давно уже замечено, что без этой катастрофы Данте не стал бы Данте. Жестокое, но верное суждение! Замысел "Комедии" мог созреть только после 1302 года. Только в политической эмиграции окончательно

выковались мироощущение и характер поэта. Изгнание перемешало опыт личный и опыт исторический, теоретические доктрины и повседневную реальность, прошлое и грядущее, искусство и политику. Скитания слили судьбу флорентийца Данте с судьбами Италии.

Универсальность Данте предвосхитила универсальность гуманистов. Он не только поэт. Он воин, дипломат и государственный деятель. Его трактаты "О народной речи", "Пир" и "О монархии" охватывают всю сумму образованности той поры. Данте - человек новой эпохи, который сам не осознал еще этого и который именно потому остался также средневековым человеком.

В "Раю" Данте размышляет о первородном грехе: "Скорбно и сурово я дерзновенье Евы осуждал". Еще бы! Ведь из-за того, что Ева нарушила божий запрет, человечество лишилось рая; причина скорбного дантовского осуждения, очевидно, заранее ясна. Но мы читаем: не помешай грехопаденье,

Была бы радость несказанных сеней 
И раньше мной и дольше вкушена.

То есть, "если бы она (Ева) была послушна", тогда он, Данте Алигьери, родился бы и жил в раю!

Это "мной" изумительно. Посреди адского скрежета, стонов чистилища и райских хоров один человек - автор и герой "Комедии". Он в центре, и все располагается по окружности. То, что совершается в душе гениального путника, связывает воедино картину мира. Политика и религия, наука и мораль обретают особый смысл, проходя сквозь эту душу. История начинает вращаться вокруг индивидуума. Микрокосм личности вмещает в себя макрокосм. Мир очеловечивается.

Это, конечно, еще не гуманизм, понимаемый как выработанное и осознанное светское мировоззрение. Но это уже и не традиционное средневековое сознание. Мы у истоков гуманизма.

*

Звеневшие в кармане итальянского купца или банкира полновесные флорины неуклонно вели к пересмотру социальных ценностей. Веселый певец сьенских улиц Чекко Анджольери был тысячу раз прав, когда писал о деньгах:

Они прославят и дадут дерзанье, 
И все таланты заиграть заставят, 
Все сделают возможными мечтанья. 
Не говори же: "Род меня прославит!" 
Коль денег нет - напрасны ожиданья, 
Скажи: "Я прах, и мною ветер правит"1.

За несколько десятилетий до Чекко болонский нотариус Бене ди Болонья высказался в том же духе - не столь, правда, красноречиво, но зато более кратко: "Святейшая в наши времена вещь - величие богатства"² .

Богатый пополан скупал дворянские земли и подавал к взысканию дворянские векселя, голову ни перед кем не гнул и держался с достоинством. Оставалось идеологически оформить то, что на деле совершили деньги. У феодалов имелась детально разработанная культура с выспренними правилами "куртуазности" и изысканнейшей поэзией трубадуров. Нужно было создать в противовес ей нечто, не менее импонирующее. Так в кругах раннебуржуазной интеллигенции возникает морально-этический идеал "сладостного стиля". Высокое происхождение заме-

¹ См. М. А. Гуковский. Итальянское Возрождение. Т. I. Л. 1947, стр. 118.

² F. Ercole. Dal comune al principato. Firenze. 1929, p. 30.

няется здесь личной доблестью. Основатель этой поэтической школы Гвидо Гвиницелли заявлял в послужившей затем каноном канцоне "Любовь всегда ищет приюта в благородном сердце": "Солнце ежедневно освещает грязь, но грязь остается презренной, а солнце не теряет жара. Иной человек говорит: "Я благороден своим родом". Он подобен грязи, а благородство - солнцу. Ибо нельзя поверить, что может быть благородство без мужества, благородство, доставшееся по наследству"³ .

Итак, мерилом человеческого достоинства объявлялось "благородство сердца". Тогдашняя куртуазная поэзия тоже восхваляла возвышенность души. Но души рыцаря, и только рыцаря. А поэты "сладостного стиля" лишили куртуазный идеал этой сословной основы и, использовав из него многое, включили почти все его нормы в новый моральный кодекс, сдобрив их схоластическим рационализмом. Однако родовитость как непременное и явно подразумевающееся условие выбросили.

Все это происходило в конце XIII в., когда над Италией едва забрезжил рассвет Возрождения, а Европа в целом еще оставалась в феодальной тьме. Ранней буржуазии только предстояло выкристаллизоваться и начать свою тяжбу со старым миром. Пока она являлась еще частью самого этого мира и дышала его воздухом. Вся ее идеологическая работа могла вестись только в старых формах, которые лишь казались неподвижными, а на деле меняли в ее руках свое содержание. В те времена право на явственное моральное превосходство мог дать лишь аристократизм. Поэтому вместо благородства происхождения ранняя буржуазия выдвигает благородство духа. Это, по сути, первый побег того растения, которое позже даст пышный цвет гуманизма. Интеллектуальный аристократизм поэтов "сладостного стиля" перейдет в аристократизм гуманистов: оба они выросли на общей социальной почве, оба означают самоутверждение пополана в обществе, где пока господствует дворянская мораль. "Сладостный стиль" еще не расстался со средневековой поэтической традицией, а гуманиста уже отметают феодальную культуру. Но это вехи одного пути.

Данте, начав как верный ученик Гвиницелли, создал высочайшие образцы "сладостного стиля". И хотя он очень быстро перерос своих учителей и его мощному реализму оказались слишком тесными рамки утонченной стилизации в духе болонского мастера, он бережно сохранил главное в школе Гвиницелли - не поэтические условности, а социальный идеал "благородной души". Данте, развивая идеи знаменитой канцоны Гвиницелли, которого он до конца жизни вспоминал с преклонением и называл не иначе, как "великий Гвидо", также создает канцону о "благородстве" и пишет к ней ученый комментарий, составивший четвертую книгу трактата "Пир". "Я оставлю мой сладостный стиль, которым пользовался, трактуя о любви, и скажу о добродетели, делающей человека истинно благородным, в жестких и острых стихах"⁴ . В "Пире" передовое мировоззрение эпохи впервые предстало в зрелой и развернутой форме. Позднее Петрарка и Поджо Браччолини лишь повторят мысли Данте.

Учение флорентийского изгнанника об "истинном мериле человеческого благородства" было вызовом вековым традициям. Поэт прекрасно сознавал это. Он подчеркивал, что выступает против господствующих и общепринятых представлений, которых придерживаются "почти все" без каких-либо логических оснований как чего-то, само собой разумеющегося. Среди человеческих заблуждений "я особенно осуждаю одно, которое не только вредно и опасно для тех, кто в нем пребывает, но и

³ F. de Santis. Storia della letteratura italiana. Vol. I. Milano. 1940, "Appendice antologico", pp. 453 - 454.

⁴ Dante Alighieri. Convivio (Milano. 1952), IV, Canzona, 10 - 14.

другим, порицающим его, несет беду и ущерб. Это - заблуждение относительно человеческих достоинств, заложенных в нас природой, и относительно того, что следует называть "благородством". В результате дурного обыкновения и малого разумения это заблуждение настолько укоренилось, что почти все имеют на сей счет ложное представление. А ложное представление породило ложные оценки, ложные же оценки породили несправедливые почести и поношения. Из-за чего добрых считали презренными вилланами, а злых почитали и возвышали. Это - наихудшее в мире неустройство..."⁵ .

Открыто требуя отказа от принципов, которые определяли социальную ценность человека в феодальном мире, Данте понимал, на что он шел: "О, сколь велико мое начинание в этой канцоне!" Ему предстояло "выполоть поле, заросшее клевером, поле общественного мнения, столь долго заполоненное этим сорняком"⁶ .

Данте очень обстоятелен. Он не упускает ни одного аргумента и просит читателей не удивляться детальности комментария. Ибо кто до Данте занимался этим? И разве не следует уделить этому вопросу особое внимание? "Я не могу говорить коротко перед лицом стольких противников"⁷ . Нигде и никогда Данте не высказывался с такой полнейшей социальной ясностью, как на страницах четвертой книги "Пира". Ибо "помощь столь неотложна, что было бы нехорошо говорить под покровом каких-либо образов, но нужно вводить лекарство кратчайшим путем, чтобы скорее пришло исцеление... Поэтому (от читателя) потребуется не обнаруживать искусно в изложении какие-либо аллегории, а лишь уразуметь суждения в соответствии с их буквальным смыслом"⁸ .

Попытаемся последовать этому совету Данте. И прежде всего постараемся установить: кому предлагает поэт свое "лекарство"? У каких читателей надеется он встретить понимание? "Пир" написан на итальянском языке. Это само по себе было дерзостью. Хотя итальянский язык завоевал уже прочные позиции под пером поэтов и хронистов, ученые сочинения продолжали выходить в свет лишь на латинском языке. А "Пир" был именно ученым трудом. Вот почему Данте счел нужным посвятить первый трактат "Пира" обоснованию и защите своего необычного выбора. Сопоставляя итальянский народный язык ("вольгаре") с латынью, Данте в общем и целом склонен поставить выше латинский язык. Позже, в труде "О народной речи", поэт изменит свое мнение в пользу "вольгаре"⁹ . А здесь, в "Пире", несмотря на горячие признания в своей любви к итальянскому языку ("во мне не просто любовь, а совершеннейшая любовь к нему"), Данте все- таки отдает, по крайней мере теоретически, пальму первенства латинскому. Он отмечает большую разработанность латинского языка, его удобство для выражения отвлеченных понятий, грамматическую точность, стабильность лексики. "Народный язык следует обычаю, а латинский - искусству"¹⁰ . Правда, автор "Новой жизни" восторженно прославляет и достоинства "вольгаре", подчеркивая, что "на нем можно изложить высочайшие и новейшие мысли пристойно, полно и изящно, почти как на латинском"¹¹ . И все-таки "латинский язык - повелитель народного языка"¹² .

Это весьма любопытно. Если поэт в период создания "Пира" полагал, что "вольгаре" уступает латинскому, то почему "Пир" написан именно на "вольгаре"? Данте перечисляет три причины. Было бы неуместно

⁵ Ibid., 1.

⁶ Ibid., 7.

⁷ Ibid., 3, 8.

⁸ Ibid., 1.

⁹ De vulgari eloquentia, I. 1 (Dantis Alagherii Opera omnia. II. Leipzig. 1921).

¹⁰ Dante. Convivio, I, 12.

¹¹ Ibid., 10.

¹² Ibid., 7.

к итальянским канцонам сочинять латинский комментарий. Но это соображение носит формальный характер. Далее: поэтом руководила "естественная любовь к своему языку". Но почему впоследствии трактат "О народной речи" Данте напишет все же на латинском? Остается решающий довод: итальянский язык доступен гораздо большему числу людей¹³ . Трактат "О народной речи" охватывал специальный круг вопросов, и для него целесообразно было избрать латынь - язык тогдашней образованности. Цель "Пира" была иной. "Новейшие мысли", высказанные в нем, отвечали интересам итальянских пополанов.

"Латинский язык одарил немногих, но вольгаре поистине послужит многим". Те, к кому обращается поэт, не знают латыни. А если кто-нибудь и знает, то "одна ласточка весны не делает". Латинский язык "не всем близок", "вольгаре" же "дружен со всеми". Вот простая истина, которую Данте повторяет на разные лады десятки раз¹⁴ . Написанный на латинском языке, "Пир" был бы доступен только образованным людям, "остальные же его бы не поняли". Не таков замысел поэта. Его "Пир" должен стать "всеобщим пиром", где нашло бы духовную пищу "почти бессчетное число тех, кто ее лишен... Дать одному и усладить одного - это хорошо; но дать многим и усладить многих - это еще лучше... Вольгаре нас связывает с самыми близкими людьми, с родственниками, с нашими согражданами и с нашим народом. Это и есть вольгаре, и он не просто близок, но в величайшей степени близок каждому".

Нет никаких сомнений, что Данте рассчитывал на массового читателя. Такого читателя в тогдашних условиях могла дать только пополанская среда. Впрочем, нам незачем ограничиваться косвенными умозаключениями. Данте высказался открыто. Среди тех, кто не разделяет его взглядов на значение "вольгаре", он усматривал две категории лиц. Одни - "отвратительные и зловредные итальянцы", с "распутными языками", поносящие народную речь из зависти к тем, кто владеет ею лучше их, или из желания похвастать ученостью. Данте называл их "лживыми поводырями", явно имея в виду некоторых своих противников, принадлежавших к пишущей братии. Другие - это "слепые и обманутые", "которым почти нет числа". Доверившись поводырям, они "угодили в яму ложного мнения" и не знают, как оттуда выбраться. Среди "слепых" - "особенно лица пополанского звания, занятые от начала жизни каким-либо ремеслом... И так как нельзя по мановению ока облечься в одеяние моральной или интеллектуальной добродетели, приобретаемой лишь опытом, а они свой опыт обретают в каком-либо ремесле и не заботятся о том, чтоб разбираться в иных вещах, то они и не в силах обрести разумение... И часто эти люди глаголют гак, что выходит: "Да здравствует наша смерть!" и "Да сгинет наша жизнь!". Они подобны стаду овец, прыгающих вслед за одной"¹⁵ .

Следовательно, "лица пополанского звания" обычно ошибаются в вопросах, выходящих за рамки их повседневного опыта, и повторяют традиционные глупости, противоречащие их истинным социальным потребностям. Данте резко отличал этих "слепых", повинных только в невежестве и в доверчивом следовании предрассудкам, от "поводырей". "Поводырей" он ненавидел, "слепым" же хотел помочь. Именно к последним обращен его трактат. Таким образом, Данте стремился опорочить и изобличить не заблуждающихся, а их заблуждения¹⁶ . Он бранит тех, кого надеется просветить. Он проповедует теорию "истинного благородства" тем, кто благороден, но не сознает этого. "Вы, для пользы

¹³ Ibid., 5.

¹⁴ Ibid., 9, 6, 1, 8, 12.

¹⁵ Ibid., 11.

¹⁶ Ibid., IV, 1.

и услаждения коих я пишу, - в какой слепоте вы живете, не поднимая глаз к этой истине и уперевшись ими в грязь вашей глупости!"¹⁷ .

Некоторых исследователей¹⁸ смущало, что Данте, перечисляя желанных читателей "Пира", упоминает "государей, баронов, рыцарей и многих других благородных людей". Но поэт надеялся внушить дворянам "правильные" этические представления и побудить государей управлять в соответствии с требованиями философии. Впрочем, Данте тут же адресовал свою книгу и "многим другим благородным людям, не только мужчинам, но и женщинам, коих множество, знающим этот народный язык и не имеющим образования". И добавлял: "Это относится лишь к тем, в ком есть семя истинного благородства"¹⁹ .

Только признав, что поэт ориентировался на массовую, демократическую аудиторию, мы сможем понять смысл и пафос его слов о "всеобщем пире": "Это будет тот ячменный хлеб, которым насытятся тысячи... Это будет новый свет, новое солнце, которое взойдет там, где закатится старое"²⁰ . Но окончательно в том, что тысячи "истинно благородных" людей, к которым адресуется Данте, суть именно горожане, убеждает нас четвертая книга "Пира", подробно поясняющая, что нужно понимать под "истинным благородством". Этическое учение "Пира", насквозь пополанское и антифеодальное, представляет собой одну из прогрессивнейших вершин идеологии Данте.

Итак, ошибались все, кто говорил, что благородство заключается "в богатстве, сопряженном с древностью происхождения". "Лживо мнение тех, кто называет благородным человека, который может сказать: "Я племянник или сын такого-то достойного", хотя бы сам он был ничтожеством". Внешний лоск и хорошие манеры - лишь "очень малая часть благородства". Все, что в состоянии дать и отнять фортуна - родственные связи и браки, пышные дома и обширные владения, - также не порождает благородства. Данте, разумеется, не собирался заменять сословные предрассудки золотым тельцом, хотя это отнюдь не мешало ему объективно выражать дух раннебуржуазной эпохи. Богатство вообще-то низменно по своей природе и никак не в силах облагородить человека. Еще того менее может сделать это древнее происхождение²¹ .

И Данте, чтобы втолковать нам суть дела, прибегает к сравнению. Предположим, два человека стремятся перейти через поле к дому, стоящему на другой его стороне. Первый путник "благодаря своей предприимчивости, то есть при помощи осмотрительности и благого таланта, ведомый только самим собою, прямым путем приходит туда, куда стремится". Нам нетрудно узнать в этом путнике знакомые черты дантовского современника - энергичного, способного и удачливого пополана. А второй путник бредет позади, по следам первого, но не отличаясь его достоинствами. Это не кто иной, как родовитый дворянин, "сын такого-то, а сам ничтожество". "Кто из них двоих доблестен? Отвечаю: тот, кто шел впереди. Как назовем второго? Отвечаю: подлейшим"²² . В чем же состоит благородство? Во внутренней ценности самой человеческой личности. "Под словом "благородство" я понимаю совершенство собственной природы в каждой вещи"²³ . Всем своим трактатом Данте утверждает: если ты смел, умен и великодушен, если ты обладаешь из-

¹⁷ Ibid., III, 5.

¹⁸ Никак нельзя согласиться, в частности, с точкой зрения А. К. Дживелегова, утверждавшего, что "Пир" рассчитан на сочувствие дворянского читателя и знаменует воздействие на Данте аристократически-феодальной идеологии (А. К. Дживелегов. Данте. М. 1946, стр. 194 - 196).

¹⁹ Dante. Convivio, I, 9.

²⁰ Ibid., I, 13.

²¹ Ibid., IV, Canzona, 33 - 37; IV, 3, 8, 10.

²² Ibid., 7.

²³ Ibid., 16.

вестными одиннадцатью аристотелевскими добродетелями, то ты благороднее любого родовитого болвана. Где это сказано, что доблесть непременно связана с рыцарями или "почтенными людьми духовного сословия?.. Если доблесть похвальна в рыцаре, то она похвальна и будучи подмешанной ко многим; один одет хорошо, другой плохо, но чистая доблесть прекрасна в каждом"²⁴ .

Данте рассчитывал, что земные властители придут в восторг от его теории. Ведь цари "обязаны любить истину". И посему "каждый царь возрадуется, что опровергнуто фальшивейшее и вреднейшее мнение злых или обманутых людей, искаженно судивших до сих пор о благородстве"²⁵ . Нам нетрудно упрекнуть поэта в наивности. Не лучше ли, однако, отметить, что созданный им проект утопической империи явно предусматривал государство, где будет почитаться талант, а не родовитость? Так этика Данте сливалась с политикой²⁶ .

"Пусть не говорит кто-либо из флорентийских Уберти или миланских Висконти: "Раз я из подобного рода, значит, я благороден. Ибо божественное семя западает не в род, а в отдельных лиц. Не род делает отдельных людей благородными, а отдельные люди делают благородным свой род"²⁷ . В феодальном же обществе было как раз наоборот: индивидуум что-то значил лишь постольку, поскольку он принадлежал к общине, цеху, сословию, знатному роду. Тот, кто рвал эту пуповину, оказывался за бортом официального общества. Но ко времени Данте начались перемены. Появление ранней буржуазии подрывало патриархальные узы и предоставляло большой простор инициативе и способностям отдельной личности. И вот Данте, негодовавший против разгула алчности, приветствовал в то же время тех, кто "благодаря своей предприимчивости", "ведомый только собою", достигает цели. Поэту не дано было, конечно, понять, что вдохновлявшие и возмущавшие его общественные сдвиги - две стороны одной медали. Гордое самосознание индивидуума и кризис традиционной морали, расширение умственных горизонтов и жажда наживы, обновление искусства и крушение иллюзий - именно так" сложно и противоречиво, преломлялись экономические процессы в идеологии и психологии эпохи. Данте впитал в себя эту противоречивость. Он был истинным детищем своего века и тогда, когда отвергал этот век, и тогда, когда опережал его, В конечном же счете он шел с ним вровень.

В главе "О сладости человеческого счастья" Данте писал, что все люди от рождения одинаковы. "Несомненно, Аристотель рассмеялся бы, услышав о двух породах человечества, словно речь идет о лошадях или ослах; да простит меня Аристотель, но ослами вполне можно назвать тех, кто так думает". Люди составляют единый род, и сущность их едина. Поэтому о благородстве нужно судить "по эффектам", то есть по результатам человеческой деятельности: "по плодам их познаете их"²⁸ . Это гуманистический взгляд. Да и как иначе охарактеризовать мысли Данте? Он черпает доводы у Экклезиаста, но также у Овидия; он ссылается на Аристотеля и на евангелие. На евангелие после Данте будут ссылаться и гуманисты и протестанты; на евангелие до Данте ссылались еретики. Но свежесть теорий Данте - в их связи с конкретной исторической почвой, а не в абстрактной аргументации. Важнее другое: что именно отбирал Данте в той же, допустим, библии и как он это использовал.

²⁴ Il Canzoniere (Dante. Opera omnia. Vol. I, pp. 493 - 494).

²⁵ Dante. Convivio, IV, 16.

²⁶ О политических взглядах Данте см. в нашей статье "Утопия всемирной монархии у Данте". "Средние века". Вып. XI. 1958.

²⁷ Dante. Convivio, IV, 20.

²⁸ Ibid., 22, 15, 6.

Позволительно ли считать человека низкого происхождения благородным? Если нет, "если знатность не рождается заново", тогда она восходит к Адаму. Но тогда опять-таки все благородны! Трудно сказать, кому впервые в средние века пришел в голову этот довод. Ветхозаветный Адам неоднократно оказывался союзником тех, кто не мирился с сословным неравенством. Разве людской род не произошел от одного прародителя? "Наша вера лгать не может". Но в таком случае, "если Адам был знатен, то и мы все знатны, а если он был низкого происхождения, то и мы все низкого происхождения"²⁹ . Флорентиец Данте запальчиво возражал "тем заблуждающимся, которые полагают, что виллана никогда нельзя назвать благородным человеком и что о человеке, являющемся сыном виллана, также никогда нельзя сказать, что он благороден". И продолжал: этот предрассудок "преграждает путь виллану стать когда-либо благородным посредством совершенных им деяний или посредством какого-нибудь случая...". Здесь суждения Данте достигают резкости, необычной для тогдашних научных трактатов. Он строит изложение по формуле: "И если противник вздумал бы сказать... то я отвечу, что...". Возможно, он имел в виду не только воображаемых противников. Он иронизирует. Он бушует. "И если противник вздумал бы сказать, что в других вещах благородство определяется достоинствами вещи, но в людях - тем, что стерлась память о низком их происхождении, то на такое скотство хотелось бы отвечать не словами, а ножом"³⁰ .

Вспомним, что мы переносимся в XIV столетие! Ни Гвиницелли, ни Данте, ни Петрарку нельзя понимать так, что в их глазах родовитость не имеет ровно никакой цены. Им хотелось лишь доказать, что, с одной стороны, родовитость сама по себе не делает еще благородным человека, лишенного личных достоинств, и что, с другой стороны, благородным может быть и человек низкого происхождения. Словом, не в длинной родословной главное. Но, отстаивая свою социальную полноценность, зарождающееся "третье сословие" всегда было неравнодушно к блеску аристократизма и знатности. Для начала XIV столетия это особенно понятно.

Со всей непосредственностью обнаруживая аристократическое тщеславие, Данте относился к нему и как к собственной и как к общечеловеческой слабости, немного иронизируя над "скудным благородством крови"³¹ . Поэт с сокрушением перечислял погибшие или измельчавшие феодальные фамилии, "громкие в старину". Важно подчеркнуть, однако, что не к современной ему знати, а к прошлому, к исчезнувшему поколению "истинных рыцарей" было обращено сочувствие Данте. "Дай слезам излиться, так душу мне измучил мой рассказ", - говорит романец Гвидо дель Дуко, вспоминая

Дам, рыцарей, и войны, и забавы, 
Во имя благородства и любви, Там, где теперь такие злые нравы32.

²⁹ Ibid., 15. Интересно сопоставить страницы "Пира" с канцоной дантовского современника и единомышленника Дино Компаньи, само название которой достаточно выразительно: "Как каждый может приобрести благородство". Компаньи писал: "Без благородства не заслуживает хвалы ничто другое, даже достоинство императорской короны. Потому что чем человек выше, тем презренней он, если не понимает благородства и не уповает на него; а кто хочет следовать благородству, тот и есть достойный" (цит. по I. del Lungo. Dino Compagni e la sua cronica. Vol. II. Firenze. 1880, pp. 379 - 380).

³⁰ Dante. Convivio, IV, 14.

³¹ "Рай", XV, 1 - 6 (Данте Алигьери. Божественная комедия. Пер. М. Л. Лозинского. М. 1950. 2-е изд. - 1961).

³² "Чистилище", XIV, 86 - 126 ("La Divina Commedia". Opera omnia. I). М. Л. Лозинский не совсем удачно перевел "gli affanni" как "войны". Это место переводится так: "Дела и утехи, располагавшие к любви и благородству". Конечно, Данте и не думал сожалеть о феодальных войнах.

Данте по-своему дорог этот гибнущий куртуазный быт, воспетый сотнями трубадуров. Ибо поэт не стряхнул еще с себя очарования феодальной культуры. Но грустные сожаления о былых временах тотчас превращаются под его пером в беспощадное обличение нынешнего дворянства, безнадежно утратившего достоинства предков. И Данте не скупится на выражения, перечисляя графов Коньо, Кастрокаро "и многих других... превратившихся в выродков". Тема не новая для поэта, посвятившего специальную канцону выпадам против "мнимых дворян, злых и преступных".

В "Чистилище" казнимый за гордость граф Омберто произносит примечательную речь:

Рожден от мощных предков, в древнем блеске 
Их славных дел, и позабыв, что мать 
У всех одна, заносчивый и резкий, 
Я стал людей так дерзко презирать, Что сам погиб...33.

В этих словах мы вновь узнаем автора "Пира". Но характерно, что, внимая Омберто, поэт в смущении "опустил голову". Данте осуждает Омберто; однако тем самым он осуждает и собственные, не вполне еще изжитые им аристократические предрассудки.

Данте горд, и он сознает это свойство за собой³⁴ . Двадцать лет пришлось ему мытарствовать, ища приют у княжеских дворов. Многочисленные легенды о Данте сходятся на том, что самолюбию поэта не раз наносились жестокие удары. Высокие личные достоинства не могли искупить в те времена отсутствие громкого родового имени или богатства, и сиятельные хозяева не всегда относились уважительно к флорентийскому поэту. Сам Данте роняет по этому поводу горькие намеки в "Пире" ив "Комедии". Несомненно, именно это обстоятельство придает столь страстный, столь глубоко личный характер трактату об истинном благородстве. Вместе с тем не удивительно, что Данте не прочь лишний раз напомнить: и в его жилах течет древняя кровь.

Флорентийские богачи жадно впитывали изысканность феодального быта, принесенного в город нобилями, и охотно роднились со знатью. А феодалы вносили свой пай в капиталы компаний и записывались в "старшие цехи". Среди флорентийских банкиров, купцов и промышленников имелось немало членов знатных фамилий. Шел процесс сращивания феодальной и пополанской верхушки. В этой обстановке, в кругу золотой молодежи из влиятельных пополанских и дворянских семей, проходила юность Данте. Мы видим в ту пору среди друзей Данте родовитого Гвидо Кавальканти или Дино Фрескобальди, сына крупного банкира и гранда. Знакомства среди знати оказались полезными Данте в изгнании. С другой стороны, было слишком трудно ожидать борьбы за свободу и единство Италии от рыцарей Генриха VII и последовательно пренебрегать древними гербами. Все это не могло не отразиться так или иначе на самом Данте. Он гордится своим поэтическим даром, но также и своими предками. Он выступает против феодальной анархии, но сожалеет о вымирании феодальных родов. Он громит тиранов, но делает исключение для тех, у чьих дворов ему пришлось искать приюта.

Данте здесь двойствен, как и во всем. Однако нужно различать в нем главное и второстепенное. Если он и аристократ, то его аристократизм предвещает гуманизм. "Этот Данте вследствие своей учености был несколько высокомерен, горд и презрителен и как философ был неприветлив и не умел хорошо беседовать с мирянами"³⁵ . Тем, кто изображал человека, утверждавшего, что "мать у всех одна", как высокомер-

³³ Ibid., XI, 61 - 65.

³⁴ Ibid., XIII, 133 - 138.

³⁵ G. Villani. Cronica. Firenze. 1823, lib. IX, 136.

ного дворянина, следовало бы поучиться проницательности у хрониста Джованни Виллани, автора приведенных строк. Портрет, нарисованный Виллани, все время встает перед глазами, когда читаешь в "Пире" насмешливые строки о "невеждах, которые, не зная азбуки, готовы спорить о геометрии, астрологии и физике". Отказав в атрибуте благородства феодалам Уберти и Висконти, Данте зато наделил им поэта Гвиницелли. Он учил, что благородство и философия - подруги. Следовательно, приобщение к философии весомее, чем родовые владения и титулы. "Нигде я так не достоин хвалы, как в этом трактате, ибо, говоря о благородстве, я докажу, что я сам благороден, а не виллан"³⁶ .

Рядом с графом Омберто казнится Одеризи из Губбьо - тоже за гордость. Но у Одеризи особая гордость, отличающаяся от дворянской спеси Омберто, как день от ночи. Одеризи славился в XIII в, как искуснейший миниатюрист, "тот, кем горды мастера живописи". "Быть первым я всегда усердно метил...". Гордость Одеризи - это гордость талантливого плебея. "Правдивый твой рассказ смирил мне сердце, сбив нарост желаний", - откликается Данте на рассказ Одеризи³⁷ . Ибо гордость Данте - тоже честолюбивое чувство художника, сознающего силу своего гения. В Лимбе он вступил как равный в круг величайших поэтов античности. И рассказал об этом с непередаваемым достоинством. Сердце Данте "согрето жаждой пенейских листьев". Торжественное коронование венком из "пенейских листьев", листьев лавра, считалось тогда высшей почестью для поэта. Данте так и не дождался лаврового венка. И писал, обращаясь к Аполлону, покровителю искусств, о "желанной листве":

Ее настолько редко рвут, отец, 
Чтоб кесаря почтить или поэта, 
К стыду и по вине людских сердец..,

Нужно знать, что значил для Данте титул императора, чтобы понять силу этого дерзкого сопоставления: поэт рядом с кесарем!

"Комедия" откроет ему путь на родину, надеется Данте, и коронование лавром состоится во Флоренции...

В ином руне, в ином величье звонком
Вернусь, поэт, и осенюсь венцом
Там, где крещенье принимал ребенком, - 
убаюкивает себя мечтами изгнанник38.

Однако как все сложно в нем! Он вопреки своей этической теории смущенно восхваляет благородство крови, но казнит за это же Омберто. Он благоговеет перед славой рыцарских времен, но сам жаждет иной славы. В "Аду" есть замечательная сцена. После долгого подъема по адским кручам Данте, задыхаясь от усталости, присел передохнуть. И...

Теперь ты леность должен отмести, - 
Сказал учитель, - лежа под периной 
Да сидя в мягком, славы не найти. 
Кто без нее готов быть взят кончиной, 
Такой же в мире оставляет след, 
Как в ветре дым и пена над пучиной. 
Встань! Победи томленье, нет побед, 
Запретных духу...39.

Средневековому аскету был бы непонятен гремящий призыв Вергилия. А Данте воспрянул: "Идем, я бодр и смел!" - и старается скрыть, побороть усталость. Кровь флорентийского горожанина кипит в нем, слава маячит перед глазами, та слава, в которой спасенье от небытия.

³⁶ Dante. Convivio, IV, 15, 20, 28, 8.

³⁷ "Чистилище", XI, 79 - 81, 86 - 87, 118 - 119.

³⁸ "Рай", I. 13 - 33; XXV, 7 - 9.

³⁹ "Ад", XXIV, 46 - 53.

Ибо Данте просто забывает тут о своем католицизме: не в небесах, а на Земле хотел бы он жить вечно, в памяти грядущих поколений, "среди людей, которые бы звали наш век старинным...".

Правда, в разговоре с Одеризи слышится как будто и нечто другое:

О тщетных сил людских обман великий, 
Сколь малый срок вершина зелена, 
Когда на смену век идет не дикий! 
Кисть Чимабуэ славилась одна, 
А ныне Джотто чествуют без лести, 
И живопись того затемнена. 
За Гвидо новый Гвидо высшей чести 
Достигнул в слове; может быть, рожден 
И тот, кто из гнезда спугнет их вместе. 
Мирской молвы многоголосый звон - 
Как вихрь, то слева мчащийся, то справа; 
Меняя путь, меняет имя он.

Подобное отрицание славы говорит в ее пользу красноречивее, чем десятки восхвалений. "Цвет славы - цвет травы". Но не потому, что она суетна и противоречит христианскому смирению, а потому, что, "...лучом согрета, она линяет от того как раз, что извлекло ее к сиянью света". То есть одна слава затмевается другой, большей. Это не отрицание славы с "небесной" точки зрения, а утверждение земной относительности ее. Более того: сомнения в возможности личной славы неожиданно превращаются у Данте в гимн нескончаемому развитию творческих сил человечества. За Чимабуэ следует Джотто; за Гвиницелли и Кавальканти - он, Данте, все выше взлетают живопись и поэзия. Так всегда бывает, "если на смену век идет не дикий". Наступало Возрождение.

Америка будет открыта через полтора столетия. Но уже выпустил в свет свою книгу Марко Поло. В 1291 г. отправились в далекий путь вокруг Африки в Азию отважные братья Вивальди - и не вернулись. Как дантовский Улисс, тот, образ которого овеян "характерным для того времени духом смелых искателей приключений" (Ф. Энгельс).

Ни нежность к сыну, ни перед отцом 
Священный страх, ни долг любви спокойной 
Близ Пенелопы с радостным челом 
Не возмогли смирить мой голод знойный 
Изведать мира дальний кругозор.

А когда перед маленьким судном после долгой дороги открылась неведомая ширь Атлантического океана и дрогнули сердца, Улисс обратился к спутникам с речью, звучащей поистине титанически:

"О братья, - так сказал я, - на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный.
Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и знанью рождены"40.

Поэт, бичевавший корыстолюбие "толстых", по своему образованию и положению далекий от них, как небо от земли, отражает в то же время потребности именно нарождающейся буржуазии, когда воспевает человеческое познание. Ибо теоретически он приходит к тем же самым задачам и решениям, к которым какого- нибудь Джованни Морелли приводили практически его материальные интересы и его общественное поло-

⁴⁰ "Ад", XXVI, 94 - 98, 112 - 120 и др.

жение⁴¹ . "Все люди по своей природе стремятся к знанию... В знании заключается высшее совершенство нашего счастья". Это одна из излюбленных мыслей Данте⁴² . Способность познания получена человеком для достижения блаженства. Мудрость - "супруга небесного императора". "О вы, что хуже мертвецов, избегающие дружбы с нею, откройте глаза и взгляните...".

Какого рода ученость предлагает Данте своим читателям? Он может, например, досконально описывать иерархию ангельских чинов, порядок небес и расселение на них херувимов, серафимов и прочих, а для вящей убедительности ссылаться на овидиевские "Метаморфозы". Эта причудливая смесь католического и античного встречается у Данте повсюду. В "Комедии" он просит благословения у "святых муз" и у Аполлона. Стражем чистилища оказывается римский республиканец Катон из Утики. Проводником поэта служит Вергилий. С того момента, когда Данте и Вергилий садятся в челн перевозчика мертвых душ Харона и пересекают воды Ахеронта, мы вступаем не только в загробное царство христианства, но и в страну античной мифологии. Плутос, Минос, Цербер, кентавры - мифологические персонажи в облике католических чертей. Античные сюжеты, имена, реминисценции непринужденно переплетаются с библейскими сюжетами и именами современников поэта. Данте стоит у истоков того культа античности, который дал название самому Возрождению.

Культ античности сочетается у Данте с культом разума⁴³ . "Жить для человека - значит мыслить". Тот, кто не ведает жизненных целей и путей, мертв. "Иной может спросить: "Как же это он мертв, но ходит?" Отвечаю, что в нем умер человек и осталось животное". Человеку присущи три способности: способность к жизни (ею обладают уже растения), способность к ощущению (ею обладают уже животные) и способность к мышлению. Только последнее - собственно человеческое свойство. Между тем "подавляющая часть людей живет скорее согласно ощущению, чем разуму". Такие люди "имеют человеческую видимость, душу же - овцы или еще какой-нибудь твари". Человек заключает в себе возможности низших форм (растительной и животной) в сочетании с главным и специфическим - логическим мышлением. "И вот душа, слиянная в одно, живет, и чувствует, и постигает".

Эта классификация не является изобретением Данте. Он пользуется, как и во многих других случаях, сочинениями знаменитого схоласта Фомы Аквинского. Дантологами написаны десятки книг, в которых устанавливается, кому из предшественников обязан Данте теми или иными конкретными рассуждениями и определениями. Одни доказывали, что Данте в богословии и философии верный ученик Фомы. Другие полагали, что Данте испытал через призму произведений Альберта Великого сильное влияние греческой и арабско-испанской философии, в частности Аверроэса. Для обоих утверждений имеются веские основания. Но слишком часто упускали из вида, что Данте умеет быть смелым и оригинальным мыслителем даже тогда, когда он вроде бы ограничивается пересказом чужих положений. Он действительно многое берет у Фомы Аквинского. Однако берет не без разбора, а лишь то, что нужно и важно именно ему, Данте. Подчас готовые определения из арсенала схоластики он ставит в новую связь. Осмысливает по- своему. Неожиданно переставляет акценты. И схоластические формулы наполняются гуманисти-

⁴¹ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 8, стр. 148. О соотношении грубой мореллиевской практики и гуманизма см. в нашей статье "Этюд о Джованни Морелли". "Вопросы истории", 1962, N12.

⁴² Dante. Convivio, I, 1 (ср.: Convivio, IV, 7; De Monarchia, I, 3, 5).

⁴³ Ниже имеются в виду: Convivio, IV, 7; II, 7; III, 13; "Чистилище", XXV, 34 - 75.

ческим содержанием. Поэтому Данте гораздо ближе к эпохе Ренессанса, чем может показаться с первого взгляда. Читать его нужно не торопясь.

Например, он заявляет, что истинные философы бескорыстно любят знания. Наслаждение или польза не могут быть целью философии⁴⁴ . Что это, схоластическая догма? Нечто противоположное гуманистическим представлениям о знании как источнике наслаждения и инструменте практического действия? Впрочем, почитаем дальше. Отнюдь не философы те, кто "дружит со знанием ради пользы, каковы юристы, врачи и почти все церковники, которые учатся не ради знания, а чтобы приобрести деньги и должности". Нет, у Фомы Аквинского такого не найти... По словам Данте, философия "отвлекает мысли своих друзей от низких и земных вещей", учит "презрению к вещам, которые другие делают господами над собой". Это звучит как проповедь аскетизма, но фактически не имеет с ним ничего общего. Данте понимает здесь "пользу" как "корысть". Философия должна служить общечеловеческим, а не своекорыстным интересам. "Низкие и земные вещи" (в контексте "Пира") нельзя истолковать иначе, как "богатство, сопряженное с древностью происхождения". Следовательно, Данте ратует за внутренние, интеллектуальные ценности, наделяющие личность "истинным благородством". Он заставляет избитые аскетические формулы подкреплять свою этическую теорию, расковывающую личность.

Между тем наука привлекает Данте именно как средство для общественной пользы, а не как отвлеченное умозрение. "Всем людям, в которых совершенная природа запечатлела любовь к истине, представляется наиболее важным, чтобы, подобно тому, как их обогатили труды древних, так и они сами работали для потомков и обогатили будущее. Ибо кто, вскормив свой ум общественными науками, не заботится принести что-либо для пользы общества, тот далек, несомненно, от своего долга" - так начинается трактат, созданный Данте, чтобы указать верный политический путь Италии и человечеству. Данте ежеминутно ссылается на Священное писание; его трактат по форме еще совершенно средневековый, но разве не является уже прямым ударом против бесплодия увядающей схоластики, бесконечно пережевывавшей канонические тексты, эта первая глава "Монархии"? "Я желаю ради общественной пользы "не только зеленеть, но и приносить плоды", обнаруживая не изведанные другими истины. Ибо какой прок от того, кто вновь приводит какую-нибудь теорему Эвклида, или пытается вновь обнаружить обнаруженное Аристотелем блаженство, или вторично защитил бы старческий возраст, уже защищенный Цицероном? Несомненно, никакого; напротив, это излишнее и скучное начинание возбудило бы лишь неудовольствие"⁴⁵ .

Различая два вида счастья - деятельной и созерцательной жизни, - Данте ставит выше созерцание. Средневековая христианская догма? Несомненно. Впрочем, почитаем дальше. В евангелии есть притча о Марте, хлопотавшей по хозяйству и старавшейся услужить Христу, и о Марии, усевшейся у ног пророка и слушавшей его слова. Христос сказал: "Мария избрала благую часть". Как полагает Данте, "наш господь хотел тем показать, что созерцательная жизнь лучше, хотя и деятельная хороша". Но если так, не следует ли, говоря о благородстве, продемонстрировать прежде всего дорогу, ведущую к нему через "интеллектуальные добродетели" созерцательной жизни? "На это можно коротко ответить, что каждое учение должно учитывать способности учащихся и вести их по наиболее легкому для них пути. Поэтому, поскольку моральные добродетели (то есть добродетели "деятельной жизни". - Л. Б.) более распространены, известны и необходимы, чем иные... было бы полезнее и

⁴⁴ Convivio, III, II

⁴⁵ De Monarchia, I, 1

уместнее пойти именно этим путем... ибо нельзя, изучая воск, познакомиться с пчелами столь же хорошо, как изучая мед; а ведь и то и другое производится ими же"⁴⁶ .

Итак, теоретически признавая преимущества созерцания, Данте спешит обосновать свое внимание к "деятельной жизни". Он не отказывается почтить "воск", но сам устремляется к "меду". Автор "Комедии" многократно воспел человеческую активность. Этика Данте построена на понятии свободы воли и на требовании активности. Недаром в "Чистилище" есть даже особая кара за "вялую любовь к добру". Точно так же Данте как будто готов вслед за Фомой Аквинским провозгласить, что вера стоит выше разума⁴⁷ . Мы узнаем в "Комедии" о вере: "Она основа чаемых вещей и довод для того, что нам незримо". Или еще: "Нам подобает умозаключать из веры там, где знание не властно". А знание не властно, когда дело доходит до всевозможных теологических тонкостей: "Поистине безумные слова - что постижима разумом стихия единого в трех лицах естества". Еще одна и притом худшая средневековая догма? С первого взгляда - так, на деле - иначе. Данте пишет в "Пире", что разум не в силах из-за недостатка фантазии понять божественные вещи. Незачем, однако, бранить за это человека. Тому виной не он, а сама природа. Было бы гордыней задаваться вопросом, зачем устроено так, а не иначе.

Здесь возникает весьма каверзное для Данте затруднение. Человек - совершенное существо, поскольку совершенен разум. Но разум не в состоянии постичь "бога, и вечность, и первую материю". Следовательно, "естественная жажда знания" не удовлетворяется полностью. Как же быть с совершенством разума и человека? Как стать неполному знанию источником счастья? "На это можно дать ясный ответ". И Данте действительно дает очень ясный ответ. Он сводится к тому, что каждая вещь измеряется пределом внутренних возможностей. Ее совершенство - в достижении возможного предела. Человеческая жажда знаний определяется тем, что можно познать в "этой жизни" "той наукой, которую можно получить здесь". А желать невозможного противоестественно. "И так как нашей природе недоступно познание бога и некоторых других вещей, то в нас и нет от природы стремления познать их". Так решается затруднение. Как будто бы ревностно следуя за Фомой Аквинским, Данте вновь находит вдруг смелый поворот мысли. Пути поэта и знаменитого богослова неприметно, но по существу непримиримо расходятся. Фома отделял разум от веры, чтобы возвеличить веру. Данте низко склоняется перед верой, но возвеличивает все-таки разум. Он отстаивает независимость разума, по крайней мере в "этой" жизни. Он отстаивает независимость земных целей от небесных, философии - от теологии, империи - от папства⁴⁸ . Отсюда недалеко и до гуманистических идей.

Обосновывая свою этическую теорию, Данте вынужден был выступить против авторитета Аристотеля. В оправдание своего неслыханного по тому времени поступка он "очень осторожно" настаивал, что неподчинение авторитетам порой бывает правомерным. Он, Данте, ни в коем случае не отказывает авторитетам в "должном подчинении", но власть авторитетов имеет границы. Разве не сказал "учитель философов" Аристотель, что истина дороже друга? И Данте восхваляет "силу истины,

⁴⁶ Convivio, IV, 17. См. там же, II, 4; "Чистилище", XVII, 91 - 132; XXVII, 97 - 108.

⁴⁷ Ниже используются: "Рай", XXIV, 61 - 81; "Чистилище", III, 34 - 36; Convivio, III, 4; Convivio, III, 14.

⁴⁸ См. B. Nardi. Dante e la cultura medievale. Bari. 1949, p. 226 etc; G. Saitta. II pensiero italiano nell umanesimo e nel rinascimento. Vol. I. Bologna. 1949, pp. 24 - 29.

которая побеждает любой авторитет"⁴⁹ . На этом примере наглядно видно, что философскую оригинальность Данте следует искать не столько в истолковании космогонических и тому подобных вопросов, сколько в его весьма свободном отношении к материалу, в самом его подходе к проблеме знания, к философии. Гуманизм Данте просвечивает сквозь схоластику, ибо Данте выбирал в схоластике сильные стороны, характеризовавшие былые периоды ее расцвета: изощренное и стройное движение логической мысли, гордый своей мощью рационализм. Нельзя забывать, что в начале XIV в. в Европе не было фактически еще никакой другой философии, кроме богословской. Но в творениях Данте из кокона схоластики уже нетерпеливо выглядывает крылатая душа ренессансного человека.

В одной из глав "Пира" Данте рассуждает о доподлинности библейских чудес. А следующую главу начинает так: "Среди всех деяний божественной мудрости человек - самое чудесное"⁵⁰ . Человек - "божественное животное", а его душа - "благороднейшая из форм, порожденных под небесами". Данте любит слова евангелия о человеке, который "не ниже ангелов". Но он не удовлетворяется этим: "Осмелюсь сказать, что человеческое благородство в том, что касается многих его результатов, выше благородства ангельского, хотя последнее в целом божественнее". Нас не должно поражать то обстоятельство, что Данте при помощи богословских рассуждений то и дело старается согласовать свое восторженное отношение к "рожденному летать человеческому роду" с католическими догмами. Постоянные ссылки на бога служат в конечном счете доказательству божественности самих людей. Повторим еще раз: Данте порой опирается на Фому Аквинского, однако схоластические силлогизмы приводят его к неожиданным выводам, предвещающим трактат Пико делла Мирандолы "О достоинстве человека", В пламенном рассказе Улисса уже слышится трубный глас нового времени.

Иногда Данте как бы спохватывается. "Комедия" вдруг начинает звучать по-иному. После свежести морского простора, дышащей в словах Улисса, мы ощущаем затхлый запах монастырской кельи:

О христиане, гордые сердцами, 
Несчастные, чьи тусклые умы 
Уводят вас понятными путями! 
Вам невдомек, что только черви мы, 
В которых зреет мотылек нетленный, 
На божий суд взлетающий из тьмы51.

Мы сразу отброшены здесь на несколько веков назад. Если напрашивается сопоставление, то уже не с Мирандолой, а с мистиком Бернардом Клервоским. С искренним умилением вслушивается Данте в "напев неизреченной благодати": "блаженны нищие духом". Это Данте-то "нищий духом"! Тот Данте, который сказал: "Нет преград, запретных духу". Сколь характерное для той эпохи противоречие, какая раздвоенность - еще не осознанная, но вскоре неизбежно превратящаяся в мучительный душевный разлад у Петрарки!

Разумеется, гуманизм Данте - не только в теоретических построениях, но прежде всего в его поэтической фантазии. В другом месте следовало бы развить нашу тему, отметив сочувственное отношение поэта к живым человеческим страстям, напряженный интерес ко всей полноте внут-

⁴⁹ Convivio, IV, 8.

⁵⁰ Convivio, II, 7, 8. Ниже цитируется Convivio, III, 2; IV, 19. См. также "Чистилище", XII, 95; "Рай", VII, 64 - 76; De Monarchia, I, 4.

⁵¹ "Чистилище", X, 121 - 129. Ниже имеется в виду "Чистилище", XII, 109 - 111.

реннего мира личности, чувственный реализм художественного мышления и многое другое. Об этом, впрочем, часто писали, а у нас замечательнее всего - А. Н. Веселовский и А. К. Дживелегов⁵² .

Чертам, составляющим психологический фон творчества Данте, присущ глубоко социальный смысл, ибо они означают освобождение личности из оков феодальной морали. Однако это освобождение - скорее стихийное, нежели сознательное, скорее объективное, чем субъективное. То, что говорит Данте, порой совершенно отлично от того, что он собирался говорить. Религиозно-аллегорический замысел и план поэмы, мистическая символика чисел, огромная богословская эрудиция определили чисто средневековую окраску "Божественной комедии". Это те внешние формы, которые облекают идеологию Данте. Но нельзя не ощутить, что католическая окраска и средневековые формы есть результат лишь своеобразной идеологической инерции, характерной, впрочем, в той или иной мере для всего Раннего Возрождения. Именно потому, что Данте был первым поэтом нового времени, он не мог не быть и последним поэтом средних веков. Принципиально новые мысли и чувства, подсказываемые ему личным и социальным опытом, Данте пытался уложить в прокрустово ложе схоластического миросозерцания. Отсюда наличие в его творчестве причудливого и сложного переплетения старого и нового, реакционного и прогрессивного, того, что вскоре погибнет, и того, что, пройдя сквозь творчество Петрарки, Боккаччо и других, оплодотворит искусство будущего.

Данте стоит у истоков той эпохи, когда произошел переворот в представлениях человека о себе и о своем месте в мире. Социальная почва идеологии Данте - перерастание пополанской среды в среду раннебуржуазную. Данте явился современником младенческих шагов мануфактуры, антифеодального движения Джано делла Белла и превращения Флоренции в пополанскую республику. Он отозвался инвективами на крушение церковного авторитета и мечтал, чтобы Рим, покинутый папской курией, стал столицей новой империи с Италией во главе. Ибо для него, создателя национального литературного языка, Италия не была только географическим понятием. Данте жил в стране, где феодальное насилие сплеталось с тревожными признаками первоначального накопления, в стране Дольчино, иоахимитов, флагеллантов и францисканцев. И он надеялся, что политическое объединение итальянцев, "потомков Энея", станет одновременно социальным обновлением. Он требовал мира и справедливости. Но ждал их от наемников Генриха VII или от веронского тирана. Он боролся против дворян - "черных гвельфов", а очутился в лагере дворян-гибеллинов. Он исповедовал демократическую этику, но сам был придворным поэтом. Он больше всего на свете любил Флоренцию, однако провел двадцать лет вдали от нее и окончил свои дни в изгнании.

Когда Генрих VII в августе 1313 г. умер, большая часть Италии вздохнула свободно. Флорентийская коммуна известила: "Привет и радость... Этот ужаснейший тиран Арриго... который под прикрытием империи уже опустошил и разрушил немалую часть провинций Ломбардии и Тосканы, окончил свою жизнь... Радуйтесь вместе с нами". Зато Чино да Пистойя написал канцону, в которой говорилось, что не Генрих мертв, нет, "а те мертвы, кто еще жив, кто возлагал на него все надежды"⁵³ .

Так писал друг Данте. Сам Данте молчал. Смерть императора была для него чертой, подводившей трагический итог огромной полосы в его жизни.

⁵² См. серию статей А. Н. Веселовского о Данте, а также А. К. Дживелегов. Начало итальянского Возрождения. М. 1925; его же. Очерки итальянского Возрождения М. 1929; его же. Данте. М. 1946.

⁵³ См. U. Cosma. Vita di Dante. Ban. 1949, pp. 229 - 230.

В "Пире" можно найти распространенное тогда деление человеческой жизни на четыре возраста: до 25 лет - юность, затем до 45 лет - молодость, до 70 лет - старость, после 70 - дряхлость. Данте в 1313 г. было сорок восемь лет...

"Гвидо, я хотел бы, чтоб ты, и Лапо, и я были по волшебству перенесены на корабль, и чтоб плыл он, чуть подует ветер, по морю, куда захотим вы и я, и чтоб судьба и непогода не могли помешать нам. И мы жили бы, как заблагорассудится, все больше привязываясь друг к другу. И чтоб добрый волшебник поместил с нами монну Ванну, и монну Ладжа, и ту, что под номером тридцатым. И мы бы все говорили о любви, и каждая из них была бы довольна - как, думаю, и мы"⁵⁴ . Этот сонет (написанный в 1280-е годы, но не вошедший в Дантову "Новую жизнь": "та, что под номером тридцатым", подруга поэта, была не Беатриче) окрашен таким прозрачным настроением, таким задумчивым и лукавым изяществом! В прозаическом переводе, увы, все, конечно, пропадает. Очень юношеский сонет.

Много потом воды утекло в Арно. Данте и Гвидо Кавальканти, к которому обращен самый сонет, оказались в разных политических лагерях. Гвидо заболел в ссылке и скончался. А вскоре и Данте попал в изгнание. В "Пире" он, думая о своей судьбе, вновь прибегает к образам корабля и плавания. Но уже без доброго волшебника. "После того, как угодно было гражданам прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, Флоренции, исторгнуть меня из ее нежного лона, где я родился и был вскормлен до зрелой поры и где я всем сердцем хочу успокоить усталую душу, дожив отпущенный мне срок, - я скитался, словно бродяга, почти по всем краям, где говорят на этом языке, и являл собой помимо воли, каковы удары фортуны, в которых обычно несправедливо обвиняют павших. Поистине я был судном без руля и без ветрил, которое сухой ветер горестной бедности несет в разные гавани и заливы, к разным берегам"⁵⁵ .

Смерть Генриха VII была для Данте сильнейшим общественным и личным разочарованием. Он не сломился, наоборот, отвердел и еще больше замкнулся. До конца дней своих он не переставал ждать перемен и для Италии и для себя. В "Раю" пророчества звучат едва ли не чаще, чем в предыдущих песнях поэмы. И у Данте никак не убавилось политической страстности. Но ожидания, и страсти, и раздумья - все обрело какую-то грозную гармонию. И все переплавлялось в стихи, поражающие зрелостью гения. Именно в эти годы о нем стали рассказывать легенды. Облик Данте, строгий и печальный, саркастический и ребячески- непосредственный, именно тогда впервые поразил воображение современников, уже прочитавших его "Ад".

В 1315 г. Данте мог воспользоваться амнистией и вернуться во Флоренцию. В соответствии с новым законом для этого нужно было подвергнуться публичной церемонии покаяния и внести денежный залог. Кто-то из флорентийцев поспешил уведомить поэта. Данте ответил своеобразным письмом. Любезно поблагодарив за добрую заботу ("я в тем большей степени обязан вам, чем реже изгнаннику выпадает на долю приобретать друзей"), он продолжал: "Что же это за милость, по которой Данте Алигьери может вернуться на родину после почти пятнадцати лет стойко перенесенной ссылки? Неужели этого заслуживает его очевидная для всех невиновность? Этого ли заслуживают тяжкие труды и неустанное изучение наук? Такая низость сердца далека от мужа, привыкшего к философии, и он не станет, словно побежденный, претерпевать подобное унижение. Помянутому мужу чуждо правосудие, по которому тот, кто испытал несправедливость, должен вносить деньги обидчикам, будто

⁵⁴ Dantis Alagherii. Opera omnia. Vol. I. Leipzig. 1921. II canzoniere, pp. 461 - 462.

⁵⁵ Convivio, I, 3.

они облагодетельствовали его! Нет, не таков путь возвращения на родину, отче. И если я узнаю от вас и от других, что возвращение не умалит славы и чести Данте, я отзовусь на это торопливыми шагами. Но если так вернуться нельзя, я не вернусь во Флоренцию никогда. К чему? Неужто мне не будут всюду светить те же солнце и звезды? Или я не смогу под любым небом доискиваться до сладчайших истин, ежели не вернусь, обесславленный и опозоренный, во Флоренцию, к ее народу? И я, конечно, не буду нуждаться в куске хлеба"⁵⁶ .

Мы мало знаем о последних годах Данте. Впрочем, эти годы были заполнены созданием "Чистилища" и "Рая". Здесь и нужно искать главное. Данте жил в Вероне, но много путешествовал. При дворе Кан-Гранде он, видимо, чувствовал себя не слишком уютно. В конце концов поэт нашел пристанище у гостеприимного Гвидо да Полента, властителя тихой Равенны.

В "Пире" еще раз встречается тема корабля-судьбы. Но теперь его влечет не легкий ветер любви и не буря изгнания. Мы находим здесь рассуждение о смерти в глубокой старости, когда душа со спущенными парусами входит в гавань успокоения и предается воспоминаниям; так купец, подплывая к порту, подсчитывает прибыль, вспоминает, как она досталась ему, "и благословляет проделанный путь"⁵⁷ .

В 1321 г. Данте завершил "Комедию". Его путь был проделан.

Он, человек, который ото дна
Вселенной вплоть досюда часть за частью
Селенья духов обозрел сполна58.
В ночь на 14 сентября 1321 г. поэт скончался.

Судьба Данте противоречива и мучительна. Но его мощная фигура, обращенная одновременно к XIII и к XIV векам, возвещает уже о Возрождении.

⁵⁶ Epistolae, IX (Opera omnia, II).

⁵⁷ Convivio, IV, 28.

⁵⁸ "Рай", XXXIII, 22 - 24.