С ВОЛГИ - НА ЛЕГЕНДАРНУЮ "РЕКУ ДАРЬЮ"

1. "Отыскивание вольности"

Одной из наиболее распространенных пассивных форм крестьянской борьбы против крепостного права было бегство. То в одиночку, то семьями или даже большими группами крестьяне покидали свои обжитые очаги и устремлялись подальше от границ господских владений, рассчитывая на новом месте непременно устроить свою жизнь по-новому. Чаще всего, особенно в XVII - XVIII вв., крестьяне бежали туда, где строились новые линии пограничных укреплений. Здесь они надеялись обрести свободу и обосноваться в качестве вольных служилых людей. Всякая "новая линия", где бы она ни возникала, представлялась крепостным заманчивой прежде всего тем, что вдоль нее имелись свободные земли для поселений и что вокруг нее не успели еще обосноваться помещики. По образному выражению Л. Н. Толстого, описавшего в романе "Война и мир" один из случаев массовых крестьянских побегов, люди, "как птицы", улетали "куда-то за моря", "на юго-восток, где никто из них не был"; "они подымались, - рассказывает писатель, - караванами ...бежали и ехали, и шли туда на теплые реки"¹ . Многих за это наказали, сослали в Сибирь, другие погибли в пути. Но, несмотря ни на что, тяга к свободной жизни на вольной земле никогда в крестьянах не угасала.

Нечто сходное с тем, что нам известно из литературы о крестьянских побегах в XVII в.² и о чем писал Л. Н. Толстой, произошло в 1825 году. Тогда из многих районов России, прежде всего из Поволжья, в связи с толками об открытии еще одной "новой линии" где-то на юго-востоке, на никому не ведомой "Дарье-реке", поднялись тысячи крепостных, превзойдя своим стихийным порывом все подобное, что проходилось ранее на один год.

Побегам предшествовало и сопутствовало непрерывно возраставшее число крестьянских неповиновений, в частности ходатайств об "отыскивании вольности" от помещиков, что в целом характерно для первой половины XIX в. и последнего десятилетия перед реформой 1861 года. Так, по старинным селениям Алатырского уезда, Симбирской губернии, - Астрадамовке Порецкому и другим, которыми длительное время владели Салтыковы, в 20-х годах XIX в. прокатилась бурная волна крестьянского возмущения. Эти селения перешли в наследство от И. С. Салтыкова к его дочери Прасковье Ивановне, по мужу Мятлевой, статс-даме при дворе Александра I. Среди крестьян распространились слухи, что граф перед смертью написал завещание о предоставлении им свободы и о переходе их в подчинение казны. Вскоре этот слух породил другой: завещание графа уничтожено его дочерью, претендующей на оба селения. Астрадамовцы отказались признать Мятлеву законной владелицей имения и, выбрав 90 человек доверенных, направили их в Симбирск, к губернатору³ .

5 ноября 1824 г. симбирский гражданский губернатор сообщил об этих событиях министерству внутренних дел, указав, что прибывшие в город представители вручили ему петицию "об отыскании себе вольности от услуг госпожи Мятлевой" и называют ее не более как опекуншею над ними⁴ . На том же основании, добавлял

---

¹ Л. Н. Толстой. Сочинения. Т. 6. М. 1962, стр. 163, 164.

² См. А. А. Новосельский. Побеги крестьян и холопов и их сыск в Московском государстве второй половины XVII в. "Труды" Института РАНИОН. Вып. 1. М. 1926; И. А. Булыгин. Беглые крестьяне Рязанского уезда в 60-е годы XVII в. "Исторические записки". Т. 43. 1953, и др.

³ ЦГИА СССР, ф. 1263, оп. 1, д. 378, л. 235.

⁴ Там же, лл. 235, 235 об.

стр. 146

---

губернатор, крестьяне расценивали поступки управителя имением, "усиливавшего сбор оброчных денег и причинившего им побои", возмутительными, требуя отстранения его от должности. Губернатор усмотрел в действиях крестьян опасный прецедент. 84 человека он отпустил домой, приказав быть послушными госпоже, а шестерых "первейших возмутителей" передал губернской палате для суда и расправы. Последняя не утруждала себя поисками завещания графа Салтыкова, на которое ссылались астрадамовцы. Губернское начальство возмутилось, что крестьяне вышли из повиновения и осмелились прислать своих уполномоченных в город, "не внемля увещаниям" уездных властей. Задержанные крестьяне были приговорены к наказанию плетьми и ссылке на поселение. Во время следствия и суда арестованные держались смело и при объявлении им решения по их делу на требование поставить подписи под ним оказали сопротивление, "отзываясь, что естьли их всех поодиночке пересекут и пошлют на поселение, то и тогда не дадут требуемой подписи, называя указ (приговор. - А. К. ) уголовной палаты подложным"⁵ . Стойким поведением поддержали осужденных все жители Астрадамовки. Прибывший туда земский исправник свидетельствовал о "прежнем непослушании" крестьян и утверждал, что "никакие внушения его, тем крестьянам сделанные, не подействовали". Поэтому губернатор в своем донесении министру внутренних дел просил применить здесь в случае необходимости "меру вооруженного принуждения"⁶ .

В селе Порецком возмущение крестьян началось вскоре после кончины графа и длилось значительно дольше, чем в Астрадамовке. Как выявилось во время следствия, "предводителем неповинующихся" выступил (что бывало довольно редко) их бывший управитель Федор Щеткин, происходивший из купцов г. Алатыря. От него крестьяне услышали, что их бывший владелец будто бы имел намерение предоставить своим крепостным "выход на волю"⁷ . В Порецком, а также в соседнем поселке за Сурой - Кожевенном заводе начали собираться сходки с целью "вынесения приговоров" по самому главному вопросу - о выходе на свободу. Как и в Астрадамовке, права Мятлевой жителями этих селений решительно отвергались. Крестьяне, согласно свидетельству предварительного заключения Алатырского уездного суда, "воспользовавшись свободою от помещичьего владения", то есть ввиду отсутствия надзора за ними со стороны управителя, которому были "известны крестьянские приговоры.., распространили свои неповиновения и дерзости" и на представителей уездных властей. Тогда в село была прислана полиция. Телесным наказаниям подверглись все, за исключением престарелых; 7 человек из числа "самых предерзливых" были арестованы, и уездный суд приговорил их к ссылке на поселение в Сибирь⁸ .

Крестьянами сельца Эткова, Сызранского уезда, владел в это время коллежский советник Ростов. В начале 1825 г., согласно его завещанию, их владелицей должна была стать его родственница, "из дворян девица Марья Анненкова". Крепостные оказали ей явное неповиновение. Они не только выступили против помещицы, но "даже и против местной земской полиции, крича с азартом земскому исправнику, что они указам уездного суда повиноваться не хотят и не слушают, называя их не дельными". Самоуправство крестьян этого сельца, докладывал департаменту полиции симбирский гражданский губернатор, дошло до того, что эткинцы мельницу "госпоже Анненковой не отдают, а будут доходы с нее собирать сами" и требуют выезда помещицы из их сельца. Крестьяне в справедливости своих поступков, заключал губернатор, настолько уверены, что, говоря их словами, "они ни госпоже Анненковой и никому отчета давать не будут, потому что отыщут себе свободу от помещичьего владения". Губернатор послал туда 10 человек во главе с земским исправником, и только после этого крестьяне в "повиновение были приведены"⁹ .

Крестьяне села Чистовки, Самарского уезда, возбудили дело о предоставлении им свободы в 1824 г. прошением "дознать истину", направив его симбирскому губернскому прокурору. По обыкновению тот не стал утруждать себя и переслал прощение в

---

⁵ Там же, л. 237.

⁶ Там же, л. 238.

⁷ Центральный государственный архив Чувашской АССР (ЦГА ЧАССР), ф. 88 оп. 1, д. 667, лл. 1, 2, 25 об.

⁸ Там же, лл. 1 об., 4 - 5, 41.

⁹ ЦГИА СССР, ф. 1286, оп. 3, д. 155, лл. 1, 1 об., 3.

стр. 147

---

Самарский уездный суд. Суд же, писали позже поверенные чистовцев Маркел Сергеев, Василий Михеев и другие, своим решением от 7 июля 1825 г. счел крестьян "принадлежащими владению господ Масловых". Основанием для подобного утверждения послужило то, что Масловы приходились какими-то дальними родственниками прежним владельцам села Чистовым, старший из которых умер 55 лет назад, а младший - 30 лет спустя, не оставив наследников. По законам, писали крестьяне, мы должны считаться выморочными, тем более, что жена младшего Чистова тоже умерла, и "напоследок, не известно по каким правам" они вдруг оказались во владении рязанских помещиков Масловых. Крестьяне запросили из уездного суда справку, на каком основании им навязали непрошеных господ. В суде же нашелся "лишь указ о дальнем родстве Чистовых с Масловыми". Решение уездного суда о введении Масловых в права владельцев крестьяне отвергли. Потянулись долгие месяцы и годы "отыскивания ими свободы". Написали чистовцы о своем несогласии с решением уездного суда и царю Николаю I¹⁰ .

Более года в непослушании, писал помещик Нездин, находились "введенные под его управление" крестьяне села Погибелки, Карсунского уезда. Крестьяне не только отказывались платить оброк помещику, но и не признавали его. Нездин слезно жаловался, что при введении крестьян под его начало в феврале 1825 г. (до того крестьяне этого села в течение 13 лет находились "в опекунском ведении") погибелковцы оказали ему неповиновение, а один из них, "первенствующий", тогда же был передан в Карсунский уездный суд. Но крестьяне не успокоились и подали прошение в Сенат. Когда же и решение Сената их не удовлетворило, они "принесли жалобу" Александру I. Однако статс-секретарь Кикин с ведома царя известил крестьян, что "жалоба их остается без всякого уважения". Тогда они удвоили свои хлопоты "об отыскивании себе вольности", оказывая по-прежнему непослушание своему помещику. Приехавший туда дворянский заседатель наказал розгами тех, кого признал виновными. Несмотря ни на какие экзекуции, погибелковцы "решительно отказались от всякого платежа и старого и нового оброка, даже остановились платить и казенные подати", не поддаваясь увещаниям властей¹¹ .

Нашел неприемлемым состояние умонастроений крепостных своей жены, урожденной графини Разумовской, и тайный советник С. С. Уваров, проездом заглянувший в 1825 г. в село Ждамирово, Алатырского уезда. По его словам, здесь было то же, что и всюду в Поволжье: "Важные беспорядки, доходившие почти до явного бунта". Он умалчивает, в чем конкретно они выражались, но нетрудно догадаться, что и здесь крестьяне были далеки от должного повиновения своей госпоже, вследствие чего он распорядился "положить преграду сим начальным беспорядкам... Виновнейших посредством гражданской власти отправил - трех крестьян в Сибирь на поселение, меньше же преступных двух с их семействами переселил в другую вотчину"¹² .

Неповиновение крестьян помещикам, "отыскивание воли" отмечалось в то же время в имениях княгини Е. Вяземской (село Матюнино, Сенгилеевского уезда, Симбирской губернии); "девицы из дворян" В. Бурбасовой (село Алексеевка, Ардатовского уезда, той же губернии)¹³ . Волнения казенных крестьян наблюдались в Богоявленской волости, Семеновского уезда, Нижегородской губернии, в имении князя Б. Куракина в Сердобском уезде, Саратовской губернии¹⁴ , и в других местах.

Далеко не спокойно было и на волжских купеческих судах, где часто вспыхивали бунты и совершались побеги бурлаков, что требовало, как признавали губернские власти, постоянного присутствия воинских команд "для приведения в повиновение крестьян и для удержания по судоходным рекам бурлаков от побега с судов"¹⁵ . Приведенные факты, относящиеся к 1824 - началу 1825 г., свидетельствуют о том, что массовые побеги поволжских крестьян на "реку Дарью" весной и летом 1825 г.

---

¹⁰ Там же, ф. 1584, оп. 3, д. 221, лл. 9 сл.

¹¹ Государственный архив Ульяновской области (ГАУО), ф. 115, оп. 11, д. 11 лл. 1, 4.

¹² ЦГИА СССР, ф. 797, оп. 3, д. 11086, лл. 1, 1 об.

¹³ Там же, ф. 1584, оп. 3, д. 214, лл. 1 - 9; д. 1726, лл. 1, 1 об. сл.

¹⁴ Государственный архив Горьковской области (ГАГО), ф. 3, оп. 1, д. 3, лл. 3, 6, 7, 9; д. 30, л. 21 об.

¹⁵ Там же, ф. 1826, оп. 3, д. 13, лл. 1, 1 об., 4, 4 об.

стр. 148

---

не были внезапным эпизодом. Они находились в русле общего потока антикрепостнического движения, которое усиливалось из года в год.

2. Глашатаи легенды о "реке Дарье"

Легенда о "реке Дарье" как плод народной фантазии родилась в середине 20-х годов XIX в. и бытовала не только среди поволжских крестьян, но и в некоторых центральных губерниях вплоть до отмены крепостного права¹⁶ . Суть этой легенды состояла в следующем: где-то далеко, на некоей "реке Дарье", есть много богатых и привольных мест. Там понастроено множество изб и дворов, и правительство даже предлагает переселяться туда всем, кто пожелает. "Приходишь ты, а у тебя и дом с усадьбой готов". У кого нет денег на обзаведение хозяйством, тому выдадут ссуду, только приходи¹⁷ . В Пензенской губернии легенда о "реке Дарье" имела более реальную окраску: здесь распространился слух о каком-то указе Сената, согласно которому помещичьим крестьянам якобы даровано право селиться на новых землях в степных губерниях и получать на обзаведение пособие от казны¹⁸ . Вскоре эти слухи стали подкрепляться тем, что в разных местах объявились "выходцы с новой линии", которые будто бы уже успели там обосноваться и вот теперь приехали за своими семьями.

В январе 1825 г. в село Чердаклы, Ставропольского уезда, Симбирской губернии, к крестьянину Н. И. Шерстневу зашел погреться неизвестный человек. Завязался разговор. Прохожий рассказал, что он бывший крепостной князя Грузинского из села Лыскова, Нижегородской губернии; что прозвище его Петров, а идет он из Оренбурга, с "новой линии", на которую "высочайшею властью секретно предоставлено переселяться помещичьим крестьянам". Он, Петров, воспользовался этим правом и теперь направляется в Лысково, чтобы забрать у помещика двух своих братьев. Через неделю Петров вновь появился в Чердаклах, но на этот раз его привез сюда крестьянин села Старого Матюшкина, который сказал Шерстневу: "Вот тебе, Николай Иванович, буде желаешь себе добра, то можешь просить сего писца". Писец, то есть тот же Петров, вызвался показать Шерстневу образец прошения относительно переселения на "новую линию", но сказал, что для оформления такого документа нужна гербовая бумага. Поехали за ней в Симбирск. Оказалось, что у Петрова и в Симбирске имеются знакомые, а возвратившись в Чердаклы, он изготовил все необходимые материалы, в том числе "объявление" на имя некоего генерал-майора Касперова (начальника "новой линии") о желании Шерстнева и с ним двух его родственников поселиться "за Дарьей- рекою"¹⁹ .

Спустя несколько дней 70-летний Шерстнев и его 65-летний брат Савелий выехали в Оренбург проведать о "новой линии". Об этом стало известно помещице. В доме Шерстнева произвели обыск и в чулане нашли другие "бумаги", нужные для переселенцев. Стало очевидным, что Петров действовал здесь в роли агитатора, склоняя крестьян к побегам, и, надо полагать, действовал не один. Вскоре в Сызранском уезде объявились восемь таких вестников, а среди них отставной солдат Семен Николаев, который также уверял здешних крестьян, что "едет за своим семейством для взятия его на новое поселение"²⁰ . Рассказы Николаева и других вселяли надежду на хорошую жизнь на "новой линии", и "слушать их народ собирался толпою, не боясь преследования". В селе Самайкине, того же уезда, отставной унтер- офицер Фролов предлагал крестьянам перевезти их через Волгу и проводить до города Уральска. В Сызрани вести о переселении слышали от муромского "купеческого сына Василия

---

¹⁶ К. В. Чистов. Русские народные социально-утопические легенды XVII - XIX веков. М. 1967, стр. 305.

¹⁷ Там же; см. также А. П. Мельников. Из прошлого Присурского края. "Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии". Вып. XI. Н. Новгород. 1891, стр. 613.

¹⁸ "Побеги помещичьих крестьян Симбирской губернии на "новую линию" в 1825 году". "Памятная книжка Симбирской губернии на 1860 год". Симбирск. 1860. стр. 112.

¹⁹ Государственный архив Куйбышевской области (ГАКО), ф. 673, оп. 1, д. 9, лл. 7, 8.

²⁰ ЦГИА СССР, ф. 1263, оп. 1, ст. 1429, д. 407 (Журнал комитета министров), л. 110.

стр. 149

---

Кушельникова", возвращавшегося из Уральска в Муром. По его словам, он видел в Уральске множество беглецов, которых "правительство намеревается отправить для поселения на Унзенскую линию и реку Дарью".

Нашлись и такие крестьяне, которые никуда не выезжали, но зато "достаточно были наслышаны" о вольных землях. Так, пятеро крестьян помещиков Бестужева, Гагарина и Дмитриева были преданы суду как зачинщики, "подговаривавшие крестьян к побегу на новую линию"²¹ . В Сызранском уезде объявился свой "сочинитель билетов" и разных "объявлений" для отправлявшихся на "новую линию". То был пономарь церкви села Новоспасского Василий Степанов. В Сенгилеевском уезде в числе первых вестников о вольной жизни "на реке Дарье" были два отставных солдата - Шлыков и Ефимов, причем первый из них, беседуя с жителями села Ивановского, заявлял: "Помещичьи крестьяне правительством объявлены свободными, об этом вышел указ". Что касается Ефимова, то он "взбунтовал село Феоктистовку", говоря местным крестьянам, что пора перестать работать на помещика и идти на "новую линию"; он же внушил крестьянам, что в Сызрани "выдают на проход до нового поселения билеты и перевозят через Волгу на казенном перевозе".

Дворовый графа Левашева Федор Леонов из деревни Мурашки, возвратившись из Симбирска, объявил односельчанам и жителям соседних селений новость, сообщенную ему в городе "купеческим сыном Петром Васильевым", о том, что "в разных губерниях помещичьи крестьяне взбунтовались и бегают оттого, что киргизский хан, по просьбе своих подданных киргизцев, сделал представление русскому царю, в котором единодушно с своими подданными изъявил желание населить русским народом свою дикопорожнюю и всем изобилующую землю", и что будто бы это представление царю понравилось. 80 крепостных Левашева из деревни Кяхты, уверовав в слова Леонова, вскоре отправились "на означенную землю". Тогда же в Сенгилеевском уезде была задержана беглая женщина из г. Уральска Фекла Андреева, принадлежавшая "оренбургского казачьего войска старшине Бородину". Прибыв с фальшивым мужским паспортом к своим родным в село Родники, того же уезда, Андреева рассказывала им и дворовым людям помещицы Скобелевой, что в Уральске "был де государь император Александр Павлович с великим князем Константином Павловичем и отписал всех помещичьих крестьян на волю, в том числе и ее, о чем и приехала она объявить родственникам и всем им". В Симбирском уезде "изрядное волнение" среди крестьян сел Кезьмино и Ишеевка, принадлежавших помещику Кроткову, произвел крепостной того же владельца Василий Федоров. Побывав в деревне Гурьевке, Карсунского уезда, он возвратился в полной уверенности, что действительно "есть указ господским людям быть вольными и селиться на реке Дарье". В подтверждение своих слов Федоров ссылался на слышанный им якобы разговор жителей села Теньковки, которым священник читал о том указ, и что будто бы "кезьминские крестьяне (у которых он побывал до возвращения в Ишеевку. - А. К.) четвертый день уже не работают на г-на Кроткова"²² .

Симбирское губернское правление возбудило дело о преследовании отставного боцмана Петра Белоглазова, также за распространение ложных слухов (в селе Озерках) об освобождении крестьян, поселявшихся на новых землях. Он внушал крестьянам, что местное начальство не объявляет царский указ только потому, что это ему невыгодно, ибо у всех губернских чиновников есть свои крепостные²³ . Братья Трофим и Ефим Гавриловы (крепостные помещиц Зиновьевой и Тепловой, имения которых находились в Мокшанском уезде, Пензенской губернии) при разделе земли в апреле 1825 г. говорили односельчанам, что теперь нет нужды заниматься размежевкой полосок земли, поскольку есть возможность "идти на вольную". Крепостной помещика Барышникова И. Лезин из Инсарского уезда, той же губернии, "подговаривал крестьян и дворовых женок" к побегу на Урал, уверял, что там он "припишет их в вольные". Крепостной крестьянин села Голицына, Саранского уезда, Никита Самсонов при задержании уездным исправником беглых из разных мест "с азартом и буйством" кричал,

---

²¹ "Побеги помещичьих крестьян Симбирской губернии на "новую линию" в 1825 году", стр. 114, 115.

²² Там же, стр. 115 - 118.

²³ ЦГИА СССР, ф. 1555, оп. 1, д. 783, лл. 1, 2.

стр. 150

---

что они "идут на вольную землю, и остановить их никто не смеет"²⁴ . В Саратовской губернии крестьяне Т. Дойников, Ф. Воронин (крепостные помещика Салтыкова), крестьянин Аткарского уезда М. Рассказов (крепостной помещика Мокринского), крестьянин Т. Евдокимов из Балашовского уезда утверждали, что уже много народа идет на вольницу и что есть особый указ "на господ и попов", который последние спрятали от народа²⁵ .

Вспыхнувшее "своеволие" лишний раз свидетельствовало, сколь остро стоял вопрос о выходе крестьян на волю. Так, в одном из сел Карсунского уезда, Симбирской губернии, помещик, приметив частые сходки своих крепостных, где обсуждался вопрос о выходе на "новую линию", на которую все соглашались идти, решил сам заглянуть на это народное собрание. Крестьяне, считая переселение на новые места делом решенным, к тому же дозволенным правительством, в присутствии помещика продолжали перечислять слышанные ими рассказы об изобилии всяких угодий на новой земле. Выслушав их рассказы, помещик спросил: "А что, никак вы все хотите на новую линию?" "А почему бы и всем не уйти?!" - отвечали крестьяне. "Если там очень хорошо, - сказал помещик, - так и я с вами, братцы, пойду; земли, говорите, там много, а у нас малоземелье, там и на меня побольше будете обрабатывать, - не без ехидства добавил он, - право, иду с вами". "Не хотим, не хотим, лучше здесь останемся, чем с тобой идти!"²⁶ - ответила мирская сходка. Таким образом, "новая линия" представлялась крестьянам и как начало новой для них жизни, где помещикам вообще нет места.

3. "Весеннее половодье"

Взволнованная слухами о "новых изобильных угодьях" на "реке Дарье", где все поселенцы станут вольными и никто не будет знать помещичьего произвола, приволжская деревня пришла в движение. С весенним паводком на реках началось и людское половодье. По сообщениям симбирского и пензенского губернаторов, в апреле 1825 г. по проселочным дорогам этих губерний устремился не виданный ранее поток беглецов, шедших как из этих, так и из соседней Саратовской губернии. За короткое время, по словам пензенского губернатора, в ряде населенных пунктов было зарегистрировано до тысячи "пришлых" из уездов Саратовской губернии, причем некоторые из них являлись в полицию, "требуя билетов для свободного прохода на Урал и наградных денег на обзаведение их хозяйством"²⁷ . Первыми уходили разведчики. Одни по своей инициативе, другие - с мирского согласия. С лишениями в дороге никто не считался. Собрались в путь-дорогу пока что мужчины (лишь в Ставропольском уезде и женщины сопровождали беглецов), но везде женщины усердно хлопотали о благополучном путешествии их на "новую линию", приносили "новолинейцам" холсты, пряжу, деньги, хлеб, прося записать их туда же. Мужчины принимали приношения с благодарностью и давали обещания "непременно записать всех просительниц на новые линии и тем доставить им свободу"²⁸ .

В некоторых селениях сборы доверенных выливались в бурные столкновения с полицией, пытавшейся воспрепятствовать инициативе "новолинейцев". Так, в имении помещика Кроткова (село Кезьмино) крестьяне и дворовые люди, "увлекаемые слухами о новом поселении и вольности.., возмутились до такой степени, что управляющий имением был даже в опасности жизни от их буйства". То же произошло в соседнем имении помещиков Малаевых, куда была послана воинская команда²⁹ . В селе Крутец, Саратовского уезда, управляющий имением помещика Столыпина 24 мая 1825 г. доносил земскому суду, что "крестьяне господина его составили заговор бежать на какие-то земли, лежащие в Урале, а его (управляющего), если по побеге их сделают

---

²⁴ Там же, д. 4, лл. 4 об., 7 об., 8.

²⁵ Там же, лл. 26 - 26 об.

²⁶ "Побеги помещичьих крестьян Симбирской губернии на "новую линию" в 1825 году", стр. 113 - 114.

²⁷ ГАГО, ф. 3, оп. 1, д. 30, лл. 3 об., 20 об.

²⁸ "Побеги помещичьих крестьян Симбирской губернии на "новую линию" в 1825 году", стр. 119.

²⁹ ЦГИА СССР, ф. 1263, оп. 1, д. 407, л. 413 об.

стр. 151

---

за ними погоню, убить, а бурмистра разорвать". Несмотря на препятствия, оттуда бежало 17 человек³⁰ .

В селе Ивановском, где сигналом к уходу новопоселенцев должен был послужить колокольный звон, крестьяне толпами начали сходиться на улицах. Однако прибывшая в этот момент воинская команда задержала побег большой группы крестьян. В селе Шигоны, где у околицы дежурило несколько человек из земской стражи, удалось бежать 30 крестьянам, прикрепленным к суконной фабрике. Из селений Новодевиченской волости, Сенгилеевского уезда, в течение нескольких дней ушли на новые земли 63 человека, а из деревни мелкопоместной владелицы Степановой (в том же уезде) - половина крепостных. Богатейший помещик В. Г. Орлов, которому принадлежало свыше 30 селений на Самарской Луке и в Заволжье, сначала был преисполнен радости, что его "крестьяне пустым слухам не верят и живут спокойно", однако к лету 1825 г. и у него обнаружилась "утечка": бежало сразу 39 "новолинейцев". Из этого числа только двое, добравшиеся до Оренбурга, возвратились назад добровольно³¹ .

Всего с февраля до середины августа 1825 г. из десяти уездов Симбирской губернии на "новую линию" отправилось более тысячи посланцев сел и деревень. Из них наибольшее количество приходилось на Сызранский, Самарский, Карсунский и Ставропольский уезды (соответственно - 336, 322, 245 и 207 человек)³² , а по дорогам Симбирщины проследовало около 2 тыс. ходоков из уездов Пензенской и Саратовской губерний³³ . Это были как бы разведчики, уполномоченные сельских обществ, вслед за которыми готовились к переселению и их односельчане. Не всем им удалось дойти до "новой линии". Немало их было задержано на речных переправах и на кордонах. Губернским властям, как и воинским начальникам, пришлось потратить много усилий, чтобы приостановить этот поток. По данным Уральской войсковой канцелярии, к 15 июля 1825 г. только в Уральске и "в пределах оной округи" было задержано 2813 "новолинейцев", в том числе 2694 человека из поволжских губерний (Симбирской, Саратовской, Пензенской и Нижегородской); остальные 119 человек пришли из губерний центра, юга и северо-запада России. Немало крестьян, отправившихся на поиски земель, где не было помещичьего гнета, было задержано в Оренбурге и других городах.

Для поимки бежавших и водворения их на прежнее местожительство распоряжением оренбургского военного губернатора было сформировано семь пятисотенных полков³⁴ . В состоянии боевой готовности находились гарнизонные батальоны в губернских городах, полиция - в уездных и так называемые инвалидные команды. Помимо того, на переправах через Волгу и другие реки устанавливался круглосуточно полицейский надзор и всякого рода ночные караулы и разъезды. Даже перевозчики и обладавшие лодками хозяева имели строжайшее предписание - никого из желающих переехать на другую сторону реки туда не переправлять без свидетельства о том, что "он не есть беглый"³⁵ . Свежи еще были в народной памяти события Крестьянской войны под водительством Пугачева, происходившие в тех же местах. Помнило о них и правительство Александра I. Потому-то оно и привело в движение весь механизм властей и воинского надзора, исходя из реальной возможности возникновения нового, не менее грозного движения³⁶ .

4. "Все должны стоять за себя!"

Представляет немалый интерес поведение задержанных "новолинейцев" в местах их наибольшего скопления. Сообщив правительству о том, что к августу 1825 г. в Оренбургском крае, включая Уральск и другие города, задержано свыше 3 тыс. чело-

---

³⁰ ГАГО, ф. 3, оп. 1, д. 30, лл. 28, 28 об.

³¹ ГАУО, ф. 147, оп. 27, д. 305, лл. 76, 90; д. 58, л. 4; д. 305, л. 93.

³² "Побеги помещичьих крестьян Симбирской губернии на "новую линию" в 1825 году", стр. 116, 114, 120.

³³ ГАГО, ф. 3, оп. 1, д. 30, л. 24.

³⁴ ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, д. 4516, лл. 1 об., 11 - 11 об.; К. В. Чистов. Указ. соч., стр. 306.

³⁵ ГАГО, ф. 3, оп. 1, д. 30, лл. 6 об., 17 об., 18.

³⁶ Сколь серьезное значение придавало правительство событиям в Поволжье и Приуралье, видно из того, что в январе 1826 г. в Воронежскую, Курскую, Пензенскую, Саратовскую, Симбирскую, Нижегородскую и Тамбовскую губернии была послана особая комиссия Сената во главе с князем А. А. Долгоруким "по предмету имевших место частых побегов помещичьих крестьян этих губерний" (ЦГИА СССР, ф. 1555, оп. 1, д. 1).

стр. 152

---

век из 21 губернии и что значительная часть отправлена по месту прежнего жительства, оренбургский генерал-губернатор особое внимание обратил на эпизод, происшедший в Оренбурге. Случилось это на городской площади, где были собраны 300 крестьян, выведенных сюда по приказанию губернатора перед отправкой из города. "И обойдя все ряды их, - доносил он, - сколько ни старался доказать им, что нет никакого указа о поселении беглых ни по Уралу, ни в другом каком-либо месте и что они должны повиноваться воле начальства", ему это не удалось. Когда же он "дошел до дворового человека Родионова, продолжая те же убеждения, то сей беглец с дерзким видом, нарочито громко, дабы слышала вся партия беглых, отвечал, что ни он и никто из сей партии к помещикам своим не пойдут, какое бы ни было сделано понуждение"³⁷ . За это Родионова хотели взять под караул. Но лишь только подступили к нему казаки, как вся партия беглых с криком бросилась отнимать его.

При допросе выяснилось, что Родионов делал крестьянам внушение, что "естьли они послушают начальство и обратятся к помещикам, то не избегнут наказания и ссылки в каторжную работу", а потому, говорил Родионов, все "должны стоять за себя, не верить никаким убеждениям и непременно добиваться того, чтобы отосланы были в Сибирь, где они будут свободны и поселятся на новые земли"³⁸ . Из рапорта генерал-губернатора явствует, что Прокофий Родионов был предан суду. Однако ни расправы со смельчаками, ни грозные вразумления, делавшиеся непокорным, равно как и царские манифесты, в которых каждая фраза содержала угрозы применения к неповинующимся "всей строгости законов"³⁹ , не могли уменьшить число тех, кто не только искал вольной жизни на "новых линиях", но и продолжал активно бороться за волю на земле своих отцов. Крестьянские побеги 1825 г. - это лишь один из многочисленных симптомов нараставшего кризиса крепостнической системы, ее исторической обреченности.

---

³⁷ Там же, ф. 1409, оп. 1, д. 4516, л. 7; ф. 1263, оп. 1, д. 408, лл. 291 - 291 об.

³⁸ Там же, лл. 7 об., 8 об.

³⁹ Имеется в виду манифест Николая I от 12 мая 1826 г. "О возникшем в губерниях неповиновении крестьян". ПСЗ. Собрание второе. Т. 1. 1830, N 330, стр. 455.