Эпир, горный край на далеком северо-западе античной Греции, издавна пользовался дурной славой. Здесь кончалась Эллада. Пронырливые греческие купцы избегали поросших лесом эпирских гор: приобрести тут было нечего, но потерять товар, а зачастую и жизнь вместе с ним - очень легко. Спускаясь в долины е высокогорных пастбищ, эпирские пастухи меняли скот на ткани, посуду, оружие и вновь исчезали в горах. Это были суровые люди, закутанные в грубые овчины. Даже и самый язык эпиротов оскорблял слух эллинов. Он походил на их речь, но так, "как иногда походит плоскоголовый серый волк на лохматого домашнего пса"¹ . Однако захолустный Эпир не был для греков чужим. Во всяком случае, варварами эпироты не считались; скорее они воспринимались Элладой как отдаленные, но все-таки родичи. Причина лежала и в смутной памяти о том, что именно из этих краев двинулись на завоевание пеласгической Греции эллинские племена² , и в почитании покровителя Эпира - громовержца Зевса. Его храм в эпирской Додоне почитался всем греческим миром от Милета до Массилии не менее, чем знаменитые Дельфы; а паломники склоняли колена перед алтарем додонской предсказательницы-пифии еще тогда, когда на месте будущей обители дельфийского Аполлона рос девственный лес³ .

Эпир в глазах греков был и частью их Ойкумены, и границей ее, ибо за пределами Эпира начинались владения варваров. Недаром именно Эпир был наделен всем набором ужасов, доступных воображению певцов-аэдов, творцов греческой мифологии. Здесь находился вход в Аид; сюда в поисках Эвридики приходил Орфей; отсюда увел Геракл трехглавого пса Кербера⁴ . Еще Гомер включил Эпир в список греческих земель⁵ .

Эпир никогда не оставался непричастным к экономическим и политическим противоречиям, раздиравшим Элладу. В трудные дни борьбы с персами его воины в едином строю с ополчением всех греческих городов сражаются в битве при Платеях⁶ ; спустя четверть века опустошительная Пелопоннесская война захлестывает и эпирские земли: местные племена сталкиваются в кровавой усобице, одни - под знаменами Афин, иные - в рядах союзников Спарты⁷ . Все прочнее становятся связи Эпира с Южной Элладой, все больше усиливаются эпирские племена, пока в конце V - начале IV в. до н. э. одно из них, молоссы, не объединяет иод своей гегемонией большую часть этого края.

Молосское государство входило в политическую структуру Греции как ее неотъемлемая составная часть. Династия местных царей - Эакидов, происходившая по преданию от Ахилла, заключает равноправный союз с Афинами⁸ , причем по просьбе самих Афин. А ведь веком раньше афинские архонты надменно отказали молосским царькам в удовлетворении их униженных просьб⁹ . В чем же секрет усиления Молоссии в тот период? Вопрос этот мало изучен, варианты решения плохо согласуются между собой и противоречат один другому¹⁰ . Несомненно, что в начале IV в.

¹ St rab. VII. fr. 1 - 2.

² Herod. VII, 176; V e 1. Pat. I, 1, 2 - 3; I.III, 1 - 2.

³ Herod. 11, 54 - 57.

⁴ Paus. I, 17, 4; V, 14, 2; IX, 30, 6.

⁵ Hоm. II; XIII, 389; XVI, 482; Pans. I, 17, 5.

⁶ Herod. VIII, 47; Paus. V, 23, 2.

⁷ Thuc. II, 80 - 81.

⁸ Diod. XV, 36, 5; Xen. Hell., VI, 1, 7; 2, 9 - 10.

⁹ Plut. Themist., XXV; Thuc. I, 136, 2 - 4.

¹⁰ Cabanes P. L'Epire de la mort de Pyrrhos a la conquete romaine. P. 1976, p. 155; Cross G. N. Epirus. Cambridge. 1932, pp. 109 - 114.

стр. 81

до н. э. Молоссия - уже не просто племенное объединение, а власть ее царя перестает быть традиционно ограниченными полномочиями родового вождя-басилея. Твердая рука молосских царей жестко держит нити управления присоединенными к Молоссии землями; позиции родовой знати подорваны.

Начинается развитие товарно-денежных отношений; родоплеменной уклад, еще недавно безраздельно господствовавший в Эпире, постепенно разлагается, и на смену ему приходит эпоха полисного строя и классического рабовладения¹¹ . Растут города, развиваются ремесла и торговля. За счет вытесненных с общинных земель крестьян поднимается царская армия. Экономическое развитие властно требует укрепления политических позиций, и царские войска ведут серию войн в интересах нарождающейся олигархии. Не очень заметно для современников, на севере Греции нарождается сила, способная в перспективе стать претендентом на гегемонию над ослабленной усобицами Элладой.

Однако на этом пути царству молоссов пришлось столкнуться с могущественным конкурентом в лице Македонии. В ходе эпиро-македонской конфронтации позиции Эпира слабеют, эпироты отказываются от борьбы за панэллинскую гегемонию. И все же в годы правления Александра Македонского великий завоеватель продолжал опасаться эпирского соперничества¹² . После смерти Александра Македонского, при правлении диадохов, его наследников, Эпир вновь развивает внешнеполитическую активность. Поскольку македонская династия была уничтожена диадохами, единственным легитимным претендентом на власть над наследием Александра оказывается молосская династия Эакидов, тесно связанная узами родства с домом македонских владык.

В результате кровавой 20-летней войны ситуация стабилизируется: диадохи признают независимость Эпира. Это и победа, ибо ранее предполагалось превращение его в провинцию Македонии, и неудача, поскольку претензии на наследие Александра потерпели крушение. С крахом планов господства над обширными восточными землями не хотели смириться торгово-ремесленные круги богатевших эпирских городов. Он не устраивал ни лишенную былых привилегий родовую знать, видевшую в завоеваниях единственный путь к восстановлению своей экономической мощи, ни потерявших землю общинников, для которых служба в царском войске становилась единственным способом прокормиться¹³ . А менее всего готов был примириться с неудачей эпирский царь Пирр.

Позднее о Пирре сложат легенды. Его назовут "романтиком", жаждавшим не добычи, а подвигов¹⁴ ; в его жизни станут искать особый трагизм и подлинное бескорыстие. Несомненно, он был талантлив; его сравнивали с самим Александром; его победы блестящи, но и бессмысленны: выигрывая сражения, он проигрывал войны. Его называли поэтому азартным игроком¹⁵. На политической арене эллинистического мира Пирр являлся последним претендентом на объединение распавшейся державы Александра Македонского. "Все или ничего!" - таков был его лозунг¹⁶ . Но слить воедино огромные, экономически, культурно и этнически разнородные территории было тогда невозможно. Еще в ходе борьбы с восточными диадохами Пирр потерпел неудачу; независимость Эпира была признана соседями, но любая попытка возобновить борьбу означала бы создание вражеской коалиции. И тогда Пирр обратил свой взгляд на Запад.

"Великая Греция", как называли тогда эллинизованный юг Италии, заселенный греками, переживала в то время кризис. Усилившийся Рим вел последовательную борьбу за подчинение своей власти италийского Юга. Устоять против римских легионов в одиночку полисам Великой Греции было не под силу. Единственное, на что рассчитывали греки- италийцы, была помощь единоязычных восточных монар-

¹¹ Блаватская Т. В., Голубнова Е. С, Павловская А. И. Рабство в эллинистических государствах в III-I вв. до н. э. М. 1969, с. 92 - 110.

¹² Just. XII, 1, 5; 2, 1.

¹³ О социальных истоках греческого наемничества см.: Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. М. 1975.

¹⁴ Цибукидис Д. И. Древняя Греция и Восток. М. 1981, с. 66.

¹⁵ Plut. Pyr., XXVI (3).

¹⁶ Шофман А. С. Распад империи Александра Македонского. Казань. 1984 с. 68 ел.

стр. 82

хий. Издавна италийские полисы приглашали из Греции наемные отряды для борьбы с натиском коренных племен¹⁷ .

Последним из таких приглашенных кондотьеров был эпирский царь Александр, дядя Пирра, сумевший организовать успешное противостояние варварской опасности. Однако стремление эпирота к установлению своей власти над Великой Грецией привело к разрыву между ним и великогреческими полисами. Оставшись без поддержки, Александр погиб в борьбе с италийцами¹⁸ . Успешное начало его кампании надолго затормозило угрозу с севера, нависшую над г. Тарентом. Так было до тех пор, пока проникновение Рима на юг не стало реально угрожать социально стабильным, но небогатым людскими ресурсами великогреческим полисам. Отчаянные призывы о помощи направлял Тарент эллинистическим монархам. Но те не интересовались бедами Великой Греции. Единственным реальным выходом стало для италийских полисов обращение к лучшему полководцу того времени эпирскому царю Пирру¹⁹ . Согласие было дано последним немедленно.

Греки-италийцы сознавали, что реальной ценой царской помощи могут стать утрата ими независимости и подчинение эпирской гегемонии. В сложившейся обстановке, однако, подавляющее большинство жителей Тарента полагало гегемонию единоязычного царя меньшим злом, нежели господство римлян, чуждых по языку и культуре²⁰ . Что касается Пирра, то для него призыв Тарента означал последнюю возможность осуществления его мечты. Пирр разработал план покорения Запада: возглавив полисы Южной Италии, он сломит мощь Рима; затем, упрочив власть над полуостровом, переправится на Сицилию и во главе сицилийских греков вступит в борьбу с Карфагеном²¹ . Став таким образом властелином всего эллинского Запада, десантирует армию на африканское побережье и штурмом возьмет Карфаген. "Стратегические планы царя были устремлены вдаль... вплоть до Македонии и Эллады"²² . Откровенная неосуществимость этих замыслов была очевидной даже для ближайших советников царя, пытавшихся отговорить его от очередного безрассудного шага²³ . Однако остановить Пирра было невозможно. Весной 280 г. до н. э. его войска высадились на италийской земле и, триумфально встреченные греками- италийцами, вступили в Тарент.

Армия Пирра сильна была не многочисленностью, а качеством. Ее костяком являлась традиционная для эллинистических монархий фаланга - соединение тяжеловооруженных бойцов-гоплитов. Созданная как боевая единица Филиппом II и усовершенствованная Александром Македонским, фаланга была практически непобедима в бою на открытой местности. Громоздкость ее компенсировалась взаимосвязью отдельных звеньев-синтагм, имевших возможность самостоятельного маневра. Сочетание массивности и подвижности обеспечивало фаланге исключительные в то время боевые характеристики²⁴ . Укомплектована фаланга была только эпиротами²⁵ . Боеспособность ее гарантировалась, с одной стороны, стремлением воинов (разорившихся общинников) разбогатеть за счет добычи, с другой - пережитками дружинно-ополченской преданности военному вождю²⁶ .

Помимо гоплитов, в составе царского войска находились наемники: фессалийская конница, признанная лучшей в эллинистическом мире²⁷ , и легковооруженные пельтасты из Акарнании²⁸ . Высокие боевые качества наемных контингентов обеспечивались их статусом профессионалов, предусматривавшим специальную подготов-

¹⁷ Ковалев С. И. История Рима. Л. 1948, с. 133.

¹⁸ Just XII, 2; Liv. VIII, 3; 17, 24; Strab. VI, 1, 5.

¹⁹ Арр III, VII, 3; Dion Hal. XIX, 4, 4 - 5; Plut. Pyr., XIII (5 - 6); Zоn. VII, 2.

²⁰ Ковалев С. И. Ук. соч., с. 151 ел.

²¹ Кораблев И. Ш. Ганнибал. М. 1976, с. 31 - 32.

²² Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М 1982, с. 126.

²³ Plut. Pyr., XIV.

²⁴ Дельбрюк Г. История военного искусства. Т. 1. М. 1936, с. 156 - 158; Разин Е. А. История военного искусства. Т. 1. М. 1955, с. 202.

²⁵ App. III, XI, 1; Plut. Pyr., XIX (4).

²⁶ Cabanes P. Op. cit., p. 164sqq.

²⁷ Xen. Hell., VI, 1, 19; 4, 31.

²⁸ Dion Hal. XX, 1 - 3; 6.

стр. 83

ку²⁹ . В армию Пирра входил также отряд боевых слонов. Значение этого рода войск в войнах того времени было весьма велико. Ударная мощь живых таранов обусловила стремление диадохов иметь в своем распоряжении возможно большее количество боевых слонов. Зачастую их отряды решали исход не только отдельных битв, но и воин в целом³⁰ .

Реальная боевая мощь армии Пирра, таким образом, была неоспорима. Пирр, "полагаясь на выработанную его предшественниками военную систему... и прибавив к войску слонов, сделал свою вооруженную силу еще грознее, чем... при Александре Великом"³¹ . Боевой опыт, всесторонняя подготовка, одаренность вождя - вот реальные слагаемые будущих побед. Однако этим не исчерпывались ресурсы царской армии. Соглашение между Пирром и Тарентом предполагало передачу под командование эпирского владыки всех контингентов великогреческих полисов. Количество их было внушительным, хотя и не в той мере, в какой предполагалось сначала³² . Наконец, Пирр не без оснований рассчитывал на пополнение своего войска воинами из италийских племен, настроенных враждебно по отношению к Риму. В общей сложности армия Пирра должна была увеличиться до 50 - 70 тыс. бойцов, среди которых войска, приведенные в Италию из Эпира, играли бы роль фундамента разношерстного воинства³³ .

По вступлении в Тарент Пирр развернул подготовку к наступлению на север и решающей битве с римлянами. Жесткие мобилизационные меры, предпринятые им как верховным стратегом Тарента, были восприняты большинством населения полиса как закономерная необходимость. Уже к началу лета тарентинские отряды стали боеспособной составной частью царской армии³⁴ . Определенные колебания, проявленные италийскими племенами, не обескуражили Пирра. Зная силу римских легионов, италики выжидали исхода первого его сражения с римлянами. Только успех наступления на север мог способствовать массовому притоку местного населения под знамена царя. В общем же стратегический план кампании, разработанный им, успешно осуществлялся. Единственная ошибка эпирота проистекала из завышенной оценки собственных сил и заключалась в отсутствии объективной информации о противнике.

Малоизвестный тогда за пределами Италии, Рим к началу III в. до н. э. стал в ее пределах силой, определявшей судьбы региона. Позади остались времена отчаянной борьбы маленького латинского города за свое существование³⁵ . Отразив в ожесточенных схватках натиск галльских племен, Римская республика к середине IV в. до н. э. успешно завершает борьбу за подчинение этрусского Двенадцатиградья. Экономически и культурно развитые этрусские города входят, с тем или иным статусом, в состав Римского государства. В результате оно приобретает исключительное положение в структуре латинской федерации: если ранее Рим довольствовался ролью "первого среди равных", то теперь им выдвигаются претензии на гегемонию в рамках латинского союза. Разгромив в открытой схватке союзников, не желавших стать подданными, Рим становится доминирующей силой в среднеиталийском регионе.

В дальнейшем римская экспансия распространяется в южном и юго-восточном направлениях; ее объектом становятся плодородные равнины Апулии и Кампании.

В ходе проникновения на юг римляне успешно выдерживают 50-летнюю войну с союзом сабелло-самнитских племен³⁶ . Перипетии Самнитских войн кровавы и не всегда достоверны, однако исход их однозначен: мощь самнитов была сломлена, союзные им галльские племена отброшены к р. По. С III в. до н. э. роль Рима

²⁹ Polib. X, 23.

³⁰ Шофман А. С. Ук. соч., с. 73 - 77, 114 - 115.

³¹ Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 247.

³² Just. XVIII, 1; Plut. Pyr., XIII; Strаb. VI, III, 4.

³³ Численный состав собственно эпирского войска: 20 тыс. гоплитов, 3 тыс. всадников, 3 тыс. пельтастов, 20 слонов.

³⁴ App. III, VIII, 1; Plut. Pyr., XVI.

³⁵ Подробнее о становлении Римского государства см.: Немировский А. И. История раннего Рима и Италии. Воронеж. 1962.

³⁶ Ковалев С. И. Ук. соч., с. 122 - 133..

стр. 84

как претендента на общеиталийскую гегемонию уже не оспаривается никем, кроме полисов Великой Греции. В то же время римский сенат, оценивая выгоды включения в сферу римского влияния процветающих греческих полисов, проводит в жизнь ряд мер, вызвавших открытую конфронтацию Тарента с Римом и в конечном итоге спровоцировавших прибытие в Италию Пирра³⁷ .

Фантастический на первый взгляд взлет Рима объясняется просто. В римской общине с ранних времен объединились два момента - аграрный и торговый. Сочетание широкого массива плодородных земель с выгодным географическим положением уже в V-IV вв. до н. э. обусловило поступательное экономическое развитие Рима³⁸ . При относительной законсервированности римской общины, наличии в ней своеобразных черт патриархальной примитивности острая борьба между патрициями и плебеями (родовой знатью и массой неполноправных общинников) завершилась социальным компромиссом, в результате которого каждый римлянин стал гражданином Рима и получил гарантии защиты от политического угнетения. Критерием социального статуса являлся статус имущественный. В Риме складывается "нобилитет... экономическую основу которого составляло крупное землевладение"³⁹ . Кроме того, "очень влиятельную прослойку... общества составляло свободное крестьянство" ⁴⁰ .

Борьба между крупным землевладением и свободным крестьянством была смягчена за счет выведения колоний на покоренные Римом земли. Пополняя аграрный фонд государства, римские крестьяне тем самым обеспечивали себе хлеб насущный, участок земли и определенную экономическую независимость. Относительно небольшой удельный вес рабовладения еще более сглаживал социальные контрасты в римском обществе. Развивавшееся стабильно Римское государство имело преимущества перед разрозненными городами Этрурии, Кампании и Великой Греции. Полисный строй "погубила не демократия.., а рабство, которое сделало труд свободного гражданина презренным"⁴¹ . Наемные армии более высокоразвитых обществ неизмеримо уступали в морально-политическом смысле римской милиции, бойцы которой сражались за свои интересы. Внутренние же кризисы у противников Рима лишь усугубляли неизбежность их поражения. Что касается успехов Рима в борьбе с племенами, стоявшими на менее высоком уровне социально-экономического и политического развития, то тут проявилось превосходство дисциплинированного и обученного гражданского ополчения перед отважным, но неорганизованным племенным ополчением⁴² .

В ходе борьбы за гегемонию над Италией Риму не приходилось оказываться перед угрозой самому существованию республики. Все проведенные им войны в конечном счете решали вопрос об узкорегиональной гегемонии. Теперь же в лице Пирра римлянам предстояло столкнуться с силой, на порядок превышавшей любого из прежних противников. Она могла остановить продвижение римлян на юг Италии, сорвать рост аграрного фонда, спровоцировать обострение социальной борьбы в самом Риме... Кроме того, победа царя угрожала ликвидацией римских колоний на завоеванных землях, утратой Римом и экономических позиций, и политического авторитета⁴³ . Вот почему известие о высадке Пирра в Италии было встречено в Риме с беспокойством: предстояла война с малоизвестным и крайне опасным противником. Рим сознавал силу Пирра. Но борьба с сильными противниками на протяжении двух веков была постоянным фактом политической жизни Рима. Поэтому римский сенат принял вызов.

Таким образом, летом 280 г. на равнинах Италии должны были сойтись не просто римское и эпиро-тарентинское войска. Предполагалась схватка двух систем: высокоразвитой рабовладельческой системы эллинизма, уже несшей в себе элементы разложения, и медленно развивавшейся федеративной системы, основной силою которой было гражданское ополчение, а целью - расширение аграрного фонда и со-

³⁷ App. III, VII, 1 - 2.

³⁸ Ковалев С. И. Ук. соч., с. 142.

³⁹ Кораблев И. Ш. Ук. соч., с. 22.

⁴⁰ Там же, с. 21.

⁴¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21, с. 118.

⁴² Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 227 - 231.

⁴³ Разин Е. А. Ук. соч., с. 280; Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 246.

стр. 85

циальная стабилизация общины. Множество уроков истории, начиная с греко-персидских войн и походов Александра Македонского, сулили эпироту неизбежное поражение. Не было недостатка и в "неблагоприятных знамениях"⁴⁴ . Но до всего этого не было никакого дела эпирскому царю, двинувшему летом 280 г. до н. э. свою армию на север, где уже разворачивались в ожидании противника римские легионы. В июле в ставку царя пришло известие о наступлении римского консула Левина в направлении Тарента. "Пирр счел недостойным в бездействии смотреть, как приближается враг, и выступил с войском, не дожидаясь прихода союзных отрядов"⁴⁵ . Короткие, чисто формальные переговоры между Левином и эпирским царем ни к чему не привели. Римляне категорически отказались от заключения мира с Тарентом и потребовали от Пирра прекратить вмешательство в италийские дела. Тем самым ими была продемонстрирована готовность к открытому столкновению.

Две армии встретились на исходе июля 280 г. у границы Лукании, между городами Пандосия и Гераклея. Рекогносцировка, проведенная царем, показала, что рассчитывать на легкую победу не приходится: четкость манипулярного построения римлян, технически безукоризненное устройство лагеря говорили о силе противника. Царь, вернувшись в ставку, отметил: "Порядок у этих варваров совсем не варварский. А каковы они в деле, посмотрим"⁴⁶ . Разделенные неширокой, но бурной рекой Сирис, оба войска были готовы к сражению. Пирр понимал, что тактический выигрыш принадлежит тому, кто встретит врага на своем берегу. Форсировать реку означало дробить фалангу, подвергать ее риску быть атакованной по частям. Кроме того, единственный брод делал невозможным активное взаимодействие пехоты с конницей и слонами. С учетом этих факторов Пирр принял решение заставить римлян начать переправу. Хитроумно изобразив нерешительность, переходящую в замешательство⁴⁷ , он сумел дезориентировать Левина, и римляне, "чтобы не дать Пирру выполнить задуманное, поспешили начать переправу"⁴⁸ . Тем самым еще до начала сражения Пирр сумел навязать противнику свой план боя, поставив армию Левина в сложное положение.

Римские боевые порядки нарушились при форсировании водной преграды, конница переправлялась отдельно от пехоты, временно утратив взаимодействие с ней. Поэтому кавалерийская атака, лично возглавленная Пирром, с самого начала имела успех. Римляне, не успевшие перестроиться после переправы, затоптались на месте. Не давая легионерам опомниться, вслед за царской конницей в атаку двинулась фаланга, прижавшая римскую пехоту к водам Сириса. Бой был ожесточенным; "исход долгое время не мог определиться: семь раз противники поочередно то обращались в бегство, то пускались в погоню за бегущими"⁴⁹ . Иными словами, римские манипулы несколько раз переходили в контратаки и оттесняли эпиротов, затем вновь отступали к реке. Положение римлян могла спасти только конница. Переправившись выше и ниже по течению, она атаковала царскую кавалерию, не давая фессалийцам нанести фланговый удар римской пехоте. В конном бою фактически решалась судьба битвы: качественно превосходившие римскую конницу фессалийцы уступали ей числом. Царь в ходе схватки кавалеристов был ранен и сбит с коня. В конечном итоге римской коннице удалось потеснить фессалийцев, снять угрозу флангового удара по своей пехоте и создать предпосылки для контратаки.

В этот момент в битву были брошены слоны. Практика эллинистического военного искусства подтверждала эффективность слоновьих отрядов в битве с конницей⁵⁰ . В данном же случае важную роль сыграл психологический фактор. Впервые за свою историю Рим столкнулся тогда с этим родом войск. Помимо решения прямой задачи - отражения конницы, слоны внесли элемент деморализации в римское войско: кони, не встречавшие слонов, "не выносили вида этих чудовищ и мчались вместе со всадниками вспять, не успев приблизиться к врагам... Пирр обратил их

⁴⁴ App. III, XII, 2; Just. XXIII, 3, 12; Plut. Pyr., XXV (5).

⁴⁵ Plut. Pyr., XVI (7).

⁴⁶ Ibid., XVI (10).

⁴⁷ Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 247 - 248.

⁴⁸ Plut. Pyr., XVI (12).

⁴⁹ Front. II, IV, 9; Plut. Pyr., XVII (2).

⁵⁰ App. Syr., 5; Plut. Demetr., XXVIII-XXX; XXXIII; Pyr., IV.

стр. 86

в бегство и многих перебил"⁵¹ . Это бегство завершилось разгромом пехоты: рассыпавшись под натиском фаланги, легионеры побежали через брод. Преследуя противника, воины царя ворвались в укрепленный лагерь римлян.

Отзвуки сражения при Гераклее облетели всю Италию. "Профессиональное наемное войско оказалось более боеспособным, чем римская милиция"⁵² . Впервые за полстолетия римляне бежали с поля боя, бросив лагерь и потеряв два легиона убитыми, пленными и утонувшими. Восторжествовала военная доктрина эллинизма. Победа Пирра тоже не была легкой: он потерял "меньше четырех тысяч, но зато самых сильных и храбрых"⁵³ . Теперь выжидавшие исхода схватки италийские племена пришли на помощь царю, и некоторые союзники изменили римлянам. Сразу после битвы Пирр "продвинулся настолько, что от Рима его отделяло лишь триста стадиев" (55,5 км)⁵⁴ . Военный успех оставалось закрепить политически, продиктовав Риму условия мира. Однако это оказалось невозможным. Предложение царя о мире встретило безоговорочный отказ. "Пополнив свои легионы и набрав новые, римляне продолжали говорить о войне так, что Пирр был поражен их бесстрашием и надменностью"⁵⁵ .

Непримиримая позиция римлян срывала планы эпирского царя. В его замыслы не входило затяжное пребывание в Италии. Идеальным вариантом для Пирра после Гераклейской победы выглядело заключение мира при отказе Рима от претензий на великогреческие полисы⁵⁶ . Тем самым закрепилась бы гегемония эпирота над югом Италии, и на повестку дня становилась борьба за Сицилию как второй пункт "программы-максимум" Пирра. Именно так можно истолковать тот факт, что царь, не предпринимая наступления на Рим, направил туда посольство, предложив мягкие условия и требуя лишь "дружеского союза с ним и неприкосновенности Тарента"⁵⁷ . Для ведения переговоров был послан ближайший политический советник Пирра фессалиец Киней, ученик Демосфена, один из лучших ораторов и дипломатов того времени⁵⁸ . Выслушав посла, римский сенат после недолгой дискуссии категорически отказался вести какие-либо переговоры до тех пор, пока Пирр находится на италийской земле.

Итак, Пирр одержал победу, его влияние в Италии необычайно возросло; и вместе с тем политическая инициатива осталась под контролем побежденного, именно римский сенат решает, быть или не быть войне. Поражение римского войска в этом свете оказывается лишь частностью. Именно так квалифицировали дело в Риме: "Не эпироты победили римлян, а Пирр - Левина"⁵⁹ . Рим готов продолжать войну, его ресурсы не исчерпаны поражением одной армии. Здесь-то и сказалось преимущество гражданского ополчения, позволяющего проводить неоднократные наборы, перед первоклассной армией наемников, потери которой трудно восполнимы количественно и практически невосполнимы качественно⁶⁰ . Даже Пирр сознавал, что "разгромить римлян окончательно... при его военных силах невозможно"⁶¹ . Поэтому вторую половину 280 г. царь использует для продолжения переговоров с Римом.

Самые заманчивые предложения Пирра, равно как и красноречие Кинея, не возымели результата. Попытки подкупа также закончились впустую. Римское общество в ту пору резко отличалось в данном плане от разложившихся эллинистических монархий⁶² . В то время как ни один из влиятельных римлян не поддался подкупу даже в самой деликатной форме, в окружении Пирра нашелся предатель, предложивший римлянам за вознаграждение физически устранить царя⁶³ . Римские же вла-

⁵¹ Front. II, IV, 13; Plut. Pyr., XVII, 9(5).

⁵² Разин Е. А. Ук. соч., с. 281.

⁵³ Plut. Pyr., XVII (6).

⁵⁴ App. III, X, 3; Plut. Pyr ., XVI 1(7).

⁵⁵ App. III, X, 3; Plut. Pyr., XVIII (2).

⁵⁶ Ковалев С. И. Ук. соч., с. 136.

⁵⁷ App. III, X, 1; Plut. Pyr., XVIII (6).

⁵⁸ App. III, X, 1; Plut. Pyr., XIV(19 - 20).

⁵⁹ Plut. Pyr., XVIII(I).

⁶⁰ Бенгтсон Г. Ук. соч., с. 129; Ковалев С. И. Ук. соч., с. 135 - 136.

⁶¹ Plut. Pyr., XVIII (3); Polib. XI, 22, 110; Veg. I, 20.

⁶² Кораблев И. Ш. Ук. соч., с. 24 - 25.

⁶³ App. III, XI, 2; Plut. Pyr., XXI (1 - 7).

стр. 87

сти не только отказались от услуг изменника, но и проинформировали о его предложении Пирра, вызвав у последнего восхищенно-уважительное недоумение. В принципе переговоры зашли в тупик. Сенат соглашался на мир лишь при условии ухода Пирра из Италии, любые компромиссы заранее исключались. Единственным выходом для царя оставалось возобновление военных действий. Вместе с тем он понимал, что теперь ему необходима осторожность: первая же победа римлян означала бы для него разгром, а для Рима - возвращение всех утраченных после Гераклеи позиций.

"Тогда Пирр, которого обстоятельства заставляли искать нового сражения, выcтупил и встретился с римлянами близ города Аускула"⁶⁴ . На этот раз инициатива выбора места сражения принадлежала римлянам. Учтя уроки Гераклеи, они сделали все от них зависящее, чтобы свести на нет тактические преимущества армии Пирра⁶⁵ . Лесистые берега реки, протекающей близ Аускула, затрудняли действия фессалийской конницы; правда, они же сковывали подвижность конницы Рима, но это устраивало римлян, ибо наибольшая результативность вражеских атак наблюдалась именно в действиях слонов против конницы. В пересеченной и лесистой местности, где конница становилась пассивным участником битвы, уменьшалась возможность использования в бою слоновьего отряда. Римляне сознательно вели дело к превращению сражения в пехотный бой. В таком бою римский манипулярный строй имел на пересеченной местности неоспоримое преимущество перед фалангой Пирра⁶⁶ .

В течение целого дня эпирское войско было вынуждено вести тяжелый оборонительный бой, будучи прижато к реке и подвергаясь массированным атакам. Конница и слоны стояли на месте, фаланга не имела возможности развернуться. В войске царя "много воинов было ранено и убито в этом сражении, пока ночь не прервала его"⁶⁷ . Той ночью царю пришлось задать себе вопрос, как избежать поражения. Талантливый полководец, он понимал, что успех на стороне римлян. Если завтра бой будет продолжаться по той же схеме, косые удары на пересеченной местности и выключение из боя царской конницы и слонов приведут к разгрому. Следовало противопоставить плану римлян свой план второго дня сражения, учитывая необходимость "перенести битву на равнину и бросить в бой слонов"⁶⁸ .

Ранним утром Пирр, выстроив слонов в эшелонированную колонну и расставив меж ними пельтастов, осуществил рывок на римские позиции. Фактор неожиданности сыграл большую роль: вслед за слонами эпирская фаланга прорвалась сквозь римские порядки и, перестроившись на равнине, вступила в правильное сражение. Выпустив врага из ловушки, легионеры дрогнули. Предпринятый Пирром маневр- атака слонов против пехоты - был приемом, исключительным для военного искусства эллинистической поры, нарушением всех тогдашних канонов⁶⁹ . Римское командование утратило возможность руководства своей армией. Разрозненные манипулы сражались "мечами против копий и, не щадя себя... думали только о том, как уничтожить как можно больше врагов"⁷⁰ . Их целью была уже не победа, а физическое уничтожение неприятеля. Легионы перестали быть единым целым. Тогда Пирр вновь бросил слонов против римской пехоты. Малоэффективные в сражении с правильными пехотными построениями, слоны оказались результативным оружием против пехоты, потерявшей строй. Целые ряды легионеров были растоптаны, римлянами овладела паника, "ибо против слонов воинская доблесть была бессильна, и римляне считали, что перед этой силой... следует отступить, а не упорствовать и гибнуть самой страшной смертью там, где нельзя помочь делу"⁷¹ .

Римляне побежали. Пирр одержал вторую победу на италийской земле. Однако на этот раз вымотанные двухдневным сражением эпироты не смогли завершить

⁶⁴ Plut. Pyr., XXI(9).

⁶⁵ Front. II, III, 21.

⁶⁶ Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 230; Разин Е. А. Ук:, соч., с. 282; Кораблев И. Ш. Ук. соч., с. 27; Ковалев С. И Ук. соч., с. 159 - 163.

⁶⁷ Plut. Pyr., XXI (10).

⁶⁸ Front. II, IV, 13; Plut. Pyr., XXI (11).

⁶⁹ Leveque P. Pyrrhos. P. 1957, pp. 400 - 402,

⁷⁰ Front. II, III, 21; Plut. Pyr., XXI (13):

⁷¹ Front. II, IV, 13; Plut. Pyr., XXI(15).

стр. 88

битву преследованием отброшенного противника. Римляне, получив передышку, отошли в укрепленный лагерь, штурмовать который без осадных машин было бессмысленно. Следовательно, бой, закончившийся победой благодаря мощи слонов и военному таланту царя, не завершился полной победой. Римская армия продолжала существовать, хотя не могла продолжать боевых действий. На поле боя осталось свыше 6 тыс. римлян.

Эпирское войско также понесло тяжелые потери. В ходе сражения был тяжело ранен сам Пирр. Отряд римлян, прорвавшийся в тыл фаланги, уничтожил обоз со снаряжением. Особенно болезненными оказались потери в личном составе: по данным царских списков⁷² , только убитых в войске было 3505, причем большинство павших пришлось на фалангу. Считая число убитых фалангитов объективным⁷³ и прибавив его к количеству эпиротов, павших при Гераклее (минимально - 3500), нетрудно убедиться, что эпирские контингента к весне 279 г. до н. э. только убитыми потеряли около 7 тыс. (более трети личного состава). Фактически фаланга перестала существовать. Во всяком случае, данных о применении ее Пирром после Аускула нет. Теперь царь мог рассчитывать лишь на малоопытные ополчения великогреческих полисов и недисциплинированных италийских наемников. Огромны были потери в командном корпусе: погибли "почти все его приближенные и полководцы". С горькой иронией Пирр отвечал на поздравления советников: "Если мы одержим еще одну победу над римлянами, то окончательно погибнем"⁷⁴ . У царя хватило мужества для шутки. Эта-то фраза запомнилась, вошла в употребление и стала крылатой. Именно на Аускульском поле родилось выражение "пиррова победа".

Армия Пирра отныне не имела качественного перевеса над врагом. Царь "видел, как вражеский лагерь быстро пополняется людьми... Римляне не пали духом, а гнев умножил их упорство"⁷⁵ . Итоги Аускульской победы оказались для Пирра катастрофическими: сомнительный тактический успех, ничего не решающий в стратегическом ходе войны; невосполнимые потери и утрата качественного превосходства над врагом; по-прежнему бескомпромиссная позиция Рима, исключавшая возможность мирных переговоров. Еще страшнее оказались итоги политические.

Самый факт призвания Пирра Тарентом был обусловлен угрозой последнему со стороны Рима. Пока Пирр успешно выполнял обязанности защитника великогреческих полисов, гражданские слои Тарента готовы были мириться с автократическими тенденциями царя⁷⁶ . Власть эпирота воспринималась как явление, обременительное для полисной демократии, но необходимое для защиты от внешней экспансии. После Аускула стала очевидной невозможность окончательной победы Пирра; его пребывание в Таренте стало не чем иным, как тираническим правлением иноземного завоевателя⁷⁷ . Защитник превратился в захватчика и грабителя. Для набора воинов необходимы были средства, добычи же не было. Пирр нашел выход в принудительных конфискациях⁷⁸ . "Городская автономия была для него чуждым понятием.., а союзники больше не были склонны нести жертвы ради интересов Пирра"⁷⁹ .

Дальнейшие его действия напоминают метание волка в кольце флажков. Один шаг отчаяния следовал за другим: авантюрный поход в Сицилию, непродуманный и завершившийся провалом; бессмысленная ссора с сицилийскими полисами; необъяснимые промахи в борьбе с Карфагеном. В 275 г. Пирр, никем не ожидаемый, возвращается в Италию. Там, на холмах близ Беневента, завершается последний акт Западного похода Пирра. Уводя на юг разбитую армию и преследуемый римлянами, царь понял, что его падение свершилось⁸⁰ . "В тактическом отношении борьбу можно было продолжать, но невозможность создать надежную политическую базу по-

⁷² Данные царских списков Плутарх, приводит со ссылкой на не дошедшее до нас сочинение Иеронима.

⁷³ Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 248; Бенгтсон Г. Ук. соч., с. 129.

⁷⁴ Plut. Pyr., XXI(19).

⁷⁵ Eutr. II.15; Flor. I, 18; Plut. Pyr., XXI(20).

⁷⁶ Jus't. XXIII, 3, 2 - 3; Plut. Pyr., XIII(6).

⁷⁷ App. III, VIII, 1; III, XII, 1 - 2; Plut. Pyr., XXIII.

⁷⁸ App. III, XII, 1; Just. XXIII, 3, 10; Plut. Pyr., XXIII.

⁷⁹ Бенгтсон Г. Ук. соч., с. 132, 137.

⁸⁰ Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 249; Разин Е. А. Ук. соч., с. 282.

стр. 89

будила царя-кондотьера прекратить бесполезную войну"⁸¹ . Пройдет еще несколько лет, и камень, брошенный женской рукою в уличной стычке, прервет жизнь царя⁸² .

Его жизнь, бурная и полная приключений, не раз привлекала внимание потомков. Плутарх счел ее достойным примером для обличения ненасытного властолюбия как непростительного порока, иссушающего душу человека⁸³ . Овидий призывал тень эпирота, скорбя о безжалостной воле Рока, перед которым бессильны герои⁸⁴ . Столетия спустя римские историки будут с гордостью вспоминать о победе над Пирром, гордясь своими предками, не склонившимися перед грозной силой; с уважительным трепетом упомянет Пирра Тацит⁸⁵ . Даже в наши дни, когда давно утратили актуальность деяния более значительных лиц, нежели незадачливого царя Эпира, споры о нем не прекращаются. Его имя мелькает на страницах специальных изданий⁸⁶ . Но сегодня память о нем стала достоянием скорее специалистов. Прочими же имя Пирра воспринимается лишь как определение сомнительного успеха.

Античная традиция не знала выражения "пиррова победа". И в этом кроется глубокий смысл. Ведь ход исторического процесса воспринимался древними как противоборство человека с обстоятельствами, неблагоприятное развитие которых можно и должно было преодолеть. Субъективная воля богов заменяла в сознании древних объективные законы развития общества⁸⁷ . Поэтому глубинный смысл обобщения, скрытого в выражении "пиррова победа", был непонятен античным моралистам. Пирр воспринимался как неудачник, но не более того. Лишь впоследствии, с повышением уровня социального сознания, исторический процесс начал восприниматься как нечто целостное, имеющее четкие законы, нарушать которые бессмысленно, а опровергнуть невозможно. В силу этого уже в начале нового времени возникло выражение "пиррова победа", и уже не просто в виде упоминания о неудачнике, которому даже успехи его идут во вред, но в контексте более глубоком.

Монтень обращается к образу Пирра и вспоминает о его Аускульской победе как о примере пагубности нерасчетливого стремления к успеху любой ценой; обобщая свое мнение о Пирре, он неоднократно подчеркивает, что субъективная одаренность и честность правителя оцениваются не по импульсам, но по результатам⁸⁸ . Французские просветители и революционеры XVIII в. также интересовались Пирром и его эпопеей; в их понимании "пирровой победы" как глобального обобщения она результат действий индивидуума, совершенных без учета потребностей общества⁸⁹ .

Тонко чувствовавший специфику крылатых фраз, В. И. Ленин отмечал: "Бывают такие крылатые слова, которые с удивительной меткостью отражают сущность довольно сложных явлений"⁹⁰ . Стоит напомнить, что, характеризуя Положение, сложившееся в России после расстрела царем рабочей демонстрации 9 января 1905 г., Владимир Ильич воспользовался именно названной поговоркой: "Подобные победы... войск над рабочими суть поистине пирровы победы"⁹¹ .

Ненужный успех - вот что такое сегодня в нашем понимании победа эпирского царя. "Много побед одержал великий Пирр. Но в историю вошла одна только Пиррова победа"⁹² . Сколько таких "побед" хранит память человечества как суровый и назидательный урок. Тем, кто забывает о нем, было бы не вредно, хотя бы изредка, ощущать горький привкус гари энирских костров иод Аускулом.

⁸¹ Дельбрюк Г. Ук. соч., с. 247.

⁸² Бенгтсон Г. Ук. соч., с. 137.

⁸³ Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 2. М. 1963, с. 38 - 65.

⁸⁴ Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта. М. 1979, с. 169.

⁸⁵ Корнелий Тацит. Сочинения. Т. 1. Л. 1969, с. 72, 81.

⁸⁶ Hassel H. Pyrrhus. Munz. 1947; Nenci G. Pirro. Torino. 1953; etc.

⁸⁷ Фролов Э. Д. Факел Прометея. Л. 1981, с. 103сл.; Кун Н. А. Легенды и мифы Древней Греции. М. 1976.

⁸⁸ Монтень М. Опыты. Т. 1. М. -Л. 1958, с. 295; т. 2, с. 466.

⁸⁹ Робеспьер М. Избранные произведения. Т. 2. М. 1965, с. 320; Руссо Ж. -Ж. Педагогическая библиотека. М. 1981, с. 285.

⁹⁰ Ленин В. И. ПСС. Т. 25, с. 138.

⁹¹ Там же. Т. 9, с. 243.

⁹² Кривин Ф. Н. Ученые сказки. Ужгород. 1967, с. 161.