М. Г. Шторх (урожд. Шпет)

ГУСТАВ ШПЕТ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ И УЧЕНИКОВ (продолжение воспоминаний)*

Имя Густава Густавовича Шпета стало выходить из забвения, но до сих пор остается еще довольно много неизвестного и неясного, как в его трудах, так и его биографии. Поэтому я стала разбирать личный архив отца и собирать материалы о нем в архивах. Я старалась собирать любые воспоминания и высказывания о моем отце - и как об ученом, и как о преподавателе, и как о личности, - в мемуарной литературе. Конечно, большинство его учеников не смогли в силу объективных причин написать о Шиете то, что они неоднократно рассказывали на вечерах, проходивших у нас дома в дни рождения Шпета. Некоторых из них помню и я. Многие устные рассказы могут сегодня бесследно исчезнуть, поэтому я решила записать некоторые воспоминания.

Самый интересный и яркий из этого круга был Габричевский. С ним и я, и вся семья были хорошо и близко знакомы. Особенно последние годы перед арестом он очень часто к папе заходил. Обедал с нами. Они с папой естественно разговаривали, помню, что разговоры всегда интересные, хотя часто и непонятные для меня, иногда горячо спорили, но разговоров о политике не бывало. Много разговоров о науке, искусстве, последнее время об издательских делах. Бывало интересно слушать, но понимала немногое, потому и забыла. А более интересные разговоры бывали не за обеденным столом, а до или после - в папином кабинете.

Конечно очень хорошо помню обаятельного и милого Андрея Александровича Губера - милейший человек, который даже жил

* Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ. Проект N 11 - 03 - 00007.

у нас года два после папиного ареста. Очень подтянутый и интересный. На одном из вечеров памяти Шпета вспоминал: "Мое впечатление от первой лекции, прослушанной у Шпета (1918- 1920 гг.). Я помню, что Шпет очень лихо взлетел на кафедру и все время читал, покачиваясь на стуле. А я следил и волновался: упадет он или нет. В дальнейшем я очень увлекся его лекциями. Потом мы работал вместе в ГАХНе". Губер рассказывал, что на лекциях Шпета всегда было очень много народа, аудитория переполнена, и студенты бегали в соседнюю аудиторию, чтобы раздобыть лишний стул. "Как-то раз, - вспоминал Губер, - мы пришли экзаменоваться к Шпету. Он вызвал одну за другой девушек, быстро их проэкзаменовал, поставив им "отлично". Потом позвал нас, мужчин (Н. И. Жинкина, Н. Н. Волкова, А. Г. Габричевского, меня), в аудиторию и сказал: "Ну, теперь начнем работать". Беседа продолжалась 2 - 3 часа"². Беседа, как экзаменационная форма - была для Шпета делом привычным. И. Д. Левин, выпускник последнего - шпетовского - курса философов, писал: "27 июня 1921 года. Сдал экзамены Шпету по логике и по введению в философию. Но это были не экзамены, а философские беседы о Спинозе и Риккерте. Шпет чудесный человек, никогда его не забуду. Быть может он не очень глубок, но тонкость мысли, субтильность и духовный аристократизм его - удивительны. Интересно, что и в отношении Спинозы и в отношении Риккерта как раз те же мысли, которые я высказал вчера и раньше... Кажется я ему понравился"³. А. Губер хорошо общался с детьми любого возраста. Дружил также и с мамой, впрочем, как и Габричевский. Но у Габричевских родители тоже бывали, а у Губера никогда. Волков и Жинкин чаще приходили вместе.

С семьей Бориса Валентиновича Шапошникова очень быстро познакомились и подружились все. Жена его Наталия Казимировна (дочь известного трагика Бравича) стала ближайшей маминой подругой на всю жизнь. Я дружила с их сыном, моим ровесником - Дымком, как его звали в детстве. Наши родители обычно снимали дачи на лето в одном мете. Нам тогда было лет по 10 и мы себя считали женихом и невестой. Поэтому идя по улице и вообще при людях мы ходили обнявшись и часто целовались, но никогда наедине. Так продолжалось два или три года. На этом дружба наша

² Несмотря на то, что Шпет в этом воспоминании относится к женским интеллектуальным способностям несколько снисходительно, я помню, как отец хвалил Зою Ивановну Криворотову.

³ Левин И. Д. "Шестой план" // Историко-философский ежегод-ник-1991. М., 1991. С. 282.

кончилась. В отпуске Борис Валентинович много времени проводил с нами, детьми. Он был очень красив и в молодости получил в Париже какую-то премию за красоту. В ГАХНе он, кажется, был ученым секретарем, а вообще он был художником. Организовывал замечательный музей "Сороковых годов", к сожалению недолго существовавший. Наталия Казимировна была тоже очень красива. С тонким греческим профилем, она была очень наблюдательна и остроумна. Когда не стало мамы я продолжала поддерживать с ней дружеские отношения. Папа любил говорить при знакомстве: "Вот моя жена, а вот моя любовь". Это, конечно, была шутка, а шутить папа очень любил. Есть люди с отсутствием чувства юмора и поэтому про папу иногда ходили слухи совсем не соответствующие действительности. Например, если его спрашивали про самочувствие он говорил: "В спирту сохраняюсь". Да, он любил и пиво, и коньяк, и водку, но пьяным я отца ни разу не видела, хотя он сам говорил, что такое бывало, особенно в юности. Также и в отношении женщин он был очень сдержан, никогда никакой фамильярности, но пошутить сколько угодно. У него было много настоящих друзей женщин. Прежде всего А. Коонен, О. Книппер-Чехова, Е. Коншина, Н. Игнатова. Последняя представляет исключение - первое время после знакомства он был увлечен ею, но потом это перешло в крепкую дружбу. Были у него две ученицы, которые долгое время приходили к нему. Он всегда их принимал в столовой. Это Анна Сауловна, фамилию которой я не помню и Зоя Ивановна Криворотова. Папа говорил, что она очень умная и знающая, но она была странная и казалась какой-то наивной. Она, например, в серьезном разговоре с отцом могла обратиться к кому-нибудь из нас и спросить: "Правда? Марина, ты тоже так думаешь?" А мне 13 - 12 лет. Когда отец предложил ее кандидатуру в аспирантуру, то все рассмеялись. Папа сказал: "А вы почитайте ее работы!" Она пригласила меня придти к ней, узнав, что я очень люблю детей. Я была у нее несколько раз. Она жила со старым отцом и двумя детьми, девочка лет 10 и мальчик поменьше. Дети были явно заброшены, плохо одетые и почти без игрушек. О муже я не слышала ни слова. Я была у нее несколько раз, отнесла детям свои старые игрушки. Первые годы после папиной высылки она приходила к нам. А потом исчезла.

Вот каким остался Шпет в памяти одной из его учениц по Московским Высшим Женским Курсам Веры Гайдуковой: "В мае текущего года Высшие курсы уже лишились Вас. Как ни тяжела была разлука с несравненным учителем, немалое количество кур-

систок вздохнуло облегченно: нет великого инквизитора с его ядовитыми замечаниями на экзаменах, - "от печки танцуете", "стыдно так отвечать Марья Ивановна" и др. И целые вереницы неслись экзаменоваться по логике к Н. В. Самсонову с криком: "скорей, скорей, а то приедет, приедет.... Он и после Рождества приедет и каждую сессию будет приезжать"... После столь тяжелой страды бедного Н. В. (Самсонова. - М. Ш.) еле живого извлекали из аудиторий. <...> Да, чуть было не забыла самого главного. - На курсах вместе с Вашими лекциями издается сборник Ваших афоризмов; продается за 15 копеек. Всего - около 50 афоризмов; из них нельзя не упомянуть столь памятных: "Энергия - все то, что можно купить за деньги"; "Человек, занимающийся политикой - антикультурный человек"; "Теория познания - теория незнания" и др."⁴.

Но за ироничностью Шпета скрывалось нетерпение к дилетантизму, очень серьезное отношение к науке, к своей научной деятельности, которое он сумел передать и своим ученикам. Борис Горнунг вспоминал: "Объединение "научного", "наукообразного" и вовсе "ненаучного" было у нас очень органическим, хотя прав на существование дилетантизма мы, следуя в этом все Шпету, не признавали. Никто из нас не считал возможным вступать в споры но научным, теоретическим вопросам с поэтом, художником и музыкантом: это было "non licet" для них, но для нас было "non licet" высказывать "профессиональные" соображения об искусстве, которым мы не владели. <...> Презрение к "дилетантизму" заставляло нас строго блюсти "чистоту" науки. "Наукообразие" допускалось только как форма изложения, но лишь при условии полного владения автором предметом науки. Такое "наукообразие" при данном условии мы даже любили - оно давало простор для парадоксальности и даже озорства"⁵.

Вот уж кого Шпет действительно "изводил", так это тех, кто, по его мнению, был недостаточно профессионалом своего дела и имел при этом дерзость высказывать оценочные суждения. Мама, Наталия Константиновна Шпет (урожд. Гучкова) рассказывала: "С Густавом спорить невозможно, он всегда окажется прав. Он посмеялся и сказал в ответ, что может тут же опровергнуть этот тезис, и

⁴ Письмо В. Гайдуковой от 19. VIII. 1912 г. вложено в письмо Г. Г. Шпета к Н. К. Гучковой от 19 (6) августа 1912 г. Цит. по: Густав Шпет: жизнь в письмах. Эпистолярное наследие / отв. ред., сост., коммент. Т. Г. Щедрина. М, 2005. С. 542 - 543.

⁵ Горнунг Б. В. Поход времени. В 2 кн. Кн. 2: Статьи и эссе. М., 2001. С. 375.

сделал это с блеском". Но "колкость" Шпета, встречающая в кругу его друзей и близких улыбку и понимание, не всегда вызывала одобрение в более широкой культурной среде. Так, А. Ф. Лосев писал: "Шпет любую теорию мог разрушить. И часто злоупотреблял этим. Поэтому когда он выступал в прениях, то доводил свою критику до беспощадного смеха. И аудитория считала: "Ну, какой же слабак - докладчик, против которого выступал Шпет". Шпет был для меня отвратителен этим. Обладая незаурядным рассудочным развитием и большим остроумием, он злоупотреблял этим для своего удовольствия. Был один такой случай. Начинающий ученый Владимир Эйгес выступал с философским сообщением. Оппонент - Шпет - буквально довел его до рыданий. Остроумнейшие и неопровержимые доводы, но выдавалось все это с омерзительным подтекстом. Это выглядело безобразно. Блеск остроумия, применяемый без меры, неуместен и даже безнравственен"⁶.

Но были и другие оценки Шпета-педагога и ученого. Вот каким запомнился Шпет Сергею Михайловичу Голицыну - слушателю Высших Литературных Курсов: "Самым ярким среди наших профессоров 1920-х годов следовало бы считать Г. Г. Шпета, если бы мы были умнее. Он поражал нас своей рослой импозантной фигурой, крахмальностью ослепительно белого высокого воротничка над элегантным старинного покроя черным сюртуком. Чисто выбритым подбородком; благородной чопорной осанкой он напоминал английского лорда из пьес Оскара Уайльда. <...> Шпет читал нам эстетику... А говорил он бесстрастно, ровно, не повышая и не понижая голоса, говорил без запинки, без пауз, фразы строил длинные, со столькими придаточными, и так обильно начиняя их трудными философскими терминами, что как ни силился я постигнуть их смысл, никак не мог. Я вообще хорошо записывал лекции, но передать мысли Шпета, был не в состоянии. <...> Если студент XXI века разыщет сочинения Шпета, постигнет его мудрую философию, поклонится перед нею и сумеет объяснить ее суть будущим поколениям, то быть может мои воспоминания помогут ему восстановить жизненный облик философа-мученика"⁷. Учеников у Шпета было много и, причем, в самых разных областях научного знания: в лингвистике и психологии, в семиотике и методологии истории.

⁶ Алексей Лосев: Бороться со скукой. Беседа Ю. Ростовцева с А. Лосевым // Студенческий меридиан. 1984. N 10. С. 34

⁷ Голицын С. М. Записки уцелевшего. М., 1990. С. 299 - 300

Часто к папе приходил художник Феофилактов. Знакомство с ним относится к первому периоду жизни отца в Москве, дружбе с Белым, Поляковым Балтрушайтисом и др. Феофилактов много работал в поляковском издательстве "Мусагет", оформлял журнал "Весы". В начале 1930-х годов часто приходил к папе занять денег, особенно часто для оплаты квартирных расходов. Он сильно пил, но на это денег не просил. Отдавать было нечем и Николай Петрович приносил папе свои рисунки и картины. Его всегда оставляли обедать, так как он явно бывал голоден, плохо одет. Иногда давали что-нибудь из одежды. С папой они обычно говорили о молодости и старых знакомствах. Кстати и он в свое время получил как Шапошников приз за красоту в Париже. Папе удавалось иногда доставать для него работу, когда он сам работал в издательствах. Изредка заходил он и после папиной ссылки и довольно скоро умер.

Большая дружба была у всей семьи с Анной Ильиничной Толстой - старшей внучкой Льва Николаевича. Она всегда приходила на вечеринки, которые бывали у нас, очень приятно пела под гитару русские и цыганские романсы. Потом она вышла замуж за философа Попова Павла Сергеевича и они приходили вместе иногда и без компаний. У меня несмотря на разницу в возрасте сложились с ней личные дружественные отношения. Она любила моих детей.

Еще у папы были друзья, куда обычно он ходил без мамы. Это музыкальная компания, а они у нас не бывали. Это Нейгауз, Фейенберг, Гнесины; я их не знала. Можно подумать, что родители вели очень светский образ жизни и редко бывали дома одни. Это совсем не так: гораздо чаще папа вечерами работал, а мама была с нами. Совместные чтения вслух бывали не особенно часто и только последние годы, когда не стало ГАХНа.

Мои "отрывочные" воспоминания дополняются содержанием бесед В. Д. Дувакина с А. А. Реформатским. Шпет и Реформатский некоторое время сотрудничали в издательстве "Академия" во время работы над переводом собрания сочинений Шекспира. В беседе с Дувакиным Реформатский вспоминал⁸: "В 1923 году мы с Надеждой Васильевной Вахмистровой (жена А. А. Реформатского - М. Ш.) прошли два семинария Шпета в Институте слова, не в университете. Один назывался "от Декарта до наших дней", а

⁸ Цит. Отрывок из беседы В. Д. Дувакина с А. А. Реформатским. Кассета N 346. Магнитофонная запись от 20 ноября 1973 г.

другой был специальный по книге Гуссерля "Идеи I". И я до сих пор ношу в себе большую благодарность тому, что я почерпнул на этих семинариях. - В то время я также старательно штудировал "Логические исследования" Гуссерля, его же статью "Философия как строгая наука". Я помню, как-то раз (это уже было гораздо позднее) были мы на одном заседании в ЦК в отделе науки, где зашел разговор, и Виноградов Виктор Владимирович говорит: "Ну, я знаю, у Вас ведь это идет от Шпета, от его книги о Гумбольдте". Я говорю: "Верно, что от Шпета, но нет, не от книги о Гумбольдте, а от его "Эстетических фрагментов" 1922 - 1923 годов. Вот когда все это началось формироваться"". На вопрос Дувакина: "Считаете ли Вы, что Шпет, как эстетик - самостоятельная фигура?" Реформатский ответил: "Совершенно исключительная фигура, блестящая фигура и человек, который, к сожалению, не мог развернуть до конца себя, но он оставил очень много таких бессмертных трудов, что надо, и всем рекомендую, изучать и читать их медленно и аккуратно, потому что Шпет - один из моих очень важных учителей был". Дувакин продолжил беседу вопросом: "Вот мне очень важно, чтобы кто-нибудь сказал о Шпете, потому что это ученый, о котором, собственно, нигде, как-то...". "Во-первых, - отвечал Реформатский, - он был очень колючий. Он был озорной. Он любил иногда всхулиганить, что называется. Какой-нибудь афоризм такой выпустить или какой-нибудь такой эпиграммой запустить. Но это был человек исключительно ясного аналитического ума. И этому я у него учился".