Огиз. Госполитиздат. 1941 436 стр.

Со времени выхода в свет книги Урланиса прошло уже около пяти лет: она была опубликована ещё летом 1941 г., непосредственно перед началом Великой Отечественной войны. Однако до сих пор никто из наших историков не откликнулся на её появление даже самой краткой рецензией. Между тем по широте своего замысла и богатству собранного в ней историко-статистического материала книга представляет собой, несмотря на встречающиеся в ней фактические неточности, весьма значительное явление. Она не прошла незамеченной за рубежами Советского Союза, где стала предметом специальных рецензий и аннотаций в целом ряде иностранных журналов. В частности ей посвятил рецензию известный английский историк Постен¹. Всё это делает желательным её обсуждение на страницах исторического журнала.

Проф. Урланис начинает свою работу с краткого обзора населения древнего мира, в котором в основном придерживается цифр Белоха. В двух последующих главах - "Феодализм" (стр. 23 - 118) и "Разложение феодализма и первоначальное накопление" (стр. 119 - 231) - он переходит к исчислению населения Европы за период времени с 1000 по 1800 год. Не будучи сам профессионалом-историком и не работая непосредственно над средневековыми историческими памятниками, Урланис в самых широких масштабах привлекает сделанные различными исследователями подсчёты населения отдельных европейских стран и, опираясь на приводимые при этих расчётах данные источников, пытается получить искомые им цифры. Например в своих подсчётах населения отдельных стран в период XI-XV вв. он использует: по Англии - Книгу страшного суда и списки подушной подати 1377 г.; по Франции - косвенные указания Сен-Жерменского политика о плотности её населения и

¹ Postan M. "Economic History Review". 1942. Vol. XII, N 1 - 2, p. 97.

налоговые данные о количестве очагов в XIV в.; по Италии - расчёты Белоха, базирующиеся на податных списках некоторых итальянских государств XIII и последующих столетий; по Германии - материалы Лампрехта о числе населённых пунктов в долине Мозеля, и т. д.

Когда данные источников оказываются недостаточными, автор прибегает к ориентировочным расчётам плотности населения, основанным на предположении некоторой зависимости её от определённой системы хозяйства и в особенности земледелия (подсека, перелог, трёхполье и т. п.). На таком методе основываются, в частности, производимые, им примерные подсчёты численности населения Европейской части СССР на грани X и XI веков. Сопоставляя и взаимно корректируя все эти расчёты, Урланис выводит ряды населения (с интервалом сначала в 100, а затем в 50 лет) для всех европейских стран, начиная с 1000 г., по отдельности² . Попутно с этим он останавливается на динамике европейского народонаселения - рождаемости, смертности, средней продолжительности жизни в условиях феодальной Европы, потерях от средневековых голодовок и эпидемий, убыли населения во время больших войн и т. д.

В следующих двух главах - "Промышленный капитализм" (стр. 232 - 256) и "Империализм" (стр. 257 - 324), охватывающих отрезок времени с 1800 по 1937 - 1938 гг., Урланис имеет возможность отказаться от ранее занимавших его внимание кропотливых исчислений населения отдельных стран, ввиду обилия и разработанности статистических материалов по XIX и XX векам. Взамен этого он направляет свои усилия на углублённый анализ тех демографических процессов, которые протекали в странах Западной Европы этого периода. Он прослеживает, как вместе с расцветом и затем упадком капитализма сначала стремительно растёт, а затем гак же стремительно падает темп прироста населения западноевропейских стран, и вскрывает причины этого явления, заложенные в специфических законах народонаселения капиталистического общества, в общей форме сформулированных Марксом. Особенно интересны производимые им вычисления так называемых истинных коэфициентов прироста населения в эпоху империализма (стр. 300 - 321).

Две последние главы носят итоговый характер. Первая из них - "Общий обзор роста населения Европы за 1000 - 1940 гг." (стр. 325 - 363) - посвящена анализу колебаний темпов прироста населения на протяжении этого периода. Во второй, носящей название "Рост населения и способ производства" (стр. 364 - 413), автор оставляет почву конкретной европейской истории и в общей форме ставит вопрос о закономерностях роста населения на всём протяжении истории человечества.

В конце книги приложены: сводная таблица движения населения по отдельным странам Европы, подробная библиография на 11 страницах и указатель имён.

Работа проф. Урланиса интересна и важна для историка прежде всего в силу своей насыщенности конкретным историко-статистическим материалом. Как мы указали выше, в ней сделана попытка установить цифры народонаселения всех европейских стран в отдельности (беря их для сопоставимости в границах 1914 г.), начиная с 1000 г. и далее. Выполняя эту далеко не лёгкую задачу, он критически пересматривает произведённые до него различными авторами расчёты населения европейских стран, кратко воспроизводя при эхом на страницах своей книги содержание тех источников, на которых эти расчёты были построены. Упомянутые нами ранее исторические памятники составляют лишь небольшую долю всех использованных автором источников. В его книге приводятся цифры самых разнообразных налоговых учётов (данные подушной подати, числа очагов, числа семей), подсчёты населения отдельных средневековых городов, упоминания источников о потерях от войн, эпидемий и голода, данные церковной статистики (о рождении, погребениях, браках, конфирмированном населении), статистические оценки и сочинения старых писателей (особенно с XVI в.), некоторые данные из истории отдельных династий и родов, итоги различных локальных переписей и т. д.

Наряду с этим Урланис для большей полноты изложения, помимо своих собственных оценок и выводов, приводит обычно многочисленные мнения и оценки других исследователей. Так, например, говоря о Книге страшного суда, он даёт цифры 22 различных оценок населения Англии по этому источнику, размещая их для большей наглядности в виде особой кривой (стр. 52). В обшей сложности в книге используются сотни написанных на разных языках специальных исследований. Всё это придаёт ей весьма полезные качества такой сводной работы, в которой сведены воедино данные специальной литературы по истории роста населения Европы и в которой всякий историк, в особенности же историк средних веков и нового времени, найдёт много нужных и полезных для себя сведений.

Нужно, однако, отметить один досадный дефект книги, который несколько снижает её несомненные достоинства. Проф. Урланис по своей специальности - не историк, а демограф, занимающийся изучением современной статистики (его другая

² Все относящиеся к периоду 1000 - 1800-х годов, особенно же к его первым столетиям, цифры населения европейских стран рассматриваются, конечно, Урланисом лишь как некоторые приближённые величины, возможная неточность которых тем больше, чем к более далёкому от нас времени они относятся. Нужно отметить, однако, что иногда он неё же без должной осторожности подходит к самой возможности их исчисления. В целом ряде случаев было бы правильнее ограничиться указанием лишь верхней и нижней границ того интервала, внутри которого, согласно возможным в данном случае грубо ориентировочным расчётам, должна находиться искомая нами цифра населения данной страны.

большая работа посвящена американским цензам). Поэтому когда он пишет об отдалённых от нас эпохах, то допускает ряд терминологических и других погрешностей. Например в двух местах своей работы эпоху Салической династии в Германии он называет "эпохой дома Сальеров" (стр. 26, 29). На стр. 96 мы встречаемся с неверным утверждением, что плуг и использование домашнего скота в рабочих целях распространяются в Европе лишь к XV столетию. На стр. 110 для характеристики смертности X-XV вв. приводятся некоторые сведения о "провинциальном прусском доме Веттинов". Как известно, дом Веттинов не имел тогда никакого отношения к Пруссии. По словам Урланиса, около 1000 г., "в эпоху расцвета мавританского владычества экономический уровень Испании был примерно такой же, как и во Франции, и был, наверное, ниже, чем в Италии, в сердце бывшей Римской империи" (стр. 69). На самом деле арабская Испания того времени в экономическом и культурном отношении стояла выше Франции и, вероятно, Италии. Не совсем точно утверждение, что уже к 1500 г. Амстердам был одним из мировых торговых центров (стр. 80). Мировое значение торгового центра он приобрёл в несколько более поздний период.

В таблице населения провинций Римской империи вместо Британии упомянута Бретань (стр. 22). Пытаясь ориентировочно определить плотность населения территорий Европейской части СССР к 1000 г., Урланис исходит из того предположения, что в "районах Дона и будущей Новороссии" господствовало только скотоводческое хозяйство, и поэтому устанавливает для них крайне низкую плотность населения - в 1,2 человека на километр (стр. 88). На самом же деле в этих районах вплоть до самого хазарского каганата встречались поселения славян (занимавшихся земледелием), а на побережье Чёрного моря, особенно в Крыму, были расположены греческие колонии с крупными по тому времени городами, что, естественно, должно было сказаться и на общей средней плотности населения живших здесь народностей.

Не совсем понятен смысл термина "эпоха варварства", многократно употребляемого в книге для обозначения истории всех европейских стран первого тысячелетия (стр. 390 и др.). Вряд ли правильно к "эпохе варварства" относить, например, Галлию при Флавиях и Антонинах (стр. 34). Крайне неточна терминология Урланиса при воспроизведении в таблице итоговых данных Книги страшного суда (стр. 46). В графу полнонадельных крестьян он включает только вилланов (хотя полные наделы могли иметь и другие категории крестьянства), не даёт ясного определения специфики положения сокменов и, наконец, для перевода термина liberi homines употребляет режущее глаз историка выражение "свободные граждане", причём неизвестно, почему в их число включает и рыцарей. Нельзя согласиться и с составленной им таблицей длительности общественных формаций в Европе (стр. 384), согласно которой рабовладельческий строй существовал в Европе несколько тысяч лет, а феодальный - 700 - 900 лет. О каком периоде рабовладельческого строя длительностью в несколько тысяч лет можно говорить в применении, например, к истории кельтских, германских и славянских народностей?

Указанные погрешности и неточности, конечно, снижают научные достоинства книги Урланиса, но всё же не могут лишить её значения единственной в своём роде обобщающей работы по динамике населения европейских стран.

Для историка книга Урланиса имеет большое значение также в силу того обстоятельства, что в ней собран и разработан такой фактический материал и сформулированы такие мысли и положения, которые со всей убедительностью показывают возможность и даже необходимость самого широкого использования в различных областях экономической, культурной и политической истории данных о движении населения. Именно эти вытекающие из работы Урланиса выводы о целесообразности большего вовлечения в круг исторического исследования вопросов демографии и побудили нас специально заняться её рассмотрением. Остановимся в этой связи прежде всего на вопросе о значении для исторической науки изучения различных показателей движения, народонаселения.

В центре внимания Урланиса постоянно находится проблема роста населения. Исходя из положения Маркса" о связи темпов этого роста со всем ходом общественного развития, он не ограничивается простым вычислением показателей прироста населения, но пытается установить зависимость его от определённого уровня развития производительных сил в рамках определённых общественных формаций. Окончательные выводы, к которым он при этом приходит, самым блестящим образом подтверждают идеи Маркса.

На стр. 388 Урланис приводит следующую таблицу, в которой подводит итоги своим кропотливым исчислениям и показывает средние погодовые темпы роста населения Европы на отдельных стадиях её развития (начиная, в соответствии с хронологическими рамками всей своей работы, с 1000-го года):

Цифры таблицы, относящиеся к XI - XVIII вв., должны, конечно, рассматриваться лишь как некоторые приближённые вели-

чины с возможными ошибками в ту или другую сторону³ . Однако соотношение величин прироста населения в различные эпохи отражено в ней, несомненно, правильно. В частности, недопустимость предположения, что в средние века происходили такие большие приросты населения, какие наблюдались в Европе с конца XVIII в., подтверждается, между прочим, таким расчётом: если мы допустим, что в XI-XVIII вв. количество жителей Европы каждые сто лет удваивалось (а за XIX в. оно более чем удвоилось), то, отправляясь от цифры населения 1800 г. (около 187 млн. чел.), мы должны будем придти к абсурдному выводу, что в 1000 г. во всей Европе жило около 730 тыс. чел., а в 500 г. - всего около 23 тысяч!

Суммарные цифры вышеприведённой таблицы очень показательны: мы видим, что разным стадиям общественного развития соответствуют и разные темпы роста населения, причём их абсолютные величины связаны с большей или меньшей быстротой хозяйственного развития каждой отдельной эпохи. Ещё нагляднее выступает эта связь при более подробном рассмотрении отдельных переломных моментов, когда происходит переход от одной ступени социально-экономического развития к другой.

В XVIII в. зарождается машинная индустрия и начинается новая эра промышленного капитализма, и именно в это столетие темпы увеличения населения делают такой скачок, которого никогда не знали предшествующие эпохи. По выкладкам Урланиса, в первую четверть XVIII в. прирост населения составил в среднем 0,19% в год, во вторую - 0,45%, в третью - 0,47% и в четвёртую - 0,70% (стр. 196).

В течение всего XIX в. темпы прироста медленно нарастают и достигают в его последнее десятилетие величины в 1,1% роста в год (стр. 248). Но вот наступает новый переломный момент, момент перехода капиталистической системы в фазу империализма, и картина меняется. Темпы роста населения сначала перестают увеличиваться, а затем начинают стремительно падать. В странах Западной Европы средний ежегодный прирост населения за четыре десятилетия XX в. сократился примерно в два раза, составив к началу второй мировой войны 0,5 - 0,6% в год вместо 1,1% в конце предшествующего столетия (стр. 301). Но и этот сократившийся вдвое прирост временно удерживался лишь в силу изменения возрастной структуры населения. На самом деле расширенный, процесс воспроизводства западноевропейского населения перед второй мировой войной почти прекратился, и так называемый истинный коэфициент его прироста составлял совершенно ничтожную величину, близкую к 0,1% в год (стр. 321).

Глубокая внутренняя связь темпов роста населения со всем ходом общественного развития позволяет во многих случаях использовать показатели этого роста для суждения об экономическом и культурном состоянии общества интересующих нас эпох. Приведём в подтверждение несколько примеров.

Данные о росте населения можно прежде всего с успехом привлечь для характеристики относительной медленности хозяйственного и социального развития европейских стран эпохи феодализма. В этом отношении темпы прироста средневекового населения, по вычислениям Урланиса, приближавшиеся в XI-XV вв. к совершенно ничтожной величине - 0,09% в год (или лишь немного её превышающие), показательны уже сами по себе. Они означают, что в период расцвета феодальных отношений количество жителей в странах Европы на протяжении целого столетия возрастало всего на 10 или немного более процентов, т. е., по нашим современным понятиям, оставалось почти стабильным⁴ . Но дело не только в этом. Отправляясь от цифр прироста населения, мы можем придти к некоторым количественным представлениям о темпах развития средневекового хозяйства. С одной стороны, в эпоху средних веков, при полном отсутствии машин и связанных с ними возможностей быстрого повышения производительности труда, рост всей массы продукции какой-либо страны в каждый данный отрезок времени не мог значительно (например, в несколько раз) превосходить рост совокупной общественной рабочей силы. Поэтому совершенно ничтожный прирост населения феодальной Европы должен был одновременно означать и крайне медленное возрастание общественного производства. С другой стороны, так как у нас нет оснований считать, что на протяжении средних веков в широких народ-

³ Особенно это относится к цифре прироста 0,09% в год за время с 1000 по 1500 г., которую Урланис исчисляет, исходя из предположения, что в течение этого периода число жителей Европы возросло с 56 до 91 миллиона. По целому ряду соображений, излагать которые у нас нет сейчас места, первую из этих цифр мы считаем несколько завышенной, в соответствии с чем вычисленный Урланисом темп роста населения в XI - XV вв. приходится признать несколько большим, чем 0,09% в год. Однако максимальные размеры этой возможной ошибки никак не могут превышать нескольких сотых процента, так что, во всяком случае, темп роста населения в 1000 - 1500 гг. был значительно меньше, чем в 1500 - 1800 гг., и во много раз меньше, чем в XIX веке.

⁴ Конечно, в отдельных странах феодальной Европы и в различные периоды рассматриваемой сейчас эпохи (XI-XV вв.) прирост населения был различен, однако, несмотря на все эти различия, он всё же неизменно оставался на крайне низком уровне. Согласно расчётам Урланиса (см. сводную таблицу на стр. 414), в период с 1000 по 1500 г. количество жителей отдельных стран феодальной Европы даже в самых благоприятных случаях возрастало всего на 25 - 30% в столетие. Очевидно, сходные условия материальной жизни - нищета широких народных масс, антисанитария, постоянные войны и эпидемии - приводили в самых различных странах к одному и тому же результату, а именно - к крайне высокой смертности, исключавшей всякую возможность быстрого роста населения.

ных массах происходило быстрое повышение душевых норм потребления (если таковое тогда вообще имело место), то мы вправе предполагать, что возрастание суммарной продукции основных для того времени средств существования примерно соответствовало росту населения или лишь незначительно его превосходило⁵ . Конечно, такого рода расчёты не могут претендовать на точность, но для иллюстрации подлинно черепашьих (с нашей точки зрения) темпов экономического развития феодальной Европы они всё же могут быть использованы.

Показатели темпов прироста населения важны также и в том отношении, что помогают нам разобраться в некоторых специальных проблемах социальной истории. Возьмём, например, вопрос о возникновении средневековых городов. Для нас очень важно знать, происходил ли процесс формирования их первоначального торгово-ремесленного населения в основном за счёт естественного прироста в среде крепостных людей сеньора города и других живших в нём феодалов или же за счёт вселения извне. В первом случае кажется логичным допустить непосредственное и прямое зарождение городского строя из поместных учреждений (вотчинная теория), во втором же случае такое предположение кажется весьма сомнительным. Источники на этот вопрос ясного ответа не дают: их данные слишком скудны. В результате этого сторонники вотчинной теории голословно отстаивали первое предположение, а их противники также голословно его отвергали. Привлекая данные о темпах прироста населения, мы получаем возможность перенести спор на твёрдую почву серьёзной научной аргументации. Зная ничтожные размеры этого прироста, мы должны отбросить возможность образования городов за счёт роста местного населения и придти к выводу, что они возникали и росли главным образом за счёт стекавшихся в них в поисках лучшей доли переселенцев-крестьян, т. е. людей, не связанных никакими поместными узами с сеньором города. Таким образом, мы обнаруживаем несостоятельность одной из основных предпосылок вотчинной теории.

Далее, демографические показатели рождаемости, смертности, продолжительности жизни, возраста вступления в брак, детской смертности и т. д. дают поистине бесценный материал для суждения о конкретных условиях существования людей в разные эпохи и в разных странах. Ограничимся указанием лишь на один из случаев их использования.

Как известно, в работах некоторых историков, особенно историков консервативных направлений, неоднократно делались попытки идеализировать феодальный строй и о благоприятных тонах изобразить жизнь населения средневековой Европы. При этом ссылались на патриархальность существовавших тогда отношений, столь благодетельно будто бы влиявших на положение народных масс. Привлекая данные о динамике смертности, мы легко обнаруживаем односторонность такого рода воззрений. Мы не знаем точных цифр существовавшей в странах феодальной Европы смертности, но, по имеющимся в нашем распоряжении отдельным указаниям, можем положительно утверждать, что там она значительно превышала 30 человек на тысячу жителей (стр. 99 - 118). Пытаясь получить более точные цифры, Урланис приходит к предположению, что коэфициенты смертности в европейских странах XI-XV вв. колебались где-то в пределах 37 - 42 человек на 1000 (стр. 112). Такая громадная, по современным понятиям, смертность наглядно показывает, что никакие мнимые преимущества "патриархальной" средневековой жизни не могут компенсировать её теневые стороны: массовую нищету, забитость и бесправие основной массы народа - крестьянства, - антисанитарные условия быта, периодические голодовки, губительные эпидемии и т. д. Перейдём к несколько иному вопросу - к вопросу о значении изучения движения абсолютной численности населения отдельных стран. Мы хотим отметить необходимость постоянно привлекать данные о движении народонаселения при рассмотрении исторических судеб европейских государств и наций в различные эпохи. Сошлюсь прежде всего на хорошо известный каждому историку пример Франции.

В средние века Франция занимала исключительное, подчас ведущее положение среди других западноевропейских государств. Вспомним, например, преобладающее значение Франции при Людовике IX и Филиппе IV, единоборство Франциска I с могущественной империей Карла V, столь успешные вначале притязания Людовика XIV на всеевропейское господство и т. д. Какие же обстоятельства обеспечивали Франции такое выдающееся положение в средневековой Европе? Для всякого марксиста очевидно, что причины этого исторического значения Франции нужно искать в особенностях её социально-экономического и политического развития. Могущество Франции объяснялось её развитой экономикой, высоким уровнем культуры и ранним её объединением в единое государство. Именно преимуществами экономического развития и государственной централизации под властью абсолютных монархов и объясняется возможность борьбы Франциска I или Людовика XIV с мощными коалициями враждебных держав. Однако чтобы до конца уяснить себе то место, которое занимала Франция среди других государств феодальной Европы, необходимо обратить вни-

⁵ Конечно, за период с XI по XV в. многие отрасли ремесла, особенно связанные с быстро растущими потребностями феодалов, церкви и зажиточного бюргерства (производство рыцарского вооружения, дорогих сукон, различных предметов роскоши и т. д.), выросли гораздо больше. Ведь именно в этом и проявлялось происходившее тогда развитие городского ремесла. Однако рост продукции предметов потребления широких масс народа, в частности сельскохозяйственной продукции, несомненно, находился в некоторой определённой связи с приростом населения.

мание и на особенности роста её населения.

В настоящее время французы составляют сравнительно небольшую долю всего западноевропейского населения, по своей численности уступая немцам и англичанам и примерно равняясь итальянцам. Такое положение существовало, однако, не всегда. На определённом этапе своего развития, на протяжении большей части средних веков, вплоть до начала нового времени, французы были не только самой крупной, но, можно даже сказать, доминирующей нацией Западной Европы. Согласно приводимым Урланисом данным, около 1300 г. в этнографических границах Франции была сосредоточена примерно треть суммарного населения всех германских и романских стран. В последующие столетия доля французов в составе всего населения Европы падала, но всё же ещё в середине XVII в. по количеству жителей Франция соответствовала Германии, Голландии и Англии, вместе взятым (вычисления Урланиса, быть может, не совсем точны, но, во всяком случае, самый факт громадного перевеса численности французов над другими западноевропейскими народами эпохи средневековья совершенно неоспорим и признаётся всеми исследователями). Поэтому, когда французское королевство объединило в своих пределах основную часть французского народа, что окончательно произошло в конце XV в., оно оказалось своего рода исполином среди других государств Западной Европы, что, очевидно, и явилось одной из дополнительных причин его могущества. При высоком уровне экономического развития и при сильной степени государственной централизации многолюдность Франции позволяла ей выставлять и экипировать такие армии, которых не имели и не могли иметь другие государства того времени. Мы не сможем уяснить себе, как Людовик XIV мог вести войну одновременно на нескольких театрах военных действий, если упустим из виду, что он располагал человеческими ресурсами, лишь немного уступавшими объединённым силам его главных врагов Голландии, Англии и немецких Габсбургов, вместе взятых. Точно так же мы не уясним себе до конца экономическое значение Франции былых столетий, если не будем учитывать, что по количеству жителей она ранее далеко превосходила все другие страны Западной Европы. Изучение истории Франции неизбежно наталкивает на мысль о необходимости специального рассмотрения тех социальных факторов, которые обусловили конкретный характер динамики её населения.

В. не менее наглядной форме важность изучения демографических процессов выступает и на примере Англии. В средние века Англия по численности населения значительно уступала Франции, Германии, Италии и Испании. Ещё около 1600 г. в ней вместе с Шотландией, по наиболее вероятным оценкам, жило примерно 5 млн. человек. В настоящее же время её население равно 47 млн.

Развитие капиталистических отношений и всего связанного с ними нового, по сравнению с эпохой феодализма, уклада жизни имело в Англии, очевидно, свои специфические особенности, которые и обусловили особенно бурный рост её населения в XVIII и XIX веках. Изучение этих особенностей, изучение того, как в эпоху промышленного переворота и после него изменялись в Англии коэфициенты рождаемости и смертности, совершенно необходимо для понимания исторических судеб английского народа на протяжении последних столетий.

Наконец, обращаясь к современности, укажем на то обстоятельство, что сравнительное изучение динамики населения отдельных европейских государств в настоящее время привлекает особое внимание заграничных статистиков, экономистов и даже публицистов в широком значении этого слова. Дело в том, что эпоха Империализма принесла резкое снижение рождаемости в Западной Европе. Если в начале XX в. средняя рождаемость составляла около 32 человек на тысячу жителей в год, то в 1937 - 1939 гг. этот показатель снизился до 20 человек на тысячу (стр. 271). Особенно сильное падение рождаемости наблюдается в странах наиболее развитой буржуазной культуры. Например в Англии в предвоенные годы коэфициент рождаемости упал до угрожающе низкой цифры - 14,9 рождения на тысячу (стр. 276). Призрак вымирания, который в XIX в. беспокоил только французов, стал ныне грозной реальностью и для Англии, той самой Англии, которая в период расцвета капитализма показала столь высокий прирост населения! Примерно до такого же низкого уровня упала рождаемость Франции, Бельгия, Швейцарии, Норвегии, Швеции, Австрии и т. Д. Гак как в некоторых других странах (например в Восточной и Юговосточной Европе) рождаемость остаётся на более высоком уровне, то это создаёт перспективы понижения удельного веса человеческих ресурсов западноевропейских государств по сравнению со странами Восточной Европы и других частей света. Эти перспективы подвергаются весьма оживлённому обсуждению в западноевропейской и американской литературе. Один из расчётов американских статистиков о возможной численности населения Западной Европы и СССР к 1970 г. приводит тов. Александров в статье "Об истории учений о развитии общества"⁶ . Здесь перед нами любопытный пример того, как изучение динамики населения позволяет не только лучше познавать прошлое, но в известных пределах строить прогнозы и относительно будущего.

В заключение нам хочется коротко остановиться лишь на одной проблеме, исследование которой особенно важно для марксистского объяснения роста народонаселения.

Урланис собрал и в систематическом виде изложил многочисленные данные, подтверждающие сформулированную Марксом мысль о том, что каждой стадии общественного развития соответствуют свои особые закономерности возрастания численности населения. Однако ему не удалось с достаточной ясностью показать, в силу каких

⁶ "Большевик" N 23 - 24 за 1945 г., стр. 35.

причин в одних социальных условиях люди размножаются быстрее, а в других медленнее. Вспомним особенности роста населения Франции или же причины резкого увеличения населения Англии в период вызванного промышленным переворотом кассового пауперизма. Ещё разительнее пример Ирландии XVIII и начала XIX века. Как известно, в Ирландии того времени не наблюдалось никакого особенного благоденствия; наоборот, её народ подвергался жестокой эксплоатации со стороны английских лендлордов, и тем не менее за период с 1700 по 1840 г. её население, по единодушным оценкам большинства демографов, выросло значительно больше, чем население любой другой европейской страны. Согласно приводимым Урланисом подсчётам различных исследователей, количество жителей Ирландии за XVIII в. возросло не менее чем в два с половиной раза, а по собственным его выкладкам - даже почти в четыре раза (стр. 156 - 158), в то время как ни в одной стране Европы оно даже не удвоилось! Например в Англии и Шотландии население выросло всего на 60%. Чем же объясняется этот необычайный рост числа жителей Ирландии в то время, когда в ней господствовали нищета и иностранное засилие и когда в ней не наблюдалось ни хозяйственного, ни культурного подъёма? Причины этого явления не могут корениться ни в природных особенностях страны, ни в особенностях национального характера её обитателей. Мы знаем, что в той же самой Ирландии в середине XIX в. происходило беспрецедентное в истории падение численности населения.

Чтобы разобраться во всех этих конкретных особенностях динамики народонаселения отдельных стран, необходимо разработать вопрос о том, каким образом и при" посредстве каких промежуточных звеньев социально-экономический строй общества оказывает определяющее влияние на коэфициенты рождаемости и смертности, от соотношения которых зависит величина естественного прироста населения. Нередко можно встретиться с упрощёнными представлениями, согласно которым уровень развития производительных сил обусловливает определённый уровень материального благосостояния народа, а этот последний, в свою очередь, непосредственно обусловливает величины рождаемости и смертности. Чем лучше живут люди, тем больше у них будто бы родится детей и тем ниже смертность, и наоборот. На самом деле положение гораздо сложнее. Каждая общественная формация, или, точнее, каждая отдельная стадия её развития, влияет на рождаемость и смертность не только непосредственно, определяя степень материальной обеспеченности населения, но также и гораздо более сложным путём, воздействуя на государственный строй, право, быт, духовную культуру и моральные нормы поведения людей.

Динамика смертности зависит не только непосредственно от экономического положения населения, но и от таких возвышающихся над экономической базой общества факторов, как уровень развития медицинской науки, возрастная структура населения, распространение санитарно-гигиенических знаний и т. д. Только совокупным действием этих факторов и можно объяснить то, на первый взгляд, весьма странное явление, что в Западной Европе XX в. вопреки невиданным ранее экономическим кризисам, потогонной системе капиталистической "рационализации", массовой безработице и падению реальной заработной платы всё же наблюдается снижение смертности,

Произведённый Урланисом подробный анализ этого снижения смертности показывает, что в основном оно было обусловлено изменением возрастной структуры населения (увеличение удельного веса средних возрастов, имеющих наименьший коэфициент смертности) и, особенно, бурным ростом медицинских знаний, приведшим, в частности, к резкому снижению детской смертности, сильно повлиявшему в свою очередь и на общую среднюю смертность.

Разделу в котором Урланис анализирует динамику смертности и рождаемости в Западной Европе XX в., вообще принадлежит к числу самых интересных в его книге. Он указывает, что буржуазные статистики не дают правильного анализа данных о снижении смертности. Прежде всего они не подчёркивают должным образом то обстоятельство, что в странах Западной Европы XX в. оно происходило главным образом за счёт сокращения детской смертности. Если исключить младенческую смертность (до 1 года), то коэфициент смертности в западноевропейских странах за период с 1900 по 1938 г. обнаружит снижение не на 35, а всего на 22%. Если же мы возьмём только взрослое население, то сокращение коэфициента смертности будет ещё меньшим (стр. 286). Далее, буржуазные учёные при вычислении статистических показателей движения населения абстрагируются от военных потерь. Приводя данные о жертвах первой мировой войны, Урланис показывает, что в период 1914 - 1918 гг. средняя для Западной Европы смертность поднялась до 23,3 человека на тысячу жителей (стр. 289 - 290). Учитывая все эти обстоятельства, Урланис и приходит к совершенно обоснованному выводу, что смертность взрослого населения Европы в эпоху империализма не обнаруживает того падения, о котором так часто и так упорно пишут и говорят в своих научных и публицистических сочинениях современные апологеты капиталистического общества.

К сожалению, Урланис не довёл до конца своего критического анализа данных о динамике смертности в эпоху империализма. Он рассматривает динамику смертности только в наиболее развитых капиталистических странах, оставляя в стороне подвергающиеся империалистической эксплоатации колониальные страны. Правда, такое ограничение диктуется темой его работы, посвященной динамике народонаселения западноевропейских государств. Но даже при такой тематике нельзя упускать из виду того, что относительное материальное, благополучие, определяющее низкую смертность в странах Западной Европы, в немалой степени объясняется жестокой эксплоатацией народов ко-

лониального мира. В Индии смертность остаётся на весьма высоком уровне. Согласно приводимым Урланисом данным, средняя продолжительность жизни в Индии в 1931 г. равнялась приблизительно 27 годам (стр. 112), в то время как в Англии (стр. 306) она составляла в 1937 г. около 62 лет.

В этой связи нужно указать на неточность заглавия приводимой Урланисом на стр. 388 таблицы о среднем ежегодном приросте населения на различных стадиях развития Европы. Таблица озаглавлена "Рост населения в связи со сменой общественных формаций". Создаётся впечатление, что речь идёт о среднем приросте населения, характерном для всех стран, находящихся на данной ступени общественного развития. Например цифра прироста 0,64% в год даётся в таблице в качестве величины, характеризующей темпы роста населения в эпоху империализма вообще. На самом деле эта цифра относится только к наиболее развитым капиталистическим странам Западной Европы и не отражает положения, существующего в Индии, Китае, Африке и т. д. Если бы Урланис привёл данные и по этим странам, в которых, как известно, смертность в эпоху империализма чрезвычайно высока, то его таблица выглядела бы совершенно иначе. Автор должен был обязательно оговориться, что цифра 0,64% относится лишь к тем странам эпохи империализма, которые живут в значительной степени за счёт эксплоатации колониальных и зависимых стран.

Ещё длиннее и сложнее цепь посредствующих звеньев, связывающих социально-экономический строй общества с обусловленной им величиной рождаемости. Как известно, рождаемость в основном зависит от соотношения числа замужних и незамужних женщин, от возраста их вступления в брак и особенно от количества рождаемых каждой женщиной детей. Эти факторы, однако, - обусловливаются не только непосредственно экономическим положением населения, но и специфическими особенностями форм собственности, семьи, быта и морали, слагающимися на базе определённых производственных отношений.

Известно, что в современном капиталистическом обществе противозачаточные средства и аборты применяются в наибольших масштабах как раз в самых привилегированных слоях населения, в результате чего создаётся парадоксальное, на первый взгляд, положение, при котором у женщин имущих классов детей рождается меньше, чем у неимущих. Мы видим, что распространившаяся в буржуазном обществе эпохи его загнивания упадочная и грубо эгоистическая мораль высших классов, проникшая также в верхушечные слои хорошо оплачиваемой части служащих и рабочих, оказывает самое сильное и непосредственное влияние на среднюю норму рождаемости. Если к тому же учесть, что реальные возможности применения искусственного ограничения деторождения в немалой мере зависят и от уровня развития медицины и от законодательных мероприятий, то мы убедимся, что связь рождаемости с экономическим строем общества и материальными условиями существования людей действительно крайне сложна.

Именно этой сложностью влияющих на рождаемость факторов и объясняется то обстоятельство, что в наиболее передовых и богатых странах капиталистического мира рождаемость гораздо меньше, чем в более отсталых странах, подвергавшихся жестокой эксплоатации иностранного капитала. В последние предвоенные годы (с 1933 по 1938 г.) в Англии, Франции, Швейцарии, Бельгии, Швеции и Норвегии коэфициент рождаемости был равен 14 - 16 чел. на тысячу жителей, а в Румынии, Греции, Югославии и Португалии он колебался в пределах от 28 до 31 рождения на тысячу человек (стр. 176).

В условиях социалистического строя, когда государство осуществляет планомерную систему мероприятий в помощь многодетным матерям и когда слагается новая мораль, в корне отличная от упадочнической морали капиталистического общества, рост материального благосостояния народа неизменно сопровождается и ростом рождаемости. Известно, что в последние предвоенные годы рождаемость в Советском Союзе достигла таких размеров, о которых не смеют даже мечтать в самых богатых англо-саксонских странах.

Вернёмся к исходному пункту статьи - к разбору книги Урланиса. Мы указали на ряд её слабых сторон, ошибок и неточностей. Всё это, однако, не должно преуменьшать её значения как единственного по своей полноте пособия по истории роста населения Европы, как работы, ставящей перед историками настоятельный вопрос о необходимости максимального привлечения материалов по динамике народонаселения для решения целого ряда весьма важных проблем средневековой и новой истории. Некоторые из этих проблем мы и указали, надеясь привлечь внимание советской исторической общественности к столь актуальной, с точки зрения марксистской историографии, задаче изучения истории народонаселения.