Перевод с французского Ф. Капелюша. Москва. Соцэкгиз. 1936. 526 стр.

В этом издании дай перевод двух томов из длинной, десятитомной серии воспоминаний Пуанкаре.

Эти два тома (V и VI), охватывающие период войны 1914 - 1915 годов, не самые интересные (в них Пуанкаре - больше наблюдатель), и советский читатель вправе ждать продолжения - и прежде всего перевода - первых четырех томов.

Кто такой Пуанкаре, - начинающий читатель захочет узнать из предисловия. Кое-что он и узнает, но следовало бы рассказать гораздо больше и, главное, конкретнее и не ограничиваться слишком уж общеизвестными истинами. Нужно было уточнить и индивидуализировать так, чтобы читателю было ясно, почему именно Пуанкаре и Клемансо, Пуанкаре и Кайо, Пуанкаре и Мильеран, Пуанкаре и Бриан в своей манере служить финансовому капиталу были весьма неодинаковы, иначе читателю все-таки очень многое останется неясным. Вся огромная полоса деятельности Пуанкаре после мировой войны обойдена молчанием, если не считать единственной фразы в две строки, в которой две фактические ошибки: "После мировой войны Пуанкаре еще два раза возвращался на пост президента республики, а с 1926 по 1929 год одновременно занимал пост министра финансов". Во-первых, он после мировой войны ни разу уже не был президентом республики, а во-вторых, в последний раз был во главе кабинета (а вовсе не только министром финансов) с 1926 лишь по 1928 год.

Послевоенный Пуанкаре дает много для понимания Пуанкаре времен войны. Наконец, уж потому следовало коснуться этих послевоенных лет, что дневник кричаще-явственно "стилизован" в духе политических задач и целей автора в 1925 и следующих годах, когда он готовил к печати и начал выпускать сваи бесконечные томы.

Следовало бы также отметить самую важную черту воспоминаний Пуанкаре. Не в том только дело, что он о таких-то вещах говорит мало, или обходит их, или освещает неверно. Кто из больших политиков, пишущих и издающих мемуары, не лжет, не путается, не отмалчивается, если они еще вовсе не отказались от активной роли и если мемуары для них - орудие продолжающейся борьбы?

Перед Пуанкаре была особая задача. Что он тоже гнал к войне, насколько хватало его сил; что кличку "Пуанкаре-война" ему дал впервые его собственный двоюродный брат, известный математик Анри Пуанкаре ("Мой кузен - это война"); что девять десятых французских руководящих политиков согласны с Стефаном Пишоном, сказавшим: "Если бы в Елисейском дворце продолжал сидеть Фальер, то у нас войны, по крайней мере в 1914 году, не было бы", - это Пуанкаре знает очень хорошо. Но он знает и другое: он знает, что делал он это очень тонко, очень осторожно, почти не создавая компрометирующих документов, нигде, так сказать, не оставляя уличающего отпечатка пальцев. Покажите документ: нет такой ноты! Покажите телеграмму: нет такой телеграммы! - восклицает он неоднократно в щекотливых местах. И он прав: нет такой телеграммы. Ведь все-таки он не Вильгельм, он не Беростольд, он не кронпринц, он не Сазанов, он не Извольский, он не Николай Николаевич. Его еще в колледже называли: умный Пуанкаре. Не его вина, если Извольский болтливо передавал в Петербург все о своих переговорах в Елисейском дворце, и не его вина, если в России произошла Октябрьская революция и если все тайное стало явным.

И вот Пуанкаре предпринимает следующее: он дает изо дня в дань картину того, что он делал. Он дает бесхитростный рассказ, повседневный, серый, даже скучноватый, якобы фотографию событий и впечатлений. И читатель сам должен увидеть, до какой степени неповинен Пуанкаре в войне!

Пуанкаре дает иллюзию, будто все рассказывает, даже мелочи, а на самом деле он именно, кроме мелочей, почти ничего и не рассказывает. Читатель должен подумать: уж если Пуанкаре неоднократно повествует о том, какая у него хорошая сиамская кошечка и две собачки, то неужели он забыл бы рассказать, как он обещал царю помочь по части приобретения Константинополя? А сиамская кошечка именно для того и предназначена, чтобы отвлечь внимание от Сазонова и Извольского. Мы берем, например (к сожалению, не переведенный), I том воспоминаний Пуанкаре (о 1912 годе). Речь идет о торжествах по случаю открытия памятника Эдуарду VII в Канн, на юге Франции. Пуанкаре с упоением описывает все подробности; и южное солнышко, и великолепные английские синие мундиры, соперничающие с лазурью небосклона, и как славно пообедали, и задушевные речи, и... - словом, репортер с фотографическим аппаратом, кажется, лучше бы не воспроизвел все-

стр. 139

--------------------------------------------------------------------------------

го. И таким благостным, добродушным, радующимся чужому веселью мистером Пиквиком является при этом сам автор воспоминаний, что читатель даже и не подумает о некоторых пропусках: 1) о том, что это неожиданное, всех тогда поразившее открытие во Франции всего через два года после смерти короля, памятника создателю Антанты Эдуарду VII (которому в самой Англии никто и не думает до сих пор ставить памятника) уже само по себе было демонстрацией сплоченности и боевой готовности Антанты; 2) о том, что присутствие на этом торжестве главы французского правительства, его речь об Антанте, участие большого вооруженного отрада английских моряков, комментарии прессы - все это было дальнейшим резким усилением этой политической демонстрации, очень подогревшей и без того неспокойную политическую атмосферу Европы. Обо всем этом - ни слава. Мнимая фотографичность, рассказ якобы "обо всем", но с опущением того, что было самым исторически важным в деятельности этого человека, - таков очень тонкий и целесообразный прием сокрытия исторической истины, проведенный во всех томах его мемуаров.

Это не значит, что историк может пренебречь этими десятью томами. О других деятелях Пуанкаре говорит несравненно охотнее чем о себе самом: там и сям разбросано много интересных исторических черт, есть яркие личные характеристики. В частности, в этих двух томах, составивших вышедший у нас один большой том, читателя поразит подчеркиваемая безнадежная бездарность французских, русских, английских руководителей военных операций, бездарность, констатируемая, несмотря на все оговорки, самим Пуанкаре. Солдаты уже в 1915 году роптали, что бездарные генералы гонят их на убой без всякого смысла.

Перевод в общем читается легко. Прекрасный стиль, свойственный Пуанкаре, не очень пострадал при переводе.

Отмечу кое-какие погрешности.

Стр. 12. Vanite - вовсе не "пустозвонство"; а тщеславие.

Стр. 16. Генерал не Шанци, а Шанзи.

Стр. 19. "Когда французы перестали любить себя" - в таком виде получается бессмыслица. Нужно перевести в точности: "Когда французы еще не любили друг друга", т. е., мол, еще до эпохи "священного единения" времен мировой войны. Ведь это - выражение очень тогда модное, пущенное в ход Морисом Барресом: "Du temps, ou les francais ne s'aimaient point".

На стр. 94 читаем: "Оратор социалистов - человек очень умный, но сегодня он был настолько благоразумен, что оставил в стороне свой ум"... Получилась явная бессмыслица, потому что хорош кандидат в министры, который "оставляет в стороне свой ум"! В подлиннике речь идет вовсе не об уме, но об остроумии (l'esprit).

На стр. 98, на стр. 141 и др. "l'union sacree" переведено совершенно неверно "священным союзом" вместо "священного единения". Генерал д'Амад всюду упорно называется почему-то д'Амаде.

Стр. 103. Слова "косоглазое министерство" лишены смысла, слово "louche" тут должно перевести: сомнительное, подозрительное, коварное, - как угодно, но, конечно, только не "косоглазое".

Стр. 107. Не "запрячь" Дюбо, а возбудить к действию, всполошить (meltre en branle).

Стр. 121. По-русски города "Трев" нет, а есть город Трир.

На стр. 126 читаем: "Канцелярия Сазонова", а в подлиннике никакой "канцелярии" (!) нет, а есть "дипломатическая вездесущность" Сазонова (l'ubiquite diplomatique).

На стр. 127 о Клемансо говорится: "его необузданное неистовство", тогда как в тексте: "его ярое чувство независимости" (sa fureur d'independance).

Стр. 191. "Официальный уход, обошедшийся без всяких протоколов" - совершенно непонятно: "le protocole" не значит по-русски протокол, а значит церемониал.

Стр. 146. По-русски нельзя переводить "Э-ла-Шапелль", а нужно переводить: Аахен.

Стр. 169. "Славные традиции полка имени Марии-Луизы" - такого полка никогда не было. В подлиннике специальный термин "les Marie-Louise", так в просторечии назывались в 1814 году сражавшиеся молодые рекруты, вошедшие в войска при регентстве жены Наполеона Марии-Луизы, установленном Наполеоном на время войны.

Стр. 219. "Всюду, где мы проезжаем: в Сент-Поле, Сент-Омере, - большое оживление. Вот Туссен: жители толпой отправляются с цветами на кладбище". В подлиннике: "C'est la Toussaint", то есть: сегодня праздник всех святых (поминание мертвых). Переводчик принял это слово (Toussaint) за обозначение города, через который, в числе прочих городов, проехал Пуанкаре.

Стр. 239. Intelligence service переведено: охранная полиция. Это - контрразведочное отделение английского военного министерства, а вовсе не охранная полиция.

Стр. 222. "Как мне кажется, английский министр несколько успокоился насчет наших диспозиций". В подлиннике - "насчет наших предрасположений", потому что здесь слово "disposi-

стр. 140

--------------------------------------------------------------------------------

tions" употреблено исключительно в смысле политических настроений, намерений французского правительства, а вовсе не в смысле военных "диспозиций".

Есть и еще ошибки и неточности, но в общем перевод не только удовлетворителен, но и литературен.

Содержательны и очень будут полезны для читателя примечания, дающие толково выбранные дополнения и пояснения из мемуарной литературы.

стр. 141