ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ЛИТЕРАТУРНЫЕ МЕМУАРЫ

Мемуары, воспоминания, истории жизни, биографии замечательных людей.

NEW МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ


МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ЛИТЕРАТУРНЫЕ МЕМУАРЫ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Публикатор:
Опубликовано в библиотеке: 2015-10-08
Источник: У книжной полки, № 1, 2005, C. 55-62

Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т. 1 - 2

М.: Новое литературное обозрение, 2004

 

С 2000 года выходит, задуманное как десятитомное, собрание сочинений Александра Валентиновича Амфитеатрова, одного из самых популярных русских журналистов и прозаиков начала XX века. Вышли все тома, за исключением восьмого и девятого. Настоящий двухтомник составили мемуарные очерки Амфитеатрова, собранные по архивным источникам и малодоступной эмигрантской периодике. Большая часть их публикуется в России впервые. Двухтомник вышел в известной серии издательства "НЛО" "Россия в мемуарах". Составители руководствовались в своей работе планом, который писатель набросал, задумывая в двадцатых годах свою мемуарную книгу. По его замыслу первая часть книги должна была охватывать 1862 - 1898 годы, вторая - 1899 - 1929. "Длинное" название, общее для обоих томов, в свое время было придумано также самим автором. Амфитеатров начал работать над воспоминаниями вскоре после эмиграции из советской России в 1921 году.

Мемуары - самая любопытная часть его творческого наследия. Мемуарными вставками перемежаются почти все произведения А. В. Амфитеатрова, а многие романы ("Восьмидесятники", "Девятидесятники", "Закатстарого века" и др.) носят характер беллетризованных мемуаров. Прошлое оживает под пером писателя, озвученное голосами самых видных представителей эпохи, с которыми он был знаком и дружен, расцвеченное множеством подмеченных деталей, украшенное анекдотами, словечками, забавными историями, и все это, по словам критика П. Пильского, современника Амфитеатрова, брызжет, льется, сыплется, как из рога изобилия, легко, играючи...

В статье "Достоевский на пушкинских празднествах 1880 года" Амфитеатров приводит знаменательную цитату из романа Г. Сенкевича, где в сцене апостольской проповеди самым убедительным вещателем о Спасителе является не Петр и не Павел, а простой ремесленник, старик, который произносит всего лишь: "Я Его видел! Я Его слышал!" У меня, - пишет Амфитеатров, - как у этого старика, есть одно преимущество - собственно говоря, печальное для меня преимущество, обусловленное возрастом: "Я их видел/Я их слышал!"

И кого - "их"! Толстого и Достоевского, Чайковского и Рубинштейна, Немировича-Данченко и Ермолову, Дорошевича и Суворина... Именной указатель в конце второго тома занимает 80 страниц, и почти каждое имя в нем - это целое событие в отечественной истории и культуре. Воспоминания Амфитеатрова восхищают зоркостью взгляда и легкостью изложения. Вот он представляет нам Льва Николаевича Толстого "образца" 1882 года, когда тот не был еще вегетарианцем, курил, не отказывал себе в стакане вина, охотно слушал легкую музыку и проницательно журил Амфи-

стр. 55

театрова, исполнившего романс "Я помню чудное мгновенье", за то, что молодой певец к тому времени еще не испытал любовных чувств. Иди рассказ о взыскательности к себе Чехова, который беспощадно вымарывал у себя страницу за страницей. - Помилуйте! - возмущались друзья. - У него надо отнимать рукописи. Иначе он оставит в своем рассказе только, что они были молоды, влюбились, а потом женились и были несчастны.

Упрек этот был поставлен прямо самому Чехову. Он отвечал: - Послушайте же, но ведь так же оно в существе и есть. С любопытной стороны предстает перед нами под пером Амфитеатрова "чудодей" Волошин, масон, спирит, теософ, антропософ, интересующийся черной и белой магией, посетитель сатанических месс в Париже. Именно с Волошина Амфитеатров позже спишет оккультные сцены в своих романах. Пронзительно горьки страницы, посвященные памяти Гумилева, Сологуба и Чеботаревской. Театральный мир и журналистская среда, предприниматели и купцы, охранка, масоны, революционный Петроград и тюрьма ЧК - словом, глазам читателя двухтомника Амфитеатрова откроется самая широкая панорама российской действительности конца XIX - первой трети XX века.

М. Е. Царева

Волконский С. М. Мои воспоминания: В 2 т. Т. 1 - 2

М.: Захаров, 2004

 

...Вижу, что совсем не гожусь писать воспоминания. Ведь воспоминания - это прошлое, а меня каждая минута прошлого выпирает на поверхность сегодняшнего дня. Не могу иначе, никогда не буду из тех, кто жалеет, что родился слишком поздно. Какое отсутствие любознательности! По-моему, никогда не поздно; ведь прошедшее все равно мое; значит, чем позднее, тем богаче...

Князь Сергей Михайлович Волконский, внук своего тезки-декабриста и одновременно внук начальника III Отделения А. Х. Бенкендорфа, прожил длинную жизнь, вместившую столько событий, впечатлений и встреч, что хватило бы не на одну человеческую судьбу. Два тома воспоминаний, вышедшие в серии "Биографии и мемуары", представляют глазам читателя почти полвека жизни князя, совпавшие с одним из самых бурных периодов в отечественной истории. Первый том воспроизводит его книгу "Мои воспоминания", впервые опубликованную берлинским издательством "Медный всадник" в 1923 году (к этому времени Волконский уже два года как находился в эмиграции).

Книга открывается разделом, который автор озаглавил "Лавры", вложив в это слово символику высоких достижений и признаний (вспомним: "увенчать лаврами", "почивать на лаврах"). Директор российских Императорских театров, а позже русской консерватории в Париже, создатель актерской школы и историк культуры, критик и писатель, Волконский вспоминает в своей книге о тех деятелях искусства, с которыми ему доводилось встречаться. Он, впрочем, предупреждает, что не об одном искусстве будет здесь, и боюсь даже, об искусстве меньше всего; но все - от искусства... Лучи Аполлона жгут и не знают, что они зажигают, а еще меньше знают, что зажигается от их отраженного света. Любительские спектакли в Петербурге,

стр. 56

немецкий и итальянский театры, актеры-знаменитости, Дузе и Сара Бернар, музыка в детстве и юности, дружба с Модестом Ильичом Чайковским, оперные впечатления, сотрудничество в журнале "Аполлон"... В его кабинете висели портреты бабушки Марии Николаевны, жены декабриста, изображенной Бестужевым у окна, за которым виднелся Читинский острог, и прабабушки, обергофмейстерины Волконской - в вольтеровском кресле в Зимнем дворце. Такому человеку было что вспомнить и о чем поведать. Красавец-князь с подкрученными по моде века усами, что смотрит на нас проницательным мудрым взглядом с фотографий на переплетах обоих томов, был счастлив на встречи в своей жизни. Марина Цветаева, чьей статьей "Кедр", посвященной Волконскому, закрывается двухтомник, говорила о князе: Это моя лучшая дружба за жизнь, умнейший, обаятельнейший, стариннейший, страннейший и гениальнейший человек на свете.

В качестве приложения к первому тому напечатан текст дореволюцион ной книги СМ. Волконского "Разговоры" (М., 1912), составленной исключительно из диалогов. Остроумный автор объясняет выбор такой формы следующим образом: Обыкновенно в диалогах один умный, а другой - идиот, и идиот только для того существует, чтобы идиотскими вопросами вызывать на умные ответы. В этих "Разговорах" некий "собеседник" уличает рассказчика в том, что он перемежает воспоминания из семейной хроники со "светской дребеденью", а тот парирует: Если они так удобно уживаются в моем мышлении, то почему же им не ужиться на смежных страницах? "Собеседник" недоумевает: - Да как же смешивать вымысел с личными воспоминаниями? Одно - вы, а другое - не вы. - Вот это и неверно, - отвечает рассказчик, - все - я.

Второй том воспоминаний Волконского открывает книга с высоким названием "Родина", изданная в Берлине в 1923 году. Автор сразу предуведомляет в своем вступительном слове, что не собирается сам составлять понятие родины, а предоставит это право своему читателю. Детство, гимназия и университет, придворные и чиновные сферы, помещичья глушь, война, революция, эмиграция - характерные вехи, расставленные во множестве мемуаров того времени, по которым складывается наше представление о нем. Но часто ли в этих мемуарах встретишь рассказ, подобный следующему, произнесенному будничным тоном, безо всякой рисовки? Однажды я ужинал за столом, за которым ужинал государь. Было несколько великих князей из молодых. Я сидел рядом с принцессой Голштинской, родственницей английского королевского дома, приехавшей погостить в Петербург. После первого блюда началась обычная забава, которой в таких случаях предается эта молодежь. Полетели через стол хлебные шарики; сперва робко, исподтишка, потом все гуще, и перестрелка вовсю. Николай II не отставал от прочих. Шарики попадали и в меня по ошибке - думаю, по крайней мере, что по ошибке, - я передавал их соседке своей, говоря, что не имею права присваивать себе то, что не мне предназначалось...

Вспоминая о представителях своего славного рода, Волконский констатирует: при таком сильном разнообразии типов семейное сходство сказалось именно... в склонности к путешествию, к уединению, к обособлению. Ведь странствие есть одна из форм самоутверждения, это есть в известной степени протест личности против рода. Должно быть, именно эта фамильная "охота к перемене мест", результат того кочевья, что жило в предыдущих поколениях, позволило Волконскому справиться с тяжестью эмиграции. Цветаева приводит в своей статье услышанное от кого-то удивительно точное определение: "Аристократизм, это замена принципов - Принципом". Вот символ веры князя Сергея Михайловича Волконского, с которым он прожил всю жизнь.

М. Е. Царева

стр. 57

Ильф А. И. Илья Ильф, или Письма о любви. Неизвестная переписка Ильфа

М.: Текст, 2004

 

По-моему, достаточно собрать письма людей и опубликовать их - и получится новая литература мирового значения. Литература, конечно, выходит из наблюдения людей. Но где больше их можно наблюдать, как не в их письмах? Андрей Платонов, написавший когда-то эти строки, был по-своему прав. Илья Ильф, один из авторов знаменитых романов XX века "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок", предстает перед нами в своих письмах совсем иным, нежели мы привыкли о нем думать. Не зубоскал-сатирик, а тонко чувствующий человек, ведающий боль и нежность, прошедший через страх смерти и излечившийся от него любовью.

Илья Файнзильберг (скроивший свой псевдоним из первых букв имени и фамилии: Иль-ф) испробовал в молодости немало профессий. Работал на строгальных станках, лепил глиняные головы в кукольной мастерской, был электромонтером. В 1917 году служил разъездным статистиком, выезжал на участки фронта, а потом составлял такие отчеты, что начальство восклицало удивленно; Что он у вас, писатель? В годы Гражданской войны побывал в красных партизанских частях. Я помню себя лежащим в пшенице. Солнце палило в затылок, голову нельзя было повернуть, чтобы не увидеть того, чего так боишься. Мне было очень страшно, я узнал страх смерти, и мне стало страшно жить... Я перестал говорить и замолчал. Все мне было противно и скучно.

Александра Ильинична Ильф отобрала для этой книги фрагменты воспоминаний друзей и современников отца, документы и письма, которые словно втягивают читателя в прошедшее, позволяя услышать голоса давно минувших лет. За "фрагментами" прошлого следует комментарий составителя: уточняются факты, даты, названия, имена, по крупицам восстанавливаются события двадцати пяти лет, прожитых Ильфом в Одессе, и первые годы его жизни и работы в Москве. Собранные вместе, эти документы воссоздают атмосферу жизни целого поколения. Многие из документов, а также фотографии публикуются впервые.

А еще в этой небольшой книжке - о прототипах Остапа Бендера и других персонажей романов Ильфа и Петрова, о литературной жизни Одессы двадцатых годов, об Общежитии имени монаха Бертольда Шварца - странной московской квартире у Сретенских ворот, где в комнатках-пеналах с картонными перегородками ютились три молодых семьи: Илья с Марусей, Юрий Олеша с женой и семья инженера Колодина (описанного позже в "Двенадцати стульях" под именем инженера Щукина,). Рядом... жила многочисленная семья татар. Однажды они привели на второй этаж лошадь - как они ее втащили по крутой лестнице! - решили откормить к своему какому-то празднику. Она тяжело топала копытами, беспокоила всех жильцов.

Вторая часть книги - "письма о любви", переписка Ильфа с Марусей Тарасенко, впоследствии ставшей его женой. Марусе было семнадцать, когда они познакомились. Отец Маруси, полтавский казак, был всего лишь владельцем пекарни, но его старшая красавица дочь представляла собой хрупкое, поэтическое, впечатлительное существо, далекое от житейской суеты и склонное к изящным искусствам. Письма Маруси безоглядно нежны, простодушно многословны, трогательно неровны и нервны. Ильф писал ей: Моя маленькая, Вы чудесный и нежный ребенок. Нежный... Смешно, я сделал себе любовь, и уже ее нельзя уничтожить. Всегда, никогда без нее. Я очень редко думаю теперь о Вас. Как принято думать - снаружи, если можно так сказать. Когда сознаешь, что думаешь. А я не сознаю, но знаю - это Вы. Это как постоянное дрожа-

стр. 58

ние типографских машин. Только звук, которого уже не слышишь, а только знаешь, что если он окончится, то кончится всё... Я могу сойти с ума от этого гудящего звука... Писать я не могу, к черту. Я могу только Вас любить...

Анна Ильинична нашла письма своих родителей с почтовыми штемпелями, датированными 1923 - 1924 годами, совсем недавно. И порадовалась тому, что долгие годы эта переписка пролежала в полной безвестности. Страшно подумать, во что ее могли бы превратить холодные руки литературоведов и архивистов! Эта книга продолжает серию изданий, посвященных жизни и творчеству И. Ильфа и Е. Петрова ("Записные книжки" Ильфа, книга Е. Петрова "Мой друг Ильф").

З. В. Вишневская

Войнович В. Н. Замысел

М.: Эксмо, 2004

 

Эта книга состоит из трех книг, написанных в разное время, но она едина, и каждая ее составная есть часть общего замысла. Замысла, вложенного в автора самим Создателем, замысла человеком собственной судьбы, авторского замысла "всего своего писания"... На вопрос, о чем эта книга... я отвечаю серьезно: она обо всем. Я надеюсь, что в числе ее достоинств будут предельные искренность, откровенность и непредвзятость в описании отдельных событий и личностей. Но при этом она есть не проповедь и не исповедь, а в какой-то степени самопознание, попытка объяснить себе себя и себя другим, и других себе.

Из множества событий автор выбирает те, что, на его взгляд, с наибольшей силой смогут передать атмосферу последних десятилетий, объяснить некоторые происходящие в нашей стране явления, которые не то что со стороны, а изнутри не всегда понятны. Высвеченные памятью эпизоды выстраиваются в хронологической последовательности, разбиваются взглядом из настоящего, неожиданно перемежаются взглядами персонажей, вдруг обретшими плоть и кровь. Воспоминания разной степени удаленности образуют сложную сеть, сплетающую все события - в жизнь.

"Замысел" - первая часть книги - не навязывает общезначимых выводов. Взгляд на события и окружающий мир - всего лишь точка зрения рассказчика. Но, возможно, этот взгляд заставит кого-то усомниться в безапелляционности собственных суждений, ведь каждая точка зрения достраивает картину мировосприятия - на целую точку, а из этого складывается понимание времени. Изучайте жизнь там, где живете, это гораздо продуктивнее и дешевле, - призывает автор.

Пытаясь объективно разглядеть себя в прошлом, писатель говорит о себе в третьем лице, скрываясь за прозрачными инициалами, совпадающими с его собственными. Да, трудно писать романы и даже открытые письма, лежа под наехавшим грузовиком. Если посмотреть в то время на В. В. со стороны, то надо признать, что из беспечного, покладистого, мягкого человека, не умевшего, не любившего, не желавшего драться, превратился он в недоверчивую, агрессивно настроенную личность, готовую всегда к нападению. Это, вероятно, о том периоде жизни и творчества, когда писались "Иванькиада" и "Дело N 34840", вошедшие в состав этой книги. Неожиданно для себя я был вовлечен в долгую и нелепую борьбу за расширение своей жилплощади. ...Я уже не боролся, а собирал материал для данного сочинения, а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом.

Писатель не всегда комментирует прошлое. Если какое-то явление в свое время не удалось понять - оно в книге так и остается необъясненным. Спустя

стр. 59

годы, с высоты обретенного опыта, рассказчик наверняка смог бы иначе представить происходившее когда-то, но не делает этого, оставляя события - Замыслом, не нам принадлежащим. При подготовке книги к печати я думал, не осовременить ли текст, убрав из него какие-то куски или детали, которые сейчас могут казаться неважными, устаревшими, и добавив новые пояснения, уточнения. Но потом решил, что подобное исправление текста задним числом может помешать читателю почувствовать атмосферу того времени, когда все это было написано. Так что пусть все останется как есть...

На этом месте мы, по примеру автора, поставим не точку, а многоточие - поскольку Замысел наш и не наш будет свершаться по мере истечения нашей жизни и до точки дойдет вместе с ней...

З. В. Вишневская

Акунин Б., Чхартишвили Г. Кладбищенские истории

М.: КоЛибри, 2004

 

Кто такие Акунин и Чхартишвили, публике, кажется, объяснять не надо. Только раньше фамилии эти были в литературе разведены: "Б. Акунин" числился автором сверхтиражных детективов, а "Г. Чхартишвили" был известен как создатель книги "Писатель и самоубийство", предназначенной, в основном, для узкого круга специалистов, да еще как переводчик с японского. В этом же новом, отлично иллюстрированном издании обе фамилии впервые стоят рядом, хотя разделение труда продолжается: сначала Георгий Чхартишвили выдаёт эссе о каком-нибудь знаменитом кладбище, а затем Борис Акунин будоражит читателя детективной историей, якобы однажды там случившейся ... Всего таких парных "документально-вымышленных" повествований в книге шесть: о московском Донском, лондонском Хайгейтском, иокогамском Иностранном, иерусалимском Еврейском кладбище на Масличной горе, парижском Пер-Лашез и нью-йоркском кладбище Грин-Вуд.

Что ещё за некрофилия такая? - с брезгливым ужасом могут воскликнуть люди, не отличающиеся спокойно-философским подходом к теме смерти. Акунин-Чхартишвили смиренно разъяснит в предисловии: С некоторых поря стал чувствовать, что люди, которые жили раньше нас, никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем в разных временных измерениях... Всё, что когда-то было, и все, кто когда-то жил, остаются навсегда.

Далее автор признаётся: ... я сочиняю романы про XIXвек, стараясь вложить в них самое главное - ощущение тайны и ускользания времени. Я заселяю свою выдуманную Россию персонажами, имена и фамилии которых нередко заимствованы с донских надгробий. Сам не знаю, чего я этим добиваюсь - то ли вытащить из могил тех, кого больше нет, то ли самому прокрасться в их жизнь.

Что ж, дать шанс никому не известным, канувшим в вечность соотечественникам прожить новую, пусть и литературно-вымышленную, жизнь и тем самым "всплыть" в нашей действительности - затея, согласимся, и интересная, и благородная. Ну, а к какому всё-таки умозаключению приходит автор (авторы) после историко-художественного исследования полудюжины крупнейших некрополей мира?

Главная мечта человечества - избавиться от страха смерти... Это означает не вообще уничтожить смерть, а исключить смерть неожиданную, непредсказуемую и преждевременную, которая обрушивается на человека, когда он ещё не насытился жизнью и не выполнил своего предназначения.

стр. 60

Если предположить, что подобная цель, сформулированная эссеистом Г. Чхартишвили, будет когда-нибудь с помощью науки достигнута, то как же люди станут уходить из этой жизни, когда она им в самом деле надоест? Об этом - заключительная, уже не детективная, а научно-фантастическая новелла беллетриста Б. Акунина под говорящим названием "Хэппи-энд".

Д. Г. Валикова

Каверин В. А. Скандалист, или Вечера на Васильевском острове

М.: Текст, 2004

 

Каверин написал "Скандалиста" в двадцатишестилетнем возрасте, будучи членом литературной группы "Серапионовы братья", куда, кроме него, входили такие знаменитые фигуры, как Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Константин Федин, Николай Тихонов и другие.

В романе воссоздан Петербург начала двадцатых годов прошлого столетия, ещё голодный и неустроенный, не отошедший полностью от военного коммунизма, где тем не менее бурлила культурная жизнь, не прекращались духовные поиски. Среди персонажей - профессора Петербургского университета, старики, рождённые одной эпохой, вскормленные другой и напрасно старающиеся жить в третьей, студенты, пришедшие с гражданской войны, аспиранты-филологи, учёные, писатели, художники... Сюда-то и приедет из Москвы небезызвестный писатель с репутацией скандалиста, который даже бродячих псов спрашивает: ... согласен ли ты со мной, что у нас не литература, а катастрофа? и который, само собой, выступит в качестве возмутителя спокойствия в и без того бурной полубогемной жизни.

- ... Мне до отъезда нужно ещё убить одного человека, Боря. Это не цитата. Я говорю серьёзно.

- И не метафора?

- И не метафора.

Многие из персонажей явно имеют реальных прототипов, подобно другим произведениям о пореволюционном Петербурге - известном "Сумасшедшем корабле" Ольги Форш или "Орфографии" нашего современника Дмитрия Быкова. Каверин просто описывает окружающую его реальную действительность, и реализм этот получается магическим - не оттого, что происходит нечто сверхъестественное, а оттого, что само время и место действия, а также мастерство их воссоздания не могут не оказывать на читателя совершенно завораживающего, магического впечатления.

Д. Г. Валикова

Драбкина А. Русские грибники

СПб.: Амфора, 2004

Вероятно, кое-где в библиотеках ещё сохранился сборник "Острова", выпущенный в 1983 году ленинградским отделением издательства "Советский писатель". Забыть его трудно: в книгу вошло немало замечательных рассказов писателей-питерцев. Но даже среди этого пира прозы выделялся своей художественной силой и вместе с тем безысходной трогательностью небольшой рассказ Аллы Драбкиной "Снегурочка". И хотя сюжетно он был замкнут накрепко, всё равно хотелось, чтобы рассказ не кончался. Так было написано.

И вот почти через двадцать лет дождались: роман "Русские грибники" как раз "Снегурочкой" и открывается. А затем ещё четыреста страниц текста. Такова композиция: собрались у костра грибники и рассказывают истории.

стр. 61

 

Приём, мягко говоря, не новый, сразу напоминающий о "Декамероне", что признают сами издатели, называя произведение Драбкиной этаким современным "Декамероном". Роман состоит из трёх частей: "Грибники рассказывают", "Грибники пишут", "Грибники уходят".

Материал книги - быт и бытие времён предперестроечных, застойных. Ушедшее из нашей жизни и навсегда, пока мы живы, в нашей памяти остающееся. Впрочем, рассказчики-повествователи у Драбкиной настолько красноречивы (при всем их в ряде случаев косноязычии), что книга в конце концов становится не возбудителем эстетического "ностальгизма", а увлекательной историей о бытии в нашей вечной русской милой чащобе, где бродим все мы, русские грибники.

А вот я ещё про грузинского контролёра скажу! Был я раз в Грузии по путёвке, мы с грузинами танцами обменивались - я и плясал понемногу, - послали меня в Тбилиси на съезд плясунов. И вот едем это мы в автобусе, ну едем как едем... Заходит контролёр и говорит в матюгальник:

- Купыты былеты, а то штрафовать придётся!

Ну все билеты и купили. А у нас что? Подкрадутся, хысь тебя за шкирку!А ты, может, только вошёл, или денег у тебя с кискин пис, но им плевать, что их народ проклинает.

Нет, ребята-демократы, упаси нас Бог от таких стараний. Я таких старателей в гробу видал, я такие дела са-бо-ти-ру-ю! Это не пересказывать - это читать надо.

С. Ф. Дмитренко


Новые статьи на library.by:
МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ:
Комментируем публикацию: ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ЛИТЕРАТУРНЫЕ МЕМУАРЫ

Источник: У книжной полки, № 1, 2005, C. 55-62

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.